Я мягко чмокаю его в дрожащий подбородок, затем губами обрываю кривую дорожку влаги со скулы. Поднимаюсь на носочки, чтобы зарыться пальцами в шелковистых волосах и осыпать лицо потрясенного до слез мужчины поцелуями. Паша сгребает меня в тесные, жаркие объятия, отрывая от пола.

— Я рад, что это ты, — шепчет мне на ухо. — Я рад, что это мы. Я и не надеялся, что снова… — дальнейшие слова пожирает глубокое безмолвие.

Я жмусь к нему сильнее, понимая и принимая его чувства, как никто другой.

— Давай постараемся для этого ребенка.

Паша осторожно ставит меня на пол, целует в лоб, в губы. Отрывается, одаривая меня нежным взглядом.

— Я все для вас сделаю.

Я знаю. Верю.

Я тоже приложу усилия, чтобы истинное счастье вошло в нашу дверь и нашло свое продолжение в сыне или дочке, внуке или внуках; чтобы оно так же, как и нас с Пашей, встретило теплыми объятиями наше горе и приютило его, приласкало, утешило.

2024 год, июль

 Ветхое деревянное строение, отдаленно напоминающее жилой дом, вселяет ужас одним своим безобразным видом. Я не удерживаюсь от угрюмой гримасы, видя, как из-под подъездного козырька — натянутого куска черного полиэтилена, «надежно» примотанного изолентой к торчащим из дома ржавым металлическим балкам — выбегают дети. Под «чутким» руководством взрослых, разместившихся на лавочке с закуской и алкоголем, мелюзга несется прямо под колеса моей машины. Я резко жму на тормоз, несмотря на то что и так ехал со скоростью улитки, выискивая среди грязевой мешанины после трехдневных непрекращающихся дождей более-менее сухой участок. Детишки, не чувствуя опасности, с любопытством разглядывают автомобиль, словно впервые такой видят. Может, и так. Может, только мне хватило ума сунуть нос в забытое цивилизацией место на отшибе подмосковного села. Что ж, я подстраховался. Прохоров осведомлен о моем местонахождении в данный момент, если я не выйду с ним на связь через пару часов, он знает, что нужно делать дальше.

Хотелось бы убедить себя, что я ошибся адресом, пропустил поворот, или два, но мне действительно нужно сюда.

Я глушу двигатель и первым же делом вляпываюсь в грязь, тем самым поднимаю себя на смех в глазах юных наблюдателей. Оглядываясь через каждые три шага, направляюсь ко входу двухэтажного сталинского барака, каким-то чудом уцелевшего (если можно так выразиться) с советских времен. Неужели, молодой парень живет в таких условиях? Что с ним приключилось, раз он очутился здесь? Полагаю, если сравнивать его участь с участью другого, Дениса, то Максиму еще повезло. По крайней мере, он жив.

Однако мне хочется забрать слова о везении обратно, когда я встречаюсь с ним лицом к лицу. Чего-чего, а я никак не ожидал увидеть на месте молодого человека куцего, худого, как щепки наркомана. О наличии у него зависимости говорит неестественно-бледный, слегка синюшный цвет кожи, многочисленные язвенные высыпания на истощенном теле, прикрытом черными шортами, характерные следы на локтевых сгибах от уколов, расчесы... Я с трудом подавляю желание немедленно убраться отсюда, но уговариваю себя остаться. Я слишком далеко зашел, чтобы у самой развязки (а я чувствую, что это она!) удрать, как трус при виде глубоко больного человека.

— Ты кто? — заторможенно спрашивает парень с отсутствующим, безразличным взглядом.

Я теряюсь с ответом. Он вообще в состоянии менять понять?

— Я отец Ксюши Метелиной — девочки, убитой четыре года назад Артемом Литвиновым. Он устроил стрельбу в вашей школе и так же убил твоего друга, Илью Яшина. Помнишь их?

Зябко обняв себя костлявыми руками, он шатко отступает вглубь бардака, в котором живет. Я воспринимаю это как приглашение и с крайней неохотой шагаю вперед, стараясь ни с чем не соприкасаться. Одному Богу известно, какая зараза здесь обитает. Пахнет, как в сточной канаве. Старая мебель завалена мусором, одеждой, всюду валяются заплесневелые остатки пищи, какие-то дурно пахнущие тряпки с въевшимися в ткань желтыми разводами. Запах и вид протухшей еды вызывает труднопреодолимую тошноту. Приходится зажать нос, чтобы продлить свое нахождение здесь.

— Ты помнишь, как тебя зовут? — сомневаясь все больше в способности парня осознавать происходящее, уточняю я.

Сгибаясь пополам, словно от приступа острой боли в животе, он заваливается боком на диван.

— Наверное, — очень тихо отзывается он, шмыгая носом. — Да, помню. Почему-то… — издает хриплый, нервный смешок. — Вот-вот подохну от того, что пытаюсь забыть, а все никак не получается.

— Что ж, Максим, за этим я сюда и пришел. Мне нужно, чтобы ты вспомнил.

Когда я назвал его старым именем, он устремил на меня затяжной, остекленевший взгляд. В светло-серых, точно выцветших, глазах простирается бескрайная пустота. Глядя на него, неподвижного и человекоподобного, у меня появляется ощущение «зловещей долины». То, что сотворили с ним запрещенные вещества, будет являться мне в кошмарах.

— Три косаря найдется? — безучастно спрашивает парень.

Столько стоит доза? Я так понимаю, он назвал свою цену за ответы… Если, конечно, способен в принципе их озвучить.

Клацнув зубами, я тянусь за бумажником в задний карман. Максим перемещает взор и следит за моей рукой. Вздумает напасть, я легко с ним справлюсь. На вид он весит не больше пятидесяти.

— Скажи для начала, как ты докатился до такой жизни? — я показываю ему купюры, намекая, что он получит их, как только ответит.

Шмыгнув носом, Максим сворачивается калачиком.

— Не знаю. Не задумывался.

— Врешь.

— Проще не думать, разве нет?

— Нужны деньги? Напряги мозг… или то, что от него осталось.

— Я ушел из школы после девятого класса, но дальше учиться не захотел. Какой смысл? Сторчался, как видите. Вот и все.

— С родителями не общаешься?

— Они от меня отказались. Я их позорил. Дети нужны, видимо, только для авторитета. Ну и ладно. Хрен с ними, — Максим поднимается, садится и упирается локтями в колени, раскачиваясь назад-вперед. — Лучше без них, чем с такими. У Илюхи предки тоже не сахар… Хоть кому-то было дело, что отец его мутузил за каждую провинность? Получил четверку — получай по ребрам. За двойку однажды выбил ему зуб. Учителя срать хотели, главное, чтобы этот мудак продолжал спонсировать их гребаную шарагу. Интересно, как я к девятнадцати прохерил свою жизнь? — цедит парень. — Во всем виноваты родители. Мои, Илюхины, да и вы… — выплевывает он с демонстративным пренебрежением. — Вы все — стадо слепых уродов и идиотов, которые дальше своих носов не смотрят, не замечают, как некоторые летят кукухой и приходят в школу с оружием. Вам нет дела, почему… до тех пор, пока вас не начинают трясти с проверками. Ищите виноватых? Зеркало вон там! — разразившись внезапным хохотом, Максим хватается руками за волосы.

Я воздерживаюсь от комментирования его обличительной тирады, молча протягиваю деньги и оставляю их на подлокотнике обшарпанного дивана. Кто я такой, чтобы говорить: «Ты заблуждаешься, пацан». Ведь он прав.

— Есть мысли, почему Артем Литвинов наставил дуло на твоего друга и мою дочь?

— Вы типа мент? — кривится Максим и сгребает купюры, сминая их в кулаке.

— Нет. Я просто хочу разобраться.

— Почему сейчас? Где вы раньше были?

Мне нечего сказать в ответ.

Максим яростно чешет внутреннюю часть локтя, встает с дивана и медленно плетется к заваленному грязной посудой столу, гремит тарелками, бросает на пол мусор, но не находит того, что искал. Выругавшись, он поворачивается ко мне.

— Курите?

— Нет.

Начинал и бросил.

Рябинин растирает глаза до покраснения, шмыгает носом и возвращается на диван, стаскивая со спинки одеяло с прожженными дырами и закутываясь в него, словно в кокон.

— Литвинов целился только в Илью.

Я рывком вбираю в грудь затхлый воздух.

— Ты уверен?

— Еще три косаря, — протягивает раскрытую ладонь. — И мне нужны сигареты.