В наушнике начинает играть другая композиция, и мы, плененные голосом гения слушатели, затаиваем дыхание до последнего аккорда, боясь нарушить хрупкую тишину и спугнуть возникшее чувство ностальгии, стремительно перенесшее нас в важные моменты жизни. Элтон как никто чувствует пульс времени и эмоций. С первых секунд «Shoot Down The Moon» сердце замирает от восторга, в тиши ночи напоминая о важности верить в себя, следовать за своими мечтами, какие бы испытания на пути к ним ни подкинула судьба. Сильный голос призывает не сдаваться и оставаться романтичными фантазерами, готовыми «стрелять в луну» — тянуться всем своим существом к постижению непостижимого. В нашем случае — это оставаться живыми и учиться счастью вновь.

К кульминационной части композиции Паша переворачивает ладонь, чтобы переплести свои пальцы с моими. Сверкая в темноте проникновенным взглядом, он медленно наклоняется и замирает в сантиметре от моих губ. Воздух наполняется электричеством, предвещая неизбежное. Ветер ласковыми дуновениями проносится по коже, рождая волны дрожи. Я едва киваю, прикрываю глаза, и наши губы встречаются в поцелуе.

Под переливающимися брильянтовым блеском звездами в воздухе искрится трепетное волнение, влекущее нас друг к другу еще ближе. Поглаживая мой подбородок подушечкой большого пальца, он действует аккуратно и неторопливо, пробуя своими горячими, в меру полными и мягкими устами мои. Я не жду, что в животе, воскреснув, запорхают те самые бабочки, но пару раз сердце все же пропускает удар, и от жара становится трудновато дышать.

Шире раскрыв губы, впускаю юркий язык Апрельского. Он на вкус, как шоколад. Сначала Паша целует нежно, однако после небольшого перерыва, потребовавшегося нам для восстановления дыхания, он затягивает меня в поцелуй с жадностью, и я теряю соединение с реальностью.

 — ЮЛЯ!

Воздух загустевает и словно сдавливает легкие изнутри, лишая свободы нормально вдохнуть или выдохнуть. Все звуки становятся громче, словно раскаты грома бьют точно по барабанным перепонкам, и тень ужаса стремительно распространяется по всему телу. Сердце едва справляется с безотчетной тревогой, и чувство реальности ускользает, будто песчинки сквозь пальцы.

— ЮЛЯ! — не прекращаю выкрикивать ее имя, как ненормальный, расталкивая перед собой любые преграды.

Я волочу ногами по зыбкой почве и не знаю, где найти опору. Калейдоскоп ярких красок тускнеет, картина моей реальности обугливается паническим пожаром. Внушительная территория парка развлечений сужается, подавляя мою волю и угрожая поглотить целиком. Секунды растягиваются, явь лишается своих контуров, преобразовываясь в кошмар. Я слеп и нем перед неумолимым страхом, затмевающим светило надежды выцепить Юлю среди мелькающих мимо лиц, и окутывающим все сущее необъятной тьмой. В буре нахлынувших эмоций невозможно отыскать укрытие, но я пытаюсь пробиться сквозь эту пелену ужаса — пробиться к голосу разума, стремящемуся мне навстречу с призывом взять себя в руки, успокоиться и не нагнетать.

Дочки нигде нет.

Что я скажу Марго, если не найду Юлю?

Как я мог упустить ее из виду!..

Я и сотрудники парка обыскиваем секции. Подключается служба безопасности. К оперативным действиям так же присоединяются некоторые посетители, помогая мне с расспросами окружающих, не видели ли они темноволосую девочку семи лет в розовых кедах, белой футболке и синем джинсовом комбинезоне. Перед тем, как отпустить дочку на аттракцион, я взял ее вельветовый розовый рюкзачок, чтобы она ничего случайно не выронила, в том числе мобильный. Не подумал, что, отвернувшись на минутку, с горящей пятой точкой примусь носиться туда-обратно, норовя забраться в любую щель, чтобы найти ее.

Через трансляционные громкоговорители вещает женский голос:

— ПОТЕРЯЛАСЬ ДЕВОЧКА, СЕМЬ ЛЕТ, ЗОВУТ ЮЛЯ. РОДИТЕЛИ, ПРОСЬБА ПОДОЙТИ К СТОЙКЕ ИНФОРМАЦИИ ТЕМАТИЧЕСКОЙ ЗОНЫ…

Я несусь в пункт назначения со всех ног и вижу картину маслом — моя сидит на вымощенном тротуаре, скрестив ноги, и оторваться не в силах от автоматизированных рычащих динозавров. Никакими выразительными изречениями не передать, какая тяжесть схлынула с меня в этот момент. С роящимися в мыслях матами и словами облегчения наперебой, с дергающимся левым глазом я иду к дочке, подмечая ломоту в теле, как если бы меня забросали камнями или побили. Ощущения примерно такие.

Чего я только не успел себе навыдумывать… А она цела и невредима. Поворачивается ко мне и будто нехотя выпрямляет ноги, поднимаясь и отряхивая штанины.

— Пап, давай сюда зайдем, — говорит скучающим тоном, словно устала меня ждать. Берет за руку, тащит в магазин тематических товаров.

И ни слова о том, почему и куда она ушла…

Про себя я повторяю снова и снова, что не должен повышать голос, срывая на нее внутренний раздрай, наверняка превративший меня в седовласого старика за эти бесконечно мучительные минуты.

Не дойдя до магазина, я останавливаю Юлю и разворачиваю ее лицом к себе. Сажусь на корточки, медленно чеканя по слогам:

— Больше никогда от меня не убегай, поняла?

Я думал, что не сумею тебя отыскать. Твою потерю я бы точно не пережил.

Она смотрит на меня слегка округленными глазами, искренне недоумевая над причиной, по которой я напряжен, сердит и сосредоточен, подбирая слова с особой тщательностью, чтобы не наговорить лишнего.

— Я не убегала, — отвечает Юля с такой наивностью, что мне от отчаяния хочется разозлиться, пустить слезу и рассмеяться одновременно. — Я не специально, папа. Я просто хотела поздороваться с Машей, — это ее одноклассница. — Я думала, ты видел, как я ухожу, и пошел за мной…

В ее мире — мире семилетнего ребенка — все устроено гораздо проще: родители не теряют детей. Это в принципе НЕВОЗМОЖНО. Куда бы она ни пошла, мы с Марго ее найдем. Мой мир — мир сорокапятилетнего мужчины — из-за этого раскололся на части. Я знаю, что порой НЕВОЗМОЖНО отыскать к своему ребенку обратный путь, и страшнее этого ничего на свете нет.

Я бережно сжимаю ее ладони в своих руках.

— Я сильно перепугался. Думал, что не найду тебя. Поэтому никогда, слышишь? Никогда не отходи от меня, или от мамы ни на шаг без предупреждения. В людных местах вроде этого парка всегда оставайся у нас на виду.

Она кивает и тянется ко мне, чтобы обнять за шею.

— Прости, папа.

Прижав к себе дочку, глажу ее по волосам. Сейчас я готов простить Юле любую беспечность, купить ей домашнего динозавра, никак не комментировать жвачку, каким-то образом очутившуюся на моих брюках, в которых я должен ехать на работу в понедельник. Однако явивший себя во всей красе страх не отпускает, крепко держа меня за причинное место, в течение нескольких дней.

До того, как стать отцом, я ничего не боялся, а дети неизменно несут в твою жизнь уязвимость. На самом деле родительство и есть бесстрашие, заключающееся в том, чтобы любить, несмотря на море опасностей, способных по щелчку пальцев отнять эту любовь. Ничто другое, как родительство, не учит смирению перед фактическим бессилием против бесчисленных зловредных обстоятельств; и принятию того, что ты всегда будешь среди проигравших: недостаточно ответственным, недостаточно сильным, недостаточно решительным, или чересчур мягким.

Но эта любовь, обладающая феноменальными, выходящими за рамки понимания способностями, определенно заслуживает того, чтобы биться за ее процветание изо дня в день, закрывая глаза на страхи и сомнения, оступаясь на ровном месте, совершая глупые ошибки и даже иногда злоупотребляя их повторением.

Эта любовь приобретает несравнимую ценность после того, как однажды ее теряешь и рассыпаешься на куски, не имея ни малейшего представления, как собрать себя обратно. И, теперь уже осознавая, какие разрушения она способна нанести, все равно ее жаждешь и за нее цепляешься, как утопающий за соломинку.