Сначала о смоленской выдумке.
Первым секретарем обкома на Смоленщине был тогда Клименко, опытный и хитроватый деятель областного звена, хорошо знавший коридоры власти в Москве и в совершенстве владевший техникой пробивания нужных для области решений.
Ему удалось добиться принятия крупных постановлений ЦК КПСС и Совмина о развитии Смоленщины, которая и по прошествии тридцати лет после окончания Отечественной войны не только сохраняла следы военных разрушений, но и была прямо-таки разорена политикой абсолютной централизации и наплевательского отношения к местным интересам.
Постановления были приняты, но выполнять их никто не собирался. Министры показывали вороха других, столь же первоочередных решений и разводили руками в подтверждение отсутствия средств.
Каким-то образом Клименко удалось просунуть Брежневу свою записку о бедственном положении области и получить на нее весьма выразительную резолюцию. Ее содержание дословно было таким: «Прошу помочь Смоленской области, этой древней русской земле, сильно пострадавшей во время войны. Л. Брежнев».
Перед этими словами стояли фамилии конкретных руководителей ведомств, на которые было возложено и выполнение ранее принятых решений по Смоленску.
Клименко и его команда выжали максимум эффекта из резолюции генерального секретаря. Приведенная цитата стала своеобразным эпиграфом области. На всех въездах по шоссе или железным дорогам были установлены щиты со словами Брежнева. С них начинались публикации газет, книг и иллюстративных альбомов, посвященных Смоленщине.
Главное же состояло в том, что с резолюцией в руке Клименко объезжал членов правительства, партийных деятелей, оставлял им ксерокопии записки, одобренной генеральным секретарем, формировал представление об ответственности лично перед Брежневым за невыполнение принятых в отношении области решений.
Летом 1975 года мне довелось быть в Смоленске вместе с председателем Совмина РСФСР Соломенцевым в связи с проходившим там зональным совещанием по развитию Российского Нечерноземья. Обеды и ужины проходили в узком кругу областного начальства (кстати сказать, на злопамятной обкомовской даче в печально известном Катынском лесу на берегу Днепра). И не было ни одной встречи, чтобы Клименко не приводил дословно резолюцию Брежнева, сопровождая свой рассказ все новыми и новыми подробностями, свидетельствующими о том, как близко к сердцу Леонид Ильич принимает проблемы смолян.
Осознанно или подсознательно, но этот опыт Смоленщины был воспроизведен двумя годами позже в рамках Российской Федерации.
Дело было в том, что реализация принятого в 1974 году с большим энтузиазмом постановления ЦК партии и правительства СССР о развитии Нечерноземной зоны РСФСР после бурного старта стала вскоре пробуксовывать.
Строительные министерства срывали планы обустройства городов и деревень, задерживались поставки техники, не выделялись деньги на финансирование начатых работ, не решались вопросы поощрительных цен на произведенную здесь продукцию. Даже мелиораторы готовы были прокладывать каналы в Средней Азии, но всяческими путями увиливали от Нечерноземья. Участие в российских республиканских планах было менее доходным и престижным, чем в общесоюзных. К тому же давали о себе знать ведомственная разобщенность, игнорирование союзными министерствами российских республиканских планов.
Были попытки привлечь зарубежный опыт решения крупных сельскохозяйственных проектов. По согласованию с Соломенцевым, я обратился к давним знакомым — академикам Арбатову и Богомолову с просьбой найти какие-нибудь удачные примеры на этот счет в других странах.
В социалистических странах ничего сопоставимого не нашлось, а вот в США оказался подходящий пример — водохозяйственный комплекс на реке Кентукки. Профессор Мильнер, работавший в ту пору в институте США, разработал интересную схему преломления в Нечерноземье американского опыта.
Арбатов и Мильнер, развернув в кабинете Соломен-цева с дюжину карт, схем и графиков, горячо доказывали оправданность предлагаемого ими организационного решения, суть которого состояла в том, чтобы председатель Совмина России в части, касающейся работ по Нечерноземью, был наделен полномочиями заместителя председателя Совмина СССР.
Соломенцев с некоторой меланхоличностью внимал рецептам американистов. Когда обсуждение закончилось и экономисты-международники ушли, он сказал со вздохом:
— Ты забери все эти транспаранты, пусть они лежат. Арбатов и его люди хорошую работу провели. Только какое это все имеет к нам отношение? Кто мне даст полномочия зампреда Совмина СССР? Да разве я не пытался продвинуться хоть на шаг? Ответ один: премьер России и по Конституции входит в состав союзного правительства. Действительно, я туда вхожу. Но с какими правами? Все боятся прецедента. Дескать, если сейчас России дать дополнительные полномочия, завтра того же потребует Украина, там тоже есть план подъема Полесья. Кроме того, противников развития Нечерноземья хоть отбавляй. Даже в самой России. Кубанцы, ставропольцы, ростовчане в один голос говорят: надо деньги давать не на Нечерноземье, а в богатые земли Северного Кавказа вкладывать. А эти голоса ой как в Москве слышны! Нет, таких полномочий, о которых говорят ученые, нам не дали и не дадут. Мы, как говорится, должны пойти своим путем, не американским. Советским.
С течением времени кампания по подъему Нечерноземной зоны стала все более сходить на нет. Чтобы преодолеть инерцию угасания, поборники проекта добились принятия нового решения ЦК КПСС. Однако и оно не возымело действия.
Вот тогда, как к последней мере воздействия на руководителей союзных ведомств, Соломенцев решил обратиться к персональному поручению от имени Генерального секретаря ЦК КПСС.
Было подготовлено письмо Брежневу, где воздавалась и хвала мудрости принятого первоначально решения по Нечерноземью, и доказывался верный эффект от проведенных мероприятий, и показывалось, как тормозится важное государственное дело Госпланом, Госснабом, Минфином и прочими «госами» и «минами». В конце содержался призыв помочь личным воздействием на руководителей этих высокопоставленных ведомств.
Брежнев действительно проект развития Нечерноземной зоны поддерживал и считал Соломенцева главным действующим лицом в этом деле. Наверное, генеральный секретарь Готов был оказать поддержку председателю Совмина России. Но…
Но беда состояла в том, что Брежнев не выходил из состояния затяжного глубокого заболевания, которое сузило до предела его дееспособность.
Возможность встречи с Брежневым была исключена. С трудом его изредка доставляли на заседания политбюро, где он для формальности произносил несколько фраз и сразу же возвращался к медицинским процедурам.
Дозвониться до него по телефону Соломенцев также не мог, поскольку на всех линиях, включая и прямую связь, дежурные секретари отвечали, что непременно доложат Леониду Ильичу о звонке. И на этом дело кончалось.
Известно было, что единственным человеком, сохранявшим доступ к Брежневу, оставался Черненко, бывший начальник канцелярии, поднявшийся в силу доверительных отношений с Генеральным секретарем ЦК КПСС до уровня второго-третьего лица в государстве.
Черненко, понимая сложность своего положения, демонстрировал лояльность в отношении других членов партийного руководства. Он не скрывал, но и не выпячивал исключительность своих возможностей единственного человека, имеющего доступ к больному Брежневу.
К нему-то и обратился Соломенцев с просьбой доложить Брежневу письмо о положении дел с Нечерноземьем и получить возможную поддержку.
Получив письмо, Черненко выбрал, видимо, сложившийся уже образ действий. Он предложил Соломенцеву самому подготовить такой вариант резолюции Брежнева, с такими адресами и требованиями, которые превращали бы этот бюрократический документ в орудие персонального воздействия на тех, от кого зависел ход работ в Нечерноземной зоне.
Колдовство над четырьмя строчками резолюции и набором из пяти фамилий, в чей адрес должен был обратиться генеральный секретарь, заняло целый день. Наконец такой проект был, можно сказать, отлит из сплава мудрости и авторитета, которыми, по разумению составителей, должен быть наделен высший руководитель страны. Текст отправили Черненко.
