Фалин сказал мне, что в понедельник он поедет на склад хозуправления ЦК КПСС во Внуково забирать выписанные ему пиломатериалы, поедет не на своей машине с радиотелефоном, а на грузовом «пикапе». Поэтому у нас никакой связи не будет до вторника.
Пожаловался он и на то, что во время ремонтных работ, которые делает в основном своими силами, подвернул ногу. В результате произошло растяжение сухожилия, голеностоп распух. Единственная обувь, в которой можно ходить, — старые кроссовки. Надо бы отлежаться, чтобы нога зажила. И в то же время если сейчас ремонт не закончит, то потом опять будет некогда. На том мы и расстались.
В то лето мы с женой жили в дачном поселке ЦК Усово. Там же по соседству находились большинство секретарей ЦК. К этому времени партийным начальникам уже не давали отдельных поместий, как было вплоть до первых лет правления Горбачева.
Рядом с тем домом, который мы делили пополам с первым заместителем заведующего общим отделом ЦК Орловым, жили Шенин, Дзасохов, Гиренко, Полозков. Чуть поодаль Ивашко, Купцов, Янаев, Семенова, Вольский, кажется, Лучинский. Здесь же продолжал жить ставший министром внутренних дел Пуго. И до самого августа жил Яковлев, сменивший должность секретаря ЦК на положение советника при президенте.
Одни из них были в отпуске, другие редко выезжали за город. А в действиях тех, кто был на месте, не видно было ничего необычного ни в субботу, ни в воскресенье, 17–18 августа.
Мой сосед Орлов потом говорил лишь, что его смутил отъезд в Москву в воскресенье, часов в девять вечера, Шенина, который из-за отпуска Горбачева и болезни Ивашко оставался главным человеком в ЦК КПСС. Орлов позвонил по правительственной связи, которая была у него на даче, в Москву, но нигде ему ничего тревожного не сказали. Однако в четыре часа утра в понедельник дежурный из ЦК КПСС вызвал того же Орлова на работу, ничего не объясняя, за исключением того, что это указание Шенина.
Забегая вперед, стоит сказать, что прямым начальником Орлова был Болдин, входивший в состав руководящего звена ГКЧП и ездивший в Форос уговаривать Горбачева поддержать переворот. Но сам Орлов после провала ГКЧП оказался одним из немногих аппаратчиков, оставленных на своем месте новыми властями.
О создании ГКЧП я узнал из телевизора, который включил в понедельник, 19 августа, как обычно в шесть утра. В Москву, тоже по сложившемуся графику, поехал в семь тридцать. Первые танки обогнал около восьми часов на пересечении МКАД и Минского шоссе.
Без четверти девять часов из Общего отдела, который соединял в себе функции главной канцелярии и организационной службы, сообщили, что в десять утра состоится заседание секретариата ЦК, вызываются все секретари, кто в состоянии прибыть на Старую площадь.
В ответ я сказал, что Фалин, во-первых, в отпуске, во-вторых, вывихнул ногу, в-третих, поехал куда-то на склад, притом что ни на даче, ни в машине нет телефона.
Таким образом, налицо было несколько обстоятельств, исключающих участие Фалина в заседании секретариата. И ни одного — за. Если, конечно, не брать во внимание самодисциплину, ответственность, организованность и прочие слагаемые участия человека таком политическом организме, каким является партия власти.
Не помню, кто звонил мне из Общего отдела, но вскоре звонок повторился. Сказали, как всегда, в безличных оборотах, что очень желательно было бы известить Фалина, можно послать одну-две машины в разные концы, человек не иголка в стоге сена, отыщется. Вскоре позвонили еще раз и сказали, что заседание переносится с десяти на одиннадцать, значит, время для поисков потерявшегося секретаря ЦК увеличивается.
Порывшись в телефонных и адресных справочниках, сделав несколько поисковых звонков, я наконец вышел на телефон директора склада строительных материалов.
Говорю, что ищу секретаря ЦК Фалина, который должен приехать за досками, да вот развитие событий требует немедленно найти его.
Никто ни на какое ГКЧП не обращает внимания. Вроде бы его и нет вовсе. Люди заняты обычными делами. В разговоре чувствуется, что директор посылает кого-то во двор разузнать, нет ли Фалина там. Слышу в телефонной трубке голоса: да вот он, только что вышел из машины, длинный такой, весь сгорбатился, еле ковыляет, поранился, что ли?
Позвали его к телефону. Говорит:
— Слышал, что-то произошло. Когда из дома выходил, сосед на огороде копался и радио слушал. Он и сказал мне о чрезвычайном положении. Но я решил, что если меня не спрашивают, никто ни о чем не извещает, значит, я и не нужен никому. А раз так, то надо доски для ремонта привезти.
Я сообщил, что из Общего отдела известили о заседании в одиннадцать утра, что никаких бумаг, разъясняющих что-либо, нет. Вообще ничего сказать не могу, за исключением радио— и телевизионных новостей. Фалин говорит:
— Подожди малость, мы тут с женой прикинем, сумеет ли она со всем одна справиться.
Еще через несколько минут:
— Если вызывают, значит, надо ехать; жена останется здесь и договорится о транспорте, а я на «пикапе» поеду прямо на секретариат; простят, наверное, мой строительный наряд; на работу приду уже оттуда.
Заседание секретариата было коротким. Фалин успел приехать к его завершению, когда уже приняли решение в поддержку ГКЧП. Однако в текст еще вносили какие-то поправки. На этом заключительном этапе мой начальник и присоединился к мнению остальных, поставив и свою подпись под принятым решением.
Около двенадцати часов Фалин пришел в рабочий кабинет. К нему зашли три-четыре человека из ближайшего окружения. Выслушали очень скупой рассказ о заседании.
Еще когда Фалин пришел к себе, я спросил, правильно ли поступил, на его взгляд, разыскав на строительном складе.
— А как бы ты мог поступить иначе? — услышал в ответ. — Ты же знал, где я мог оказаться, да и я должен быть здесь, положение обязывает.
Как оказалось, Шенин, который, как принято было говорить, оставался в ЦК КПСС «на хозяйстве» в отсутствие Горбачева и Ивашко, пришел на заседание секретариата не к одиннадцати часам, а минут на двадцать позже. Его выступление было кратким: пересказ опубликованных заявлений, пожелание принять решение в поддержку ГКЧП.
Ограничившись столь куцым сообщением, Шенин ушел с заседания. Остальные секретари, прибывшие на заседание, в том числе Дзасохов, Лучинский, Гиренко, Фалин, не располагали никакой информацией. Поставив подписи под решением, разошлись.
Никакого вывода из своего рассказа о заседании секретариата ЦК Фалин не делал, поскольку никаких поручений международному отделу не было. Да и вся многомиллионная партия оказалась вне разворачивавшихся событий, хотя в общественном сознании на ней лежала ответственность за положение в стране как на правящей организации.
Кто-то претендовал на право менять судьбу страны, размахивал большой дубинкой военного переворота, а мощнейшая политическая сила выводилась из участия в борьбе на чьей бы то ни было стороне. Для своих руководителей партия оставалась всего лишь совокупностью винтиков. Да и сами они могли мыслить только в пределах заданной винтику резьбы.
Что это было — осторожность, наивность, близорукость, глупость? Или хитрость, тайный расчет, спрятанный глубоко замысел? Можно только гадать.
Ни в тот день, ни позже международный отдел не был востребован никем. И никто из нас самостоятельно не двинулся ни на шаг, ни влево, ни вправо. Выработанная десятилетиями дисциплина из добродетели превратилась в порок.
Дальнейшие события известны. Международный отдел ждала та же участь, что и остальной аппарат ЦК, а вместе с Центральным Комитетом разделила участь роспуска и самоликвидации вся коммунистическая партия.
— Ну что! — встретила меня жена после провала старчески-инфантильной авантюры ГКЧП. — Разве я не говорила тебе, что с таким выражением лица, как у твоего Фалина, ничего, кроме краха, ваш ЦК не ожидает?
Потом, когда состоялся судебный процесс над лидерами ГКЧП, а в какой-то мере и над КПСС, Фалин был вызван на него, но не в качестве обвиняемого, а свидетелем. Он прибыл из Германии, где временно обосновался в качестве исследователя предвоенных советско-германских отношений. Перенес операцию. Выглядел хуже некуда. Ему ничего не стоило, сославшись на болезнь, ограничиться письменным заявлением и отказаться от полемики с недавними однопартийцами, сменившими ориентацию.
