Матвей оборвал связь.

Я понимала, тихо оплакивая потерю брата и тот немыслимый ущерб, который он принес другим семьям. Я была готова к тому, что Матвей отречется от Юли. Я бы не стала винить его за это, правда.

Несколько месяцев спустя он позвонил мне. Сказал, что хочет увидеть свою дочь, хотя прежде в разговорах она была для него только Юлей.

Два года назад

Вопреки сложившемуся мнению, что терапия способна излечить все на свете — любую психологическую и психоэмоциональную проблему — это не так.

Терапия не научит, как смириться с потерей ребенка. Она поможет научиться жить дальше с неспособностью это принять. Что это навсегда. Это с тобой до последнего вздоха. Как дополнительный орган. Хронический недуг, а хронические заболевания склонны к возникновению рецидивов.

Так и с болью.

После утраты родителем ребенка боль становится цикличной и безвременной подобно приливам и отливам.

Во время приливов хочется лезть на стены, рвать на себе волосы, порой — схватиться за нож, вскрыть грудину и перевернуть внутренности, чтобы отыскать источник этой колоссальной боли, потому что кажется, что ярче пылает именно там, хотя, по правде говоря, болит все тело целиком.

С отливами боль полностью осушает, забирая с собой все чувства. В крошечных промежутках между ее пробуждениями и поверхностной дремотой возвращается понимание, что что ты вообще-то еще жива. Вот она — передышка. Ходишь на работу, ужинаешь, разговариваешь с людьми и, если честно, хочешь вновь почувствовать на своей коже тепло солнца, вспомнить вкус мороженого и улыбаться искренне, а не потому, что этикет обязывает.

Когда мне говорят «крепись», «держись», «не плачь, будь сильной» и все в этом духе, я от всей души хочу послать далеко и надолго. Нахрен правила приличия. Пусть лучше молча идут мимо, устремив взгляд в землю, изображая, что вовсе меня не замечают. Говоря что-то такое, люди неосознанно подчеркивают лишний раз мою безысходность. Как если бы человек, проживший всю жизнь в пустыне, посоветовал неумеющему плавать прекратить тонуть и начать грести.

Да знаю я, знаю, что никогда из этой тьмы полностью не выберусь! Отстаньте. Умоляю…

Но вместо правды отвечаю: «Спасибо, обязательно». Мы энное по счету поколение, выдрессированное глушить эмоции, потому что рискуем стать друг для друга неудобными и как будто прокаженными в своем стремлении орать, когда болит, злиться, крушить, когда нутро кипит. Горе опасно по своей природе не только для того, в кого оно пускает корни, но и для окружающих, ведь общество вынуждено смотреть на это уродливое древо, травиться тлетворным запахом, который оно источает, и бояться, что попадающие со вдохами в легкие частицы, что незримы взору, чужой скорби способны распространиться по венам жуткой заразой.

— Как прошел день?

Я промаргиваюсь и с изумлением замечаю отсутствие знакомых больничных стен. В ноздри ударяет запах говяжьего бульона, а в моей правой руке находится нож. Я режу лук.

— Варюш? — аккуратно зовет муж.

— М? — медленно поворачиваюсь на звук его голоса.

Который сейчас час? Как я добралась до дома? Не помню, чем закончилась консультация с мамой тринадцатилетнего Вадима. Мальчику назначена операция частичного удаления берцовой кости.

Это плохо. Я снова начала выпадать из реальности. Самый долгий и страшный период «отключки» длился полтора месяца. Вот я проводила дочь в школу, приготовив ей тост с хрустящей корочкой, а пришла в себя на сороковой день после похорон. Все, что было во временном промежутке от точки «А» до точки «Б», густо покрыто налетом забвения.

— Под дождь попал? — спрашиваю я.

Матвей только что зашел в квартиру. От него веет прохладой с улицы, на волосах мерцает влага.

— А… да.

Он ослабляет узел темно-серого в серебристую полоску галстука и делает ко мне неуверенные шаги. Робко обнимает со спины и целует в висок. Тоже робко.

— Я тебя люблю, — произносит Матвей.

Горе помимо прочего притупило способность от всего сердца наслаждаться близостью с любимым мужчиной. Терапия подсказала мне, что это нормально — ничего не чувствовать к мужу на данном этапе переживания утраты. Отсутствие былых ярких эмоций вовсе не означает, что любовь прошла. Просто ей — любви — тоже причинили колоссальный вред. Она забилась в темный угол и ждет, когда ее раны немного затянутся. Она нуждается в восстановлении точно так же, как и любая другая часть расколовшейся души.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

Семейный психотерапевт настоятельно рекомендовал нам с мужем не замыкаться надолго каждому в своей боли, разговаривать… МНОГО, ДОЛГО, ОТКРОВЕННО, ЧЕРЕЗ НЕХОЧУ, иногда через силу прикасаться друг к другу и произносить нежные слова. Для того, чтобы не забывать, что мы любим друг друга, и что эта чудовищная трагедия, несмотря на неизбывные разрушительные последствия, не разобщит нас, не разломит наш брак. Это равносильно физиотерапии, благодаря которой люди учатся заново держать в руке ложку, ходить и бегать, выполнять упражнения, чтобы привести истощенное тело в тонус. Так и с любовью. Ее нужно тренировать, поддерживать в ней энергию, иначе зачахнет. Через множество «но».

Терапия не учит меня заново любить мужа. Она помогает не забывать про важность возвращения любви в охладевший, темный и пустой дом. В мое сердце.

Хотя после смерти нашей Ксюни так относительно спокойно было не всегда. Глубокую привязанность и теплоту к Матвею помрачили другие чувства. Ими — хаотичными, выжигающими каленым железом эмоциями — кишело все и везде. Несколько месяцев назад мы не говорили друг другу: «Я тебя люблю». Еще недавно мы кричали: «Я тебя ненавижу!». За то, что боль одного отличалась от боли другого. За то, что первый не проявлял тех эмоций, которые необходимы были второму. И не смели друг друга тронуть, потому что это отзывалось сумасшедшей физической болью, словно каждый сантиметр тела был покрыт черными, кровоточащими ожогами. Но то была не искренняя ненависть, а страх, печаль, тоска. Все вместе они сливались в картину неприязни и отторжения.

Мы не спали вместе, не смотрели друг на друга. Перестали быть мужем и женой, превратившись в блуждающие и дышащие напоминания о том, что не сумели сберечь самое ценное. Как ни странно, именно чувство вины вновь объединило нас, и мы прочно за него ухватились. Просто альтернатив не оставалось, а разваливать брак никто не хотел.

Шаг за шагом ползли к пониманию, что лучше сгинем, чем разлучимся...

***

 Наши дни

 В квартире я не задерживаюсь. Даже думать лень, чего намеревался добиться Матвей, устраивая романтический ужин, на который, ко всему прочему, не явился.

Раскладываю кое-какие пожитки по чемоданам, заполняю пустоту багажника и поднимаюсь обратно. Захожу в комнату Ксюши, беру запылившегося розового дракона, парочку фотоальбомов, и ухожу. Возвращаюсь в больницу, игнорируя вопросительные взоры персонала. Пересуды неизбежны. Плевать.

Приготовив спальное место, накидываю поверх блузки белый халат и отправляюсь на внеплановый обход.

Юля начинает отходить от наркоза в третьем часу ночи. Рядом кружат медсестры, а прямо за ними маячим мы с Марго. Врач дает нам указания для наблюдения за состоянием малышки. Все протекает более чем хорошо. К утру к Юле возвращается внятная речь, она реагирует на наши с Марго голоса и дает односложные ответы. Иногда рассуждает о том, что видела, пока спала. О мире с облаками из сахарной ваты, о голубой шоколадной глазури вместо неба, об апельсиновом мармеладе, заменяющем солнце, и ферме из безе, на которой жили зефирные лошадки, марципановые коровы и желейные козочки. В том мире она была карамельной девочкой и ухаживала за сладкими животными. Понимаю. После такого и я бы не захотел возвращаться в блеклую реальность. Детской фантазии нет предела!