— Юля оклемалась от наркоза. Спрашивает по четыреста раз за час, где ты, — Марго отпускает фыркающий, тихий смешок. — Когда приедешь?

Вот же ж…

Я должен был собрать и привезти им вещи, но все вылетело из головы, когда раздался звонок с работы жены.

— Сегодня не получится. Извини. Заеду утром.

— Ничего страшного. Эм, у тебя все нормально? — немного помолчав, спрашивает Марго. — Одерни, если не в свое дело лезу. Просто голос у тебя напряженный.

— Не бери в голову.

— Ладно.

Я тарабаню пальцами по рулю.

— С Варей кое-что стряслось. Пытаюсь уладить.

«Думаю, она про нас узнала», — вертится на языке. Или я зря себя накручиваю? Ни к чему пока заражать паранойей Марго.

— О… Понятно.

— Передай Юле, что я скучаю.

— Передам. До завтра, Матвей.

На дороге намечается прогресс, и я вновь могу гнать со скоростью выше десяти километров в час. Ставлю тачку у подъезда, взбираюсь по лестнице, не дожидаясь, пока лифт с последнего этажа доползет до первого, и с легкой отдышкой влетаю во входную дверь. Сквозь гул в ушах, перебивающийся с неистовым сердечным ритмом, вслушиваюсь в посторонние звуки.

Квартира молчит.

Вари в ней нет.

Обследовав комнаты, я обнаруживаю, что нет и тех вещей, которые жена не унесла с первого раза.

По крайней мере, Варя здесь все-таки появлялась.

Я не успел…

ЧЕРТ!

Глупая моя, куда же ты ушла?

Вновь звоню ей; нужно чем-то занять руки — телефоном, и мозг — ожиданием чуда, что она снизойдет до ответа.

Заклинаю все существующие и несуществующие высшие силы о помощи. Блуждаю из комнаты в комнату, стараясь не задерживаться на месте дольше чем на несколько секунд, чтобы не обернуться каменным изваянием.

И как я упустил из виду непримечательный листочек, сложенный пополам, на кухонном столе? Последнее доказательство того, Варя возвращалась, а я опоздал.

«Теперь я знаю о тебе и Марго.

За Ксюшу спасибо, но сегодня ты для меня умер»

Варя

Боль нужна. Когда болит, уходит ступор.

А что плохого, скажете вы, в ступоре? Да, собственно, ничего. Только он и спасал в острой фазе горя. Оцепенение ставило жизнь на паузу, замораживало чувства, и тогда становилось легче — больше не казалось, что снова и снова боль сдирает кожу, а потом она — кожа — каким-то образом возвращается и опять отделяется от плоти.

Но с выходом горя в плато ступор становится скорее недругом, затормаживающим процесс исцеления. Со временем привыкаешь существовать в рамках обездвиженности, и нужно быть настоящим садистом по отношению к себе, чтобы добровольно покинуть их, окунувшись в свирепствующее чувство потери.

Однако сделать это необходимо. Не будет прогресса, если не переживать эмоции.

Правда о муже меня взорвала.

Правда о нем меня его лишила. Окончательно и бесповоротно.

Это почти так же больно, как потерять ее.

Но я не могу… не могу обращаться за помощью к оцепенению и вновь ставить свою жизнь на паузу. Не могу больше подвергать окружающих опасности, которую источаю. Та мощь, что вырвалась из меня сегодня, будет накапливаться; я должна замедлить этот процесс. Не триггерить себя, не бередить раны и дать возможность новым хотя бы перестать кровоточить.

Я полностью осознаю, что так называемый отпуск может затянуться. Я готова к последствиям. Раскаюсь, вернусь к антидепрессантам и возобновлю сеансы с психотерапевтом.

Я выдержу. Не сдамся. Чтобы Ксюша, находясь по ту сторону завесы из тонкой материи, отделяющей наши миры, была за меня спокойна и не сомневалась: ее мама не перестанет бороться за жизнь, которую она очень любила.

Диспетчер объявляет посадку на рейс Москва-Мурманск. Я через силу допиваю остывший быстрорастворимый кофе, морщась от противной горечи, мысленно прощаюсь на время с заснеженной Москвой и пишу папе о нашей скорой встрече.

Три года назад, весна

Глядя на младшего сына, Леной Литвиновой овладевает парализующий шок, ведь Артем очень похож на своего отца. Не хватает немного роста, мышц, морщин и густой щетины, которую Андрей часто запускал, чтобы стать полной его копией. Со спонтанной смертью мужа она по-прежнему до конца не примирилась. Уверовала, что он в хорошем месте, с Богом и под его защитой, и они непременно встретятся после того, как дыхание покинет ее тело.

Но страшно собираться с сыном за одним столом до сих пор. Вдруг история повторится? Лена не выдержит утрату еще одного родного человека. Они больше не едят вместе. И, по правде говоря, ей даже легче, когда рядом вообще нет детей. Рита живет в другом городе, а Артем часто пропадает у Метелиных. Ей легче, потому что в их отсутствие она меньше вспоминает о счастливых временах, не так сильно тоскует по мужу и глубже погружается в служение Христу.

От детей Лену отдалило и то, что Маргарита наотрез отказывается крестить свою рожденную от кощунственной связи дочь, а Артем в ответ на предложенную матерью инициативу лишь крутит пальцем у виска и повторяет: «Ни. За. Что. Это противоречит здравому смыслу». Дура. Надо было сделать это, когда он на четвереньках ползал и не препирался по каждому пустяку, но она пошла на поводу у новомодных веяний: мол, вырастет и сам решит, хочет он присоединяться к Церкви, или нет. Теперь же протаптывает эту неправедную Землю, травится злом, витающим в воздухе и искушающим на каждом шагу, беззащитный, подверженный дьявольским напастям, и не задумывается о том, что ждет нечестивых после судного дня. Уничтожение. Исчезновение без шанса на спасение.

Бог смилостивится над теми, кто верит. Подлинно, всем своим нутром. Он подарит им вечную жизнь в блаженстве и любви рядом с собой.

Крайне важно убедить детей принять Его, чтобы встретиться с отцом на небесах, чтобы все они обрели покой и счастье друг с другом.

И она грешила богоотступничеством. Вовремя одумалась, прозрела. Не без помощи добрых людей.

Крайне важно помочь и сыну осознать, что никакой опасности нет. Опасность там, где нет веры.

Нужно его спасти.

Ее нужно спасать. Но как? Артем понятия не имеет. Хотел бы отрыть где-нибудь подсказку и приблизиться к ответу, как вернуть мать из бредней в реальный мир, в котором его жизнь — ИЗ-ЗА НЕЕ в том числе — катится под откос. Над ним потешаются в школе, косятся соседи и вообще… Ему осточертело видеть в своем доме толпы незнакомых людей из этого благочестивого притона. Как они там себя называют? «Смирение и Надежда». Искусные лицемеры навешали его матери на уши столько лапши, что прокормить ею хватит сто следующий поколений. Исключая, естественно, Артема. Он на эту чушь собачью не клюнет. Костьми ляжет, но не прогнется.

К ним принялись ходить не только лже-последователи лже-Христа. Около года назад его мать стала вербовать таких же обнищавших интеллектуально от трагедий (или чего бы там ни было) людей и наставлять их на «путь истинный». Дом превратился в проходной двор, откуда только и слышны были чьи-нибудь стенания да судорожные молитвы.

— Это место принадлежит Богу, как же ты не поймешь?! Здесь нет ничего твоего, моего! — с пеной у рта доказывала ему мать, оправдывая хаос, который впустила в их жизнь.

Артема по-настоящему охватил страх, когда из квартиры начали пропадать ценные вещи. И если бы их крали… Мама добровольно раздавала направо и налево технику, украшения и деньги. С материальными дарами расставалась, как с мусором. Ему повезло буквально вырвать из чужих рук свой ноутбук. Приди он на несколько минут позже, то опоздал бы и остался без базового инструмента для учебы и абстрагирования от долбанутого мира.

Матери основательно промыли мозги, а он… Ему вот-вот стукнет пятнадцать. По закону он ничегошеньки не может. Некуда уносить ноги из этого дурдома. Бабушек и дедушек не осталось. Сестре Артем даром не нужен, у нее полно своих забот с ребенком. Иногда в его сердце закрадывается зависть: Ритка свободна и вольна оставаться вдали от чокнутой родительницы.