Где же эта проклятая дорога?

Дорогу мы нашли, едем дальше. От жары голова уже почти ничего не соображает. Пишу урывками, по паре строчек.

Стивен проснулся, лежит, молчит, глазами лупает по сторонам.

— Ну, как ты? — спрашиваю.

— Лучше, — отвечает сухо, голос хриплый.

Ну и слава Богу!

Выглядит так, будто марафон пробежал по пустыне.

Опять прискакал Мишка. Наконец-то парочка пошепталась минутку наедине, мы деликатно не подслушивали, выбрались погулять по свежему воздуху. Едва Михаил вылез из скорой, так туда забрался Чекист. Пришлось нам с Арсением гулять еще десять минут, пока и эти наговорятся. Василий сплюнул, уселся прямо на песок, прислонившись спиной к колесу скорой. Он почти не жалуется, но заметно, что самочувствие не ахти.

Очень хочется пить, но воды нет, и неизвестно, когда ее выдадут. И самое главное, если дадут, по сколько грамм на человека?

Быков объявил остановку, солдатики натягивают тент. Неужели передумали и все-таки объявят дневку? Не удержалась, пошла прогуляться и поглазеть. Ноги гудят, все тело затекло от длительного сидения в одной позе. Голова болит невыносимо, пульсирует в висках и отдает в затылок.

Оказалось, итальяшка потребовал небольшую остановку, чтобы приготовить обед. Или ужин. Или то и другое сразу, я не поняла. Пока совершенно непонятно, сколько нам еще ехать. Под тентом ничуть не легче, но народу набилось — ужас. Почти все водители здесь. Машины заглушили, чтобы двигатели хоть немного остыли.

Разве они могут остыть в такое пекло? И сможем ли мы завести их снова?

Остатки воды пошли на приготовление еды и на долив в радиаторы. Экипажам не выдали ничего. Совсем!

Три часа дня по местному времени. Вокруг — настоящий ад! Над пустыней воздух прогрелся так сильно, что не понять, где находится горизонт. Изображение плывет, струится, колышется волнами, течет и расплывается.

Черт…

Перечитала написанное: все глаголы связаны с водой — «течет», «плывет», «струится» и т.д.

Я потихоньку схожу с ума от обезвоживания.

Насчитала уже более десятка случаев потери сознания за последние сутки. Кроме нашатыря мне и помочь беднягам нечем. Суну ватку под нос, вздохну, шепну на ушко — «держись, немного осталось». Вот и вся помощь…

Пришел посыльный от Быкова, принес два литра воды для больных и врача. Поделила на всех поровну. Выпили молча, залпом, даже тост никто не сказал.

Этого слишком мало! Я по-прежнему хочу пить.

Мы снова едем…

Два часа отдыха в неглубокой дремоте под раскаленным тентом — это кошмар, а не отдых. Еда не лезет в глотку, слишком жарко. Воды у повара было мало, поэтому вместо супа получилась каша. Запить ее нечем. Пожевала кусочек лепешки — сухая и жесткая, как резина. При взгляде на рыбу желудок сжимается в комок. Честно пыталась хоть что-нибудь проглотить, не получается.

Полстакана слегка присоленного чая — блаженство! Скорее бы уже вечер.

Это просто не-вы-но-си-мо!

И снова ночь. В пути почти сутки. Температура упала, стало терпимо. Мы все-таки пережили этот кошмарный, бесконечно длинный день. Самые страшные сутки нашего путешествия. Потеряли трех человек при форсировании зараженного паразитами озера и четверых от гипертермии.

Если мы не найдем воду, до следующего вечера не доживет никто.

27 февраля 32 года.

Утро.

Ночь пролетела быстро, в странной полудреме. Как Арсений ухитряется не заснуть, я не представляю. Глаза слипаются, хоть спички вставляй. Очень хочется пить, несмотря на то, что ночью стало прохладно, пришлось даже натягивать кофту.

Внезапно ожила рация, завопила голосом Быкова:

— Внимание всем! Стоп конвой!

И сразу же, почти без паузы:

— Перестроиться в боевой порядок.

Я аж подпрыгнула на сидении, привычно сползла на коврик, куда и сонливость улетучилась. Одно из двух: либо все-таки добрались до Хартума, либо… либо… об этом даже думать сейчас не хочется…

Загудели автомобили, зарычали движками вокруг нас. Я не смогла удержаться от любопытства и все-таки высунула кончик носа между жалюзи. Скорая оказалась в самом центре вместе с другими легковушками, со всех сторон прикрытая грузовиками. Броневик перегородил дорогу впереди всех и угрожающе водил туда-сюда стволом пулемета. Грузовики позади него сдвинулись почти вплотную. По-моему, если бы кто-то из водил захотел открыть дверь, чтобы выбраться наружу, он бы не смог этого сделать — слишком маленькое расстояние между машинами. С тыла легковые автомобили загородили и УРАЛ, и КАМАЗ хозобслуги. Тем временем на дорогу выволокли несколько пустых ящиков, из которых выстроили заслон. Что-то вроде примитивной баррикады.

Я рассеянно наблюдала, как «фашисты» вытащили из грузовика миномет и установили позади грузовиков. Внезапно екнуло сердце — «а ведь к бою готовятся, не иначе».

Затрещала и зашипела рация, вояки опять перешли на закрытые частоты, голоса слышно, но о чем болтают — непонятно. Перебросились несколькими фразами, потом команда Быкова для всех:

— Прожектора погасить!

И разом на пустыню опустилась ночь. Все-таки конвой при движении дает очень много света — фары, прожектора, подсветка. Наверное, нас издалека очень хорошо видно. За несколько километров.

Отцы-командиры набились в броневик, устроили закрытое совещание. Даже ученых турнули в УАЗик к Мишке. Те небось обосрались от страха. Сидят, дрожат. А ну как перестрелка начнется?

Эх, заглянуть бы сейчас на совещание… хоть одним глазком… хоть бы краешком уха… послушать…о чем речь идет?

Ждать пришлось долго, минут двадцать. Лагерь вновь пришел в движение, началась суета и возня. Я ничего не могла понять, пока Арсений не пояснил.

— Наиболее ценный груз выгружают, значит, на прорыв пойдут.

— Чего?

— К перестрелке готовятся. Видимо, впереди засада.

— А мы? — опешила я, — нас что, посреди пустыни одних бросят?

Арсений пожал плечами.

— Почти, — задумчиво пробормотал он, — скорее всего, оставят человек пять с легким стрелковым оружием. Чисто формальная охрана.

— Какого черта?

Я совсем потеряла самообладание.

Пересекли половину планеты… а теперь у этих мужланов кулаки зачесались. Пострелушки, значит, решили устроить. Тестостерон на мозги давит?

Хотела выбраться из скорой и пойти поругаться с Быковым, но Арсений удержал от глупого поступка.

— Нет, Лидия Андреевна. Боевая тревога объявлена, никому покидать автомобили нельзя.

— Да вон, — ткнула я пальцем, — не видишь что ли, весь лагерь ходуном ходит. Все свободно разгуливают.

— А нам покидать машину нельзя!

Спорить не стала, сижу смотрю, что дальше будет?

Приказать легко, а разгрузить четыре грузовика не так уж и быстро. Почти час возились, освобождая место внутри фургонов. Груз сложили прямо на песок, кое-как прикрыв тентом. А там чего только нет — и оружие, и провизия, и медикаменты. Даже пару ящиков с семенами заприметила. Неужели не все выбросили? Даже удивительно.

Наконец разгрузка завершилась, штурмовики забрались внутрь, взревели движки, выпустили к небу клубы гари и перестроившись в боевой порядок, а-ля «черепаха», двинулись вперед.

А мы остались одни…

Нет, вру, конечно. Человек пять штурмовиков остались нас охранять, и с ними политрук.

Ну кому же еще, как не ему в тылу отсиживаться?

Рация противно зашипела, и хриплый голос ворвался в пустой эфир.

— Сокол — Первому.

Родион резко подался вперед, щелкнул тумблером, прижал микрофон старенькой рации к губам.

— Здесь Первый, докладывай.

— Прямо по курсу вижу движение. Рассто…

Голос оборвался на полуслове, в эфире остались только шипение и треск помех.