Я раскрываю руки для объятий. Мы долго стоим, обнявшись.

— Я прилечу летом, — шепчу я.

— Прилетай в любое время, — чуть расслабленно отвечает папа.

К сожалению, погодные условия не позволили мне перейти к исполнению намеченной цели. Наступившая полярная ночь в совокупности с спрогнозированными неделю назад непрекращающимися снегопадами не оставили выбора. Но я не собираюсь отказываться от идеи, всего лишь откладываю ее на несколько месяцев. И тем самым даю себе срок — разобраться с делами в Москве, чтобы путешествие не имело ничего общего с бегством от проблем.

Не люблю ставить себя в жесткие рамки, однако в некоторых случаях без них не обойтись.

Объявляется посадка на мой рейс. Я прощаюсь с папой, сажусь в самолет и закрываю глаза, надеясь ненадолго раствориться во сне. Чудо, что мне это удается, несмотря на кричащего младенца на руках молодой девушки, расположившейся через несколько сидений справа от меня. Еще барахтаясь на кромке сна, я слышу ее неуверенные потуги успокоить дитя. Проснувшись, невольно улавливаю ворчание некоторых пассажиров, брюзжащих в адрес «растяпы-мамаши и орущего свертка». Должно быть, эти искренне гневающиеся люди плавают на мелководья горя, и им не приходилось заходить в него дальше, чем по щиколотки. Туда, где воды чернее и гуще смолы, штормовые волны и безбрежье, уходящее за горизонт, в какую сторону ни глянь. Поэтому их может вывести из себя обычный детский плач. Счастливцы.

Я дожидаюсь оттока основной массы пассажиров и начинаю собираться. Девушка с младенцем все никак не может отойти от своего места. То сумку уронит, отдавив себе пальцы и стиснув зубы от боли, то подгузник выпустит из рук. И судорожно, на грани слез, бормочет плачущему ребенку: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш, извини, что я такая недотепа…», одновременно придерживая сползающую с плеча лямку дорожной сумки.

Я протискиваюсь к девушке и поднимаюсь с пола все, что она уронила. Погремушку, пустышку, полотенце, пахнущее детским шампунем.

— Спасибо больше! — ее щеки вспыхивают ярко-алым. — Извините за неудобства…

— Все в порядке. Вам чем-нибудь помочь? Может, что-нибудь подержать?

— Я… я не… — она усердно сдувает лезущую в глаз светлую прядку. — Мне неловко просить…

— А вы попросите, — улыбаюсь молодой маме.

Я беру некоторые ее вещи, и мы неспеша идем к трапу. В аэропорту их с малышом встречает молодой человек, и они так нежно друг с другом милуются на глазах у всех, что меня на секунду одолевает зависть. И такое горькое сожаление — об ушедшей молодости, смерти дочери и развалившемся браке — что к горлу подступает ком. А затем я его проглатываю и на долгом выдохе поднимаю уголки рта в улыбке.

Надеюсь, у этих ребят все сложится отлично. Надеюсь, я найду в себе силы, чтобы кто-нибудь когда-нибудь по-доброму позавидовал мне.

Дожидаясь такси, неторопливо смакую дешевый кофе и заедаю несильный голод хот-догом. Иду в уборную, чтобы тщательно вымыть руки и ополоснуть лицо теплой водой. Распрямившись над умывальником, я застываю, потому что впервые за долгое время вижу свое отражение. Не смотрю сквозь, а на себя. Только на себя. На отросшие корни волос, новые морщинки, и в целом поправившееся лицо. Словно не веря своим глазам, надавливаю пальцами на округлившиеся, поцелованные дыханием севера щеки. Обветрила…

Ну привет, новая я. Рада знакомству.

Нужно лечить кожу. Записаться в парикмахерскую. Привести в порядок ногти. Не выходить же на работу чучелом… Конечно, если есть, куда возвращаться. Из больницы за весь месяц не было ни звонка. Возможно, все закончится хорошо. Удивительно, что и я ни разу туда не позвонила. Первый за три года отпуск, лишенный изысков и фантастических приключений, тем не менее, выдался отличным. Я много спала, гуляла с отцом по лесу, научилась управлять громадиной под названием снегоход и под конец — жаль, что не получилось раньше — освоила фотокамеру. Оказывается, я не разучилась радоваться мелочам. Оказывается, я еще на это способна.

Правда, вера в себя и свои способности немного подкашивается, когда такси тормозит у подъезда многоэтажки, а в окнах квартиры горит свет.

Что дальше?

А дальше — занимательное зрелище в виде женской обуви за порогом квартиры. С моим появлением в стенах делается неестественно тихо — настолько, что мое дыхание эхом проносится по коридору, — хотя включенный свет и чужие полуботинки намекают на обратное. Я громко ставлю дорожную сумку на пол и, не разуваясь, иду вперед. Стараюсь ни о чем не думать, когда застаю Матвея в компании Маргариты… Сперва не узнаю ее. Мы очень давно не виделись, за исключением непредвиденной встречи с ее затылком у кондитерской и просмотром разоблачающего их связь видео. На лице Литвиновой — застывшая плаксивая гримаса, к носу прижат платок; в вытаращенных глазах сверкает такой непередаваемый шок, словно вероятность наткнуться на меня в моей собственной квартире равна нулю. Словно я проходимка, перепутавшая этаж, дом, улицу, город…

Повернутый к ней спиной Матвей (судя по напряженной позе, у них в самом разгаре идет неприятная беседа) оборачивается. Его длинные ноги чуть сгибаются, а голова наклоняется вперед, как после невидимого тумака по затылку.

— Варюш… — натягивает голосовые связи сиплостью и высокой тональностью, рискуя их порвать. Мое возникновение и для него стало сюрпризом. Забавно.

Я делаю шаг вправо и поднимаю руку, указывая на выход. Под моим безмолвным зрительным гнетом Рита, ерзая, вскакивает с края дивана. В отличие от Матвея ей хватает мозгов скрыться с глаз моих долой с вихревой скоростью. Пошуршала одеждой, улетела. У последнего же возникают явные трудности с осмыслением и подчинением немому требованию уходить. Без промедлений. Не открывая рта и не извергая словесного, обременительного бессмысленностью поноса.

— Мы только разговаривали, — без оправдательной песни в его исполнении все-таки не обходится. — Клянусь, только разговаривали.

Киваю.

Хорошо. Разговаривайте, сколько душе угодно. Но не здесь. Какого черта она вообще здесь очутилась?

— Пошел вон, — беззлобно, с прохладой говорю я.

— Куда я пойду? — сцеживает слова, напоровшись на отсутствие во мне миротворческого мотива. Понимает, что речь идет не о недельном переезде в отель, а об окончательном и бесповоротном.

— Взрослый мальчик. Разберешься.

Наверное, у Матвея проклевывается совесть. Или какая-то другая причина двигает его по маршруту Маргариты. Из гостиной в прихожую и на выход. Я стою на месте, прислушиваясь к ровному сердцебиению и спокойному дыханию. Ни намека на бурю. Абсолютный штиль.

Я ошибалась.

Матвей не умер для меня. Вполне себе живой, немного действующий на нервы. Умерло во мне. Мгновенно и безболезненно.

Последний день отпуска проходит лениво. Сплю до обеда, завтракаю вечером, выбираюсь на улицу ближе к ночи, чтобы проветриться в парке рядом с домом. Так и проходит перенастройка на рабочие будни. Утром просыпаю будильник, чего не случалось очень долгое время. Однако отвисшие челюсти у медперсонала посвящены не моему опозданию, а в принципе тому, что я после декабрьского инцидента как ни в чем не бывало переступила порог больницы. Это становится понятно по журчащим мне вслед недоуменным шепоткам. Я была бы рада не вникать в суть шушуканья, если бы оно не разлеталось эхом повсюду со скоростью ветра. Дежурная медсестра, монотонно и с некоторой невнимательностью (поскольку успевает вертеть головой по сторонам) перекладывающая бумаги за стойкой ресепшн, едва не сворачивает шею, пытаясь угнаться взором за моим быстрым шагом.

— Здравствуйте, Варвара Васильевна! — выкрикивает так, что я зябко веду плечом.

Поворачиваюсь к ней и с улыбкой киваю в ответ на приветствие.

Юркнув в свой кабинет, закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Перевожу дыхание, сводя на нет разбушевавшуюся агонию в легких, словно пробежала спринт. Ладонью растираю центр груди, ослабляя бешеную пульсацию под ребрами. Сбрасываю волнение с плеч вместе с пальто и переодеваюсь в белый халат. Не успеваю дойти до рабочего стола, включить компьютер, как раздается стук в дверь.