К большому сожалению, такое не редкость.

Сейчас мне предстоит огорчить маму и папу десятилетнего Глеба известием о том, что наша больница более не способна предоставлять услуги по лечению карциномы желудка терминальной стадии, и предложить онкогематологический центр в одном из крупных городов Китая. А это миллионы, миллионы, миллионы… Но несколько месяцев назад врачи Гуанчжоуской клиники предложили миру экспериментальный способ лечения столь агрессивной формы рака. Если родители Глеба согласятся, я созову консилиум.

У отца мальчика мигом сходит краска с лица. Он застывает моментально, перестает дышать и смотрит как будто сквозь меня. Мама Глеба смаргивает несколько слезинок и теряет сознание. Они бились до последнего. Я лично курировала несколько сборов средств для лечения мальчонки. Несмотря на то, что агрессивный рак нисколько его не щадит, улыбается он заразительно. Сквозь адскую боль, страх и отчаяние родителей.

Когда мама мальчика приходит в чувства, я повторяю все то, что говорила прежде, снова. И снова. И снова. Пока до них не доходит, что, кроме того, как уехать в другую страну по зову призрачной надежды на спасение, вариантов нет. Экспериментальный метод лечения, либо паллиатив. Гарантий на успешное лечение нет, как и на рецидив. Но родители Глеба цепляются за шанс и дают согласие. Провожая их, я слышу бормотание: «Упадем бабушке в ноги и будем молить, чтобы согласилась их с дедушкой дом продать».

Отдают все. До последнего.

Недолго думая, я перевожу на счет мальчика деньги. Копейки по сравнению с тем, что его семье предстоит потратить на поездку, терапию и стационар. Можно сказать, мои накопления только на это и уходят. Работаю я много, трачу… трат стало мало после…

В течение дня обзваниваю фонды, договариваюсь, с кем получается, о содействии. И вот подкрадывается вечер, а за ним по инерции мысль: пора домой. Затем остолбенение и ее — мысли — анализ. Домой… Куда? К кому? Все никак не привыкну, что с Матвеем — финал. Вчера смс-кой поставил в известность, что на время съехал с квартиры, так что нет мне нужды ночевать в кабинете. А я все равно не могу пересилить себя и вернуться туда. В одиночество, граничащее с воспоминаниями о самом большом счастье и самой мучительной скорби.

С поиском жилья пока глухо. Не хватает времени углубиться в это занятие.

— Неужто домой, Варвара Васильевна? — в коридоре натыкаюсь на санитарку, Людмилу Сергеевну. Славная женщина. Овдовела, когда третьего вынашивала. Своими силами поставила детей на ноги, заработала им на образование. И сейчас фору молодым медсестрам дает своей неиссякаемой энергией.

— У меня еще остались дела, — уклончиво отвечаю я.

— Совсем себя не жалеешь, — она неодобрительно качает головой.

Только жалости к себе мне сейчас не хватает.

— А куда тогда идешь, раз не домой?

— За перекусом.

Людмила Сергеевна сводит к переносице редкие посеребренные брови.

— Варвара Васильевна, поражаюсь вам. Гробите желудок сухомяткой!

— Ну почему сразу сухомяткой… — ощущая себя пристыженной, опускаю взгляд к вымытому полу. На ужин у меня всегда зелень, овощи.

— Ступай-ка на кухню. Коридор домою и приду.

Делаю, как велено. Спорить с Людмилой Сергеевной у нас не принято. Да и зачем, когда все, что ни сделает эта женщина, во благо? Немного погодя она, прихрамывая на правую ногу, приходит на кухню, достает из холодильника контейнер и ставит его в микроволновку. Переливает разогретый суп в глубокую миску, заправляет майонезом и подает мне с черным хлебом.

— Поешь по-человечески.

— Но…

Людмила Сергеевна нарочито громко вздыхает.

— Налетай скорее, а то остынет.

Один аромат будоражит воображение, подкидывая ассоциации с бабушкиной домашней едой из детства.

— Спасибо большое.

Ее борщ уплетаю с огромным аппетитом.

***

 Первое, что мне хочется сделать при виде Матвея, вошедшего в мой кабинет в начале восьмого утра — так это отдать распоряжение в регистратуру не пускать его на порог клиники. Кем он себя возомнил, чтобы являться без предупреждений, как к себе домой?

Метелин с дотошностью штудирует мой внешний вид взглядом. До момента его вторжения на мою территорию я спокойно расхаживала в увлажняющей маске, держа во рту ультразвуковую щетку.

— Варя… — в одном его «Варя» умещается часовая нотация.

— Заблудился? — встречаю его неприветливым тоном.

— Поехали домой.

С чего ради?

И кто ему проболтался? Кто сунул свой любопытный нос, куда не просят? Оля? По-любому. Больше некому. Мы, конечно, дружим уже не первый год, работая бок о бок, но я такого не приемлю и позже обязательно ей выскажу.

Не дожидаясь, что я начну его прогонять, Матвей приступает к сбору моих вещей.

— С ума сошла? Ты хоть высыпаешься? — сопровождает метания в четырех стенах ворчанием. — Да кого я обманываю… Дурью маешься, дома не появляешься. Я ведь уехал, Варя! Чтобы на глаза тебе не попадаться… — Метелин чертыхается, отдергивая руку от наэлектризованного пледа. Пятясь назад, спотыкается об игрушки для моих маленьких посетителей, останавливается и всплескивает руками, то ли на их неугодное расположение психуя, то ли на меня. — Что тебе еще нужно?

— Чтобы ты не думал, будто тебе по-прежнему здесь рады. Не указывал, где мне спать, и не вел счет ночам, проведенным мною вне дома, — перечисляю я.

— Я беспокоюсь.

Аргумент «слегка» не дотягивает до звания железного.

— А мне-то что? — хмыкаю я, продолжая заниматься рутинными процедурами.

— Не будь такой… — стонет Матвей. — Варь, я же не прошу тебя помириться, а только вернуться домой и следить за здоровьем.

— Ну я прошу оставить меня в покое.

В кабинете воцаряется давящая тишина. От нее воздух стремительно загустевает, оседая в легких свинцом.

— Пожалуйста, — с горечью молвит муж, делая в моем направлении несколько нерешительных шагов, и встает как вкопанный, заметив, что в стремлении сберечь дистанцию я обогнула стол и прижалась к подоконнику. — Сегодня приезжай ночевать домой, — льется мне в уши его мягкий, покладистый и добрый голос. — Обещаю, я тебя не потревожу.

— Ладно.

Я соглашаюсь исключительно для того, чтобы он, наконец, перестал терзать меня своим присутствием.

Напоследок улыбнувшись мне, Матвей уходит.

 За три года я так и не научилась проезжать мимо школы, расположенной в нескольких кварталах от дома. Этот промежуточный пункт включен в кротчайший маршрут. Я пользуюсь другим, отнимающим лишние полчаса-час. Как назло, этим вечером мой безопасный путь перекрыт аварийными знаками, поэтому мне приходится запастись терпением, свернуть на тихую, хорошо освещенную улицу, борясь с желанием вдавить педаль газа в пол, чтобы промчаться мимо светло-кирпичной трехэтажной постройки начала двухтысячных на полном ходу. Но вместо этого ползу со скоростью улитки, как того требуют дорожные знаки. Сейчас как раз заканчиваются уроки, и по улице рассредотачиваются школьники от младших классов до старших.

Я вся сжимаюсь, подъезжая к зданию школы. Застреваю перед пешеходным переходом, пропуская внушительную толпу галдящих подростков. Они не шибко торопятся, затевая шутливую драку посреди дороги. Нужно посигналить им, однако руки мои приросли к баранке.

Из жара швыряет в холод, и наоборот. От виска к скуле ползет бисеринка пота, из-за стеснения в груди с губ слетают короткие отрывистые вздохи. Тело все покрыто маленькими иголочками, впивающимися в кожу. Онемение, обычно начинающееся с кончиков пальцев, зарождается в недосягаемых недрах естества, на время парализуя дыхательные пути и голосовые связки. Больше ни вдохнуть, ни вскрикнуть.

Я резко выпадаю из реальности. Разум проносит меня через фантасмагорический лабиринт и выталкивает в тот злополучный сентябрьский день. На месте подростков, переходивших дорогу, теперь вижу полицию и скорую помощь. Здание школы оцеплено по периметру, что не протолкнуться. Но на то и был расчет — не дать ревущим нечеловеческими голосами родителям пробиться к месту преступления.