Довольно с меня. Не буду ждать переезда в общагу. Обзвоню подруг. Может, кто приютит до начала сентября. К Метелиным обращаться не вариант. Им Артема хватает. Куда уж мне, взрослой девахе?

Но подружки молчат, как сговорились. А я выперлась на улицу в тонюсеньком топе и джинсовых шортах. Домой не вернусь. Замерзну, комары сожрут — плевать. В этот дурдом ни ногой!

На почерневшем небе где-то вдали сверкают фиолетовые всполохи молний. Спустя несколько кварталов блуждания я содрогаюсь от звуков громового рева прямо над головой. Хлынет дождь. Резко. Я промокаю насквозь за считанные секунды и пускаюсь в бег в поисках укрытия. Кочую от козырька к козырьку, а ливень только усиливается.

Моя жизнь отстой. Почему мне довелось вытянуть «счастливый билет»? Почему у других нормальные семьи? Адекватные мамы. И живые отцы…

— Если бы ты не ушел, она бы не свихнулась, — дрожа всем телом, смотрю в небо с безответным обращением к отцу. Знаю, что тупо винить его в спонтанной смерти. Сомневаюсь, что он этого хотел. Никто из нас не хотел и не был готов. Но папы не стало, а остатки семьи разваливаются.

Отсутствие виновника злит больше всего. Не на кого выместить боль и гнев. Только на судьбу, но какое ей дело до стенаний одной восемнадцатилетней девчонки?

Пронзительный сигнал автомобильного клаксона вырывает меня из плена запутанных сердечных обид. Сквозь ливневую завесу различаю очертания внушительного темного внедорожника, притормозившего напротив книжной лавки, под козырьком которой я трясусь, зябко обхватывая себя руками за плечи, и стучу зубами. Я цепенею и начинаю с панической лихорадочностью обдумывать пути отступления, если человек за рулем будет проявлять настойчивость.

Открывается передняя дверь. Водитель, не глуша мотора, высовывает голову наружу.

— Марго!

Хорошо или плохо, что ему известно мое имя?

Не дождавшись от меня действий, мужчина выходит под дождь.

Матвей Анатольевич?! Не узнала. Ни голоса, ни машины. Ни черта не видно и не слышно.

Он добегает до козырька, встряхивает с волос влагу и внимательно оглядывает меня с ног до головы. Проверяет, в порядке ли я. Внешне — в полном.

— Что ты здесь делаешь?

— Прячусь от дождя.

— Гуляла? — стягивает со своих широких, покатых плеч пиджак и укутывает им меня. Парфюм, впитавшийся в ткань, обволакивает древесно-мускусным ароматом.

Я киваю, зарывшись носом под широкий лацкан, и до отказа наполняю легкие запахом, который напоминает мне папу. Уют. Безопасность. Защиту. Покой. Матвей Анатольевич отличный муж и отец. Вся их семья… эталонная, что ли. Раньше меня до жути коробило, когда родители напяливали маски, стараясь ничем от не отличаться от Метелиных. Я терпеть не могла все эти дружные посиделки.

Мы добираемся до машины. Прежде чем разместить меня в салоне, он убирает с сидения торт и дает добро короткой командой: «Запрыгивай». Я просовываю руки в рукава пиджака, располагаюсь по правую сторону от водителя и подношу к лицу ладони, согревая закоченелые пальцы своим сбивчивым дыханием.

— Зачем из дома сбежала? — спрашивает папин друг, настраивая температуру в машине.

Мать настучала? Когда успела?

— Я не…

— Да брось, — ухмыляется он. — Мне тоже когда-то было восемнадцать.

— Когда-то? Говорите так, будто с тех пор лет пятьдесят прошло.

— Почти, — громче смеется Матвей Анатольевич.

— Вы прекрасно выглядите, — даю чистосердечное признание.

Он однобоко улыбается и причесывается пальцами, убирая локоны ото лба к затылку.

— Что ж, спасибо.

— А вы почему не дома? — любопытствуя я, быстро меняя тему с обсуждения его потрясных внешних данных.

— Ксюхе обещал вечер Индианы Джонса, но пришлось задержаться на работе. Сказала, без торта меня домой не пустит, — Метелин отпускает удрученный вздох. — Час катался по городу в поисках открытых кондитерских и кофеен.

— С чем торт?

— С черникой. Она черничная маньячка.

— Понятно теперь, почему Артем клянчит у мамы что-нибудь черничное.

— Серьезно?

— У этих ребят один мозг на двоих.

Мы согласно молчим, улыбаясь в пустоту.

— Куда везти? Домой? — Матвей Анатольевич нарушает комфортное молчание.

— Нет, — я цепляюсь за ремень безопасности, словно меня силой намереваются вытащить отсюда и катапультировать прямиком в пасть монстра под названием мать.

— Тогда к нам?

— Нет, — полушепотом отзываюсь я, опуская взор к плотно прижатым друг к другу коленям. — Я бы прокатилась… но не хочу отнимать ваше время.

Матвей Анатольевич тарабанит пальцами по рулю, смотрит на циферблат наручных часов и жмет на газ.

— Ладно. Давай прокатимся. Ксюша с Варей все равно уже спят.

Я ерзаю на мягком кресле, покрываясь краской смущения.

— Не хочу навязываться…

— Брось, Марго. Расслабься. Музыку включить?

— Да.

— Радио? Или можешь подключиться и включить свое.

— Радио сойдет. Вы часто задерживаетесь на работе?

— Бывает. А ты часто сбегаешь из дома? — не сводя глаз с дороги, интересуется он с замаскированным под праздное любопытство беспокойством. Чем это повеяло? Неужели родительским контролем?

— Совершеннолетние не сбегают, они уходят по своим делам и приходят тогда, когда посчитают нужным, — парирую я.

— Если у тебя проблемы дома, ты всегда можешь не только поговорить со мной или Варей, но и прийти. Марго, мы тебе всегда рады.

Я стискиваю кулаки, глубоко дышу через нос и впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы со рта нечаянно не сорвалось какое-нибудь лишнее откровение, типа того, что моя жизнь катится в тартарары, и я собираюсь бросить младшего брата на съедение маминому сумасшествию.

— Зачем мусолить это лишний раз? — ведя безуспешную борьбу с комком в горле, приглушенно и сипло произношу я. — Вы прекрасно знаете, какая обстановка царит у нас дома.

— Знаю.

— Вот и славно! Закрыли тему… — вспылив, скрещиваю перед собой руки и отворачиваюсь к окну. Молодчина, Рита. Разогналась на ровном месте и наехала ни за что на человека. — Извините, — из-за сдавливающего голосовые связки раскаяния молвлю я на грани шепота. — Простите, — закрываю лицо ладонями, трясу головой. Совсем крыша едет.

— Все хорошо, Марго, — сохраняя тон непоколебимо ровным, Матвей Анатольевич похлопывает меня по ноге. — Ты юна. Чувства зашкаливают. Нужно выговариваться, чтобы становилось легче.

Он продолжает что-то говорить, а я зациклена на тепле, которое источает его мерно постукивающая по колену рука. Каждый раз, когда он соприкасается с моей кожей, от точки соединения по всему телу разливается нечто приятное, сопровождаемое мурашками, сухостью во рту и учащенным сердцебиением.

Не ведая, что творю, я накрываю его кисть своей рукой и прижимаю к ноге. Матвей Анатольевич закрывает рот, медленно поворачивает ко мне голову и, уставившись с неизъяснимым удивлением во взгляде, сглатывает.

— Остановите машину, пожалуйста, — выговариваю я не своим голосом. Необычайно нежным и робким.

Он отворачивается ненадолго к дороге, сворачивает к пустой заправке и тормозит машину. Двигатель не глушит.

— Можно вас обнять? — продолжая цепляться за его руку, плотно прилегающую к моей ноге, прошу я.

Смаргиваю слезу. Когда я начала плакать? Почему я плачу? Что со мной творится?

Матвей Анатольевич раскрывает руки для объятий. Я отстегиваюсь и льну к его телу, крепко обхватывая за горячий торс. Все мое нутро заливает сладкой, вязкой негой. Исходящий от Метелина запах кружит голову… Я закрываю глаза, растворяясь в животворящем тепле. Когда он неуверенно обнимает меня в ответ и начинает гладить по голове, безмолвно утешая, я легонько бодаю его в грудь, испытывая не просто жажду человеческой нежности, а нечто коварнее; что-что, что обжигает внутренности, неугомонным пламенным змеем извиваясь внизу живота.

Что-то противоестественное. Аномальное.

Он отстраняется, когда я подбираюсь к его шее и целую в пульсирующую жилку.