Только через какое-то время стала понятна логика происшествия. При назначении в ЦК КПСС в то время согласие КГБ уже не запрашивалось. С этим было покончено еще во времена Хрущева. Но постфактум КГБ информировали о кадровых назначениях. И если в КГБ был запас компрометирующей грязи, он преподносился в один адрес — М.А. Суслову. Сидевшие в белградской резидентуре КГБ сторонники жесткой сталинской линии в отношении Тито и югославской модели социализма накопали пригоршню непроверяемых и неопровергае-мых сведений, вроде того: один из наших проверенных друзей во влиятельной югославской газете сказал, что Гайдар ни в грош не ставит советский опыт, полагая, что Югославия идет давно впереди Советского Союза.

Камень попал в цель. Суслов вынес вердикт: человеку с такими взглядами не место в аппарате ЦК КПСС. И не имеет никакого значения, что слова навета ничем не подтверждены. Толи места в «Правде» не оказалось, толи это была отговорка, но Тимур на какое-то время оказался без работы.

Слава богу, в «Правде» руководство было человечнее. Наветы, как не имеющие доказательств, отвергли; Тимура назначили сначала заместителем редактора по военному отделу, затем редактором, а через какое-то время он получил и редкое для военного журналиста генеральское звание, выраженное в военно-морской форме, — контр-адмирала.

Как многие дети «больших родителей», Тимур, мне кажется, немало комплексовал, опасаясь, как бы внимание и честь, отдаваемые ему, не адресовались на самом деле Аркадию Гайдару, Тому же способствовали и нелепые шутки не всегда тактичных окружающих, особенно обыгрывавших название повести «Тимур и его команда».

По этой же причине он долгие годы не решался писать ни воспоминаний, ни очерков об отце. Наверное, не я один убеждал его в необходимости сесть за этот труд. Также я был убежден, что воспоминания его жены, Ариадны Павловны Бажовой, о ее отце, замечательном сказочнике Павле Бажове, авторе «Малахитовой шкатулки», нужны и современникам, и потомкам.

Оба они, став уже безукоризненно самостоятельными фигурами (Тимур — в журналистике, Рида — в исторической науке), опубликовали согретые памятью и любовью к своим отцам, классикам русской литературы, одновременно мемуарные и исследовательские работы.

Пройдут годы, новые поколения литературоведов найдут потерявшиеся в истории факты, но то, что могли сказать сын Гайдара и дочь Бажова, не заменит никто.

Хотим мы того или нет, но фамилии именитых предков остаются наследственным капиталом, передаваемым из поколения в поколение. Мне кажется, что Б.Н. Ельцин не случайно выбрал из трех групп, готовивших проекты экономических преобразований, самую оторванную от практики команду Егора Гайдара. И это произошло не из-за того, что в детстве Ельцин читал повести Аркадия Гайдара, а скорее по другой памяти. Как первый секретарь Свердловского обкома партии, Борис Николаевич участвовал в открытии дома-музея Бажова в Свердловске. Там он и познакомился с дочерью уральского сказочника, узнал о родстве двух писательских фамилий. Да и будучи потом в Москве первым секретарем горкома КПСС, он имел возможность добрым участием помочь семье Гайдара, конкретно Егору Гайдару в решении одной бытовой проблемы. Еще когда Егор Гайдар работал в журнале «Коммунист», Борис Николаевич, откликнувшись на обращенную к нему просьбу, разрешил передать Егору квартиру скончавшейся бабушки. Убедительных юридических оснований у Егора не было, но Ельцин понял, что стоило сохранить родовое гнездо за внуком замечательного советского писателя, к тому же оказавшимся внуком ельцинского земляка Павла Бажова. Добрые дела не забываются ни теми, к кому они обращены, ни теми, кто их совершает. Симпатию вызывает человек, которому мы оказываем помощь, тем более если она нам ничего не стоит.

Отношение Тимура Гайдара к своему сыну Егору было трепетным. В отрочестве он называл его ласково — Егорушка. Да и сын иначе как «мамуленька» и «папуленька» родителей не называл. Они стремились, чтобы к поступлению в вуз Егор подошел максимально подготовленным, особенно в отношении английского языка, без чего уже нельзя было рассчитывать на служебный успех.

Тимур, конечно, надеялся, что сын выберет специальность поближе к роду деятельности отца и дедов, но Егор сам ориентировался на более рациональную сферу деятельности — экономика, первоначально — экономическая география. Первые же публикации Егора были отмечены глубиной познаний и широтой привлекаемого сравнительного материала. В разговорах по телефону, при встречах Тимур неизменно интересовался: «Ты видел в «Коммунисте» статью Егора, каков?»

В период разодранности общественного мнения в середине 80-х годов статьи Егора Гайдара отличались поиском новых путей, обеспечивающих развитие социализма.

Взлет Егора Гайдара к вершинам власти и реформаторства в России стал для Тимура естественным предметом гордости и новых переживаний. Он не принимал никакой критики в адрес провозглашенной Егором политики реформ. Вместе с тем он видел общественное отстранение от начатого Егором курса шоковых преобразований, а следовательно, и от автора этого пути.

Однажды в разговоре я сказал, что хорошо бы Егор проявил хотя бы в речах понимание тех тяжестей, которые обрушились на народ, чтобы не было похоже на подобие сталинского подхода: лес рубят — щепки летят. Людям нужно хотя бы сострадание к ним.

Тимур ответил, что это невозможно. Он обращал внимание сына на то, что стоит показать себя ближе к людям и их невзгодам. Егор ответил, что это было бы для него неестественно, он не может искусственно подлаживаться под переживания, терпеть не может демагогии и кривления душой.

На какое-то время у нас с Тимуром прервались отношения. Выслушивать какую-то критику в адрес политики реформ он был не в состоянии. А разговаривать в начале 90-х годов, абстрагируясь от тягости всеобщего бытия в России, было невозможно.

Конечно, Егор не хотел ни разрушать экономику, ни разорять людей, он даже обещал снижение курса доллара к рублю. Скорее всего, и от всей экономики и социальной политики социализма он не предполагал отказываться. Просто упрощенно подойдя к развязыванию разрушительных процессов, он не сумел удержать ситуацию под контролем. Думаю, что таких капиталов, которыми обзавелись оказавшиеся рядом с ним ловкачи, он не нажил. Скорее всего, он начал дело, к которому не был готов, оказался в кругу людей, которые вертели им по своему усмотрению. Ему бы надо было, как он сначала и полагал, уйти через пол года с капитанского мостика. Но он и этого не сумел сделать. В результате его политика была обречена на негативное восприятие большинством населения.

Как-то году в 95-м, когда я работал в журнале «Международная жизнь», позвонил Тимуру и предложил выступить в том издании на любую тему. Тимур к тому времени нигде не работал и, как большинство профессионально пишущих людей, должно быть, вынашивал какие-нибудь литературные или публицистические сюжеты. Чтобы мое предложение не было абстрактным, я назвал несколько тем, касавшихся прошлой журналистской практики Тимура: Куба и ее соседи, Югославия и Балканы, офицерская жизнь и воинская честь, Афганистан. Тимур откликнулся первоначально живо, обещал подумать и перезвонить. Через какое-то время сказал, что он отстал от современных взглядов на прошлые сюжеты, а за что-то новое браться не хочет. Условились, что вернемся к поискам стыковки интересов позже.

В 1999 году, когда я стал работать в менее политизированном и более светском журнале «VIР-Premier», редакция решила опубликовать серию материалов о разного рода увлечениях: об экстремальном спорте, о путешествиях, о собирании коллекций. В этом же ряду я предложил Тимуру написать эссе о том, что такое трубка для заядлого курильщика и любителя хорошего табака. Тимур мог бы это написать очень красиво, с детальным показом атрибутики курильщика трубки и вскрытия таинств удовольствия, получаемого от хорошей трубки.

Тимур зажегся идеей. Мы стали говорить о возможных иллюстрациях, о сроках работы. Условились созвониться еще раз. Не дождавшись ответа, я позвонил ему вновь. Услышал неожиданные соображения. «Знаешь, — сказал Тимур, — почему-то так получается, что все, что бы и где бы я ни сказал, оборачивается какими-то ловкачами от журналистики против Егора. Уверен, что даже рассказ о курении трубки вывернут так, будто я воспеваю сталинизм, ведь все знают, что Сталин курил трубку, и это же припишут Егору. Мы с Ридой обсудили все и решили нигде не выступать, чтобы не дать никакого повода использовать наши слова во вред Егору».