Это вправду он.

Друг ее детства.

…Значит, беда подлежит предотвращению.

10.20

 Охота длится недолго. Артем даже сожалеет, что ему не удалось еще немного растянуть удовольствие от поиска, преследования и загона жертвы в ловушку. Новоиспеченный палач с хладнокровной улыбкой наблюдает за тем, как Илья трясется от страха за свою жалкую жизнь, тщетно пытаясь увеличить дистанцию, и сам того не осознавая ускоряет прибытие на место неминуемой гибели.

Артем не отступит. Не передумает.

Тем не менее, когда в обозримом поле неожиданно появляется Ксюша, КОТОРОЙ БЫТЬ ЗДЕСЬ НЕ ДОЛЖНО, несокрушимость намерений Литвинова дает трещину.

10.23

 — …Опусти пистолет, — сморгнув слезу, вкрадчиво просит Ксюша. — Давай сбежим. Только ты и я. Не важно куда. Не нужно…

Лицо Артема неподвижно, словно высечено из мрамора. Спустя секунду он смещает дуло левее, на Илью, которого она стремится заслонить своим телом. Эта мразь, скулящая о пощаде, не заслуживает того, чтобы Ксюша его защищала.

— Слишком поздно.

Артем лишает Илью возможности произнести последние слова и жмет на курок.

Пуля, предназначавшаяся для Яшина, попадает в Ксюшу.

Илья использует ее, как щит. Жажда отсрочить неизбежную расправу застилает его рассудок сотканной из чистейшего отчаяния пеленой.

— М-ма-ма… — ее грудь вздымается в последний раз на рваном вздохе. Глаза полны шока и страха.

Дезориентированный падением Ксюши ниц тряпичной куклой, Артем выталкивает из недр своего естества истошный крик и расправляется с Ильей.

Дрожит. Ревет.

Илья больше не двигается. Как и маленькая девочка, лежащая неподалеку. Должно быть, испугавшись очереди выстрелов, она выбежала из укрытия и попала под раздачу.

Артем садится рядом с Ксюшей, сгребает ее в объятия и, не дожидаясь, когда дыхание девушки угаснет, прижимает дуло к своей голове.

Не раздумывает.

Раздается последний выстрел.

Наши дни, март

Конец брака — в легковесном документе из плотной бумаги, о край которой я нечаянно царапаю подушечку пальца. Желая увидеть в этом маленьком происшествии двойное значение, задерживаюсь на мысли, что такова моя последняя цена за свободу.

Хотя свобода не совсем подходящее слово. Ведь, будучи замужем, я не находилась в рабстве: ни физическом, ни эмоциональном. Моя семейная жизнь, продлившаяся два десятилетия, была хорошей. Со взлетами и падениями, недопониманиями и компромиссами, научившими, что страсть и влюбленность — это мизерная толика любви.

Она была с нами.

Знаю, что Матвей меня любил. И я его любила. Я не жалею, что однажды ответила ему «да». Ни за что бы не променяла совместно пережитый опыт и счастливые воспоминания, разве что на жизнь дочери. За это я бы отдала себя без остатка и в придачу Матвея. Весь мир. Но, к сожалению, Бог в моих эгоистичных жертвах не нуждается.

То, что я получила на руки вместе со свидетельством о расторжении долгих отношений, состоит в близком родстве со свободой — это начало собственного пути, неподвластному чьему-либо влиянию извне. В этой послебрачной дороге я единственный пилот. А тело и разум так привыкли к тому, что вместо двух рук — четыре, вместо одной пары глаз — две, и голос неотъемлем от другого.

Воодушевление, нисходящее на меня с выходом из ЗАГСа, улетучивается с первым порывом мартовского ветра. Сердце сжимают в тиски страх и неуверенность. Справлюсь ли я сама по себе?

Большая девочка, куда денусь.

И все же…

На некоторое время — буквально на несколько минут — я теряю способность ходить и падаю назад, плюхаясь на кованную парковую скамью. Мне не ухватиться ни за одну членораздельную мысль, которыми наводнен разум. Я себя не тороплю. Даю возможность с черепашьей неповоротливостью переварить вступление во что-то новое и неизведанное.

Не развод с Матвеем вводит в это состояние, а то, что ждет после. С ним я давно рассталась, а вот с браком — только что.

Сковывающее оцепенение, подобно отливу, обнажает погруженные на долгое время под воду замыслы и концепции жизни. Я представляю, как выкапываю их из-под влажного, тяжелого песка, отряхиваю и бережно прижимаю к груди, намереваясь заботиться о каждой идее, задумке, желании.

Теперь мне нужно как следует за собой ухаживать.

К ногам возвращается подвижность. Я поднимаюсь со скамейки, вяло нащупываю в кармане весеннего пальто ключ от машины. Время близится к полудню, а на сегодня дел больше не осталось — ради развода брала отгул. К своему удивлению, как только в голове проскакивает мысль о том, чтобы просто вернуться на работу, я не спешу за ней угнаться, и еду в ресторан, чтобы вкусно и сытно пообедать. В одиночестве. Извлекаю из ларца с бесконечно кипящими размышлениями все лишнее и сосредотачиваюсь на вкусе пасты с морепродуктами; завершаю трапезу неспешным смакованием ароматного ягодного чая.

Еду домой. Вернее, в ту квартиру, которая ею являлась. Сейчас я живу на новой, съемной. Студия с панорамным остеклением, сорок с чем-то квадратов. Как временный вариант вполне устраивает, учитывая, что я там нечастый гость (стараюсь стремиться к обратному результату!). После поездки в Китай я и Матвей займемся ее продажей, чтобы избавиться от того последнего, помимо памяти о совместной жизни и погибшей дочки, что нас связывает. И наши пути больше не пересекутся. Надеюсь. Матвей вроде примирился. Полагаю, состоявшийся развод этому доказательство.

Мы еще не решили, как поделим вещи Ксюши. Однако пришли к единогласному мнению, что пора избавляться от большей их части. Матвей сказал, что точно заберет ее электрогитару, а я — единорога.

Все прочее неважно.

Коллеги, каким-то образом пронюхав детали моего развода, в один голос твердили, чтобы я с него, мерзавца, последние трусы содрала за семилетний обман. Но у нас с этой идеей так и не случилось симбиоза. Главная задача моего психотерапевта сейчас заключается в том, чтобы помочь мне в подборе нового темпа, в котором предстоит идти по жизни, а до бытовой грызни искренне нет дела. Сейчас я едва ли быстрее морского конька и с задушевной тоской вспоминаю те времена, когда носилась со скоростью гепарда.

Я больше не хочу быть морским коньком, но и для гонок с самим ветром не дотяну. Знаю, что не смогу, так как адекватно оцениваю свои возможности. Для того, чтобы провернуть обратную трансформацию, понадобится как минимум чудо.

Я в поисках золотой середины.

Матвей 

— Доброе утро, Матвей Анатольевич.

Проходя мимо стола Нины, я киваю ей, перехватываю вручаемую почту и стремительным шагом направляюсь к своему кабинету.

— Вам сделать кофе? — щебечет мне вдогонку.

— Нет.

С хлопком закрываю дверь, бросаю конверты на письменный стол: один из них уголком задевает фотографию. Семейный снимок в рамке, подпираемый хлипкой металлической ножкой, падает лицевой стороной вперед. Я возвращаю фото в изначальное положение и намертво приклеиваюсь взором к трем улыбающимся лицам.

Несколько дней назад нас с Варей развели, и я…

Медленно перевожу взор на настольный календарик. Брови медленно ползут вверх.

Оу. После развода прошло уже две недели, но из-за того, что каждый новый день неизменно похож на предыдущий, я порядком отстаю от реальности. Но мне, в отличие от Билла Мюррея, нисколько не хочется вырываться за пределы временной петли. Границы моего персонального дня сурка столь хрупки, что одна неосторожная мысль может их сломать.

Нина все же приносит кофе. Я не в силах побороть маньячный аппетит и осушаю в три глотка вторую за сегодняшнее утро порцию напитка. Почту сгребаю в стопку и убираю в верхний ящик стола с мысленной пометкой вернуться к ней вечером. Однако в ворохе скопившихся задач забываю о конвертах еще на несколько дней.