Последнее чувство, которое мы испытываем при виде этих картин, — утвердительный ответ: это искусство в большом стиле. Другие художники писали красоту, как Рафаэль, или силу, как Микеланджело, или глубины души, как Рембрандт; но здесь, на этих космических полотнах, как в грохоте города, или в немой массе на молитве, или в беспокойной и ласковой близости тысячи домов, — человечество. Ни один художник не видел его так масштабно и не изображал так полно. Иногда, в тишине перед увядающими стенами во Дворце дожей или в братстве Святого Роха, из памяти выпадают полотна лучших художников, и мы чувствуем, что, если бы он мог закончить, как ювелир, после того как так задумал, как гигант, маленький красильщик стал бы величайшим художником из всех.

Помянем мимоходом несколько звезд второй величины; они тоже были частью сияния Венеции. Андреа Мельдола был славянином и получил имя Скьявоне. Он учился у Тициана и выполнил прелестную Галатею на груди в миланском замке. В картинах «Юпитер и Антиопа» (Ленинград) и «Представление Богородицы» (Венеция) он стремился к более крупным формам и создавал полотна с блестящим колоритом. Художники хвалили его, меценаты игнорировали, и Андреа приходилось носить свое бородатое достоинство в лохмотьях. — Парис Бордоне был сыном шорника и внуком сапожника, но в условиях восхитительного демократизма гения, который проявляется в каждом чине, он пробился почти на самый верх в Венеции, кишащей талантами. Приехав из Тревизо учиться у Тициана, он так быстро возмужал, что в возрасте тридцати восьми лет был приглашен Франциском I в Париж. Он создал несколько превосходных религиозных картин, таких как «Крещение Христа» (Вашингтон) и «Святое семейство» (Милан), и достиг своей вершины в «Рыбаке, преподносящем кольцо св. Марка дожу (Венеция); но картина, которая переправляла его на протяжении многих лет, — это «Венера и Эрос» (Уффици) — крепкая блондинка, которая использует тонкую мантию, чтобы обнажить свою грудь, в то время как Купидон добивается ее внимания.*-Якопо да Понте, прозванный иль Бассано по месту рождения, достиг скромной славы и состояния, когда Тициан купил его «Животных, спускающихся в ковчег»; он написал несколько хороших портретов — например, «Бородатый человек» (Чикаго) — и сумел дожить до восьмидесяти двух лет, не оставив после себя ни одного изображения человека, не одетого с головы до ног.

Около 1553 года из Вероны в Венецию приехал двадцатипятилетний юноша Паоло Калиари, резко контрастирующий с Тинторетто: спокойный, дружелюбный, общительный, самокритичный и лишь изредка вспыльчивый. Как Тинторетто и почти все образованные итальянцы, он любил музыку и занимался ею. Он был щедр и благороден, никогда не обижал соперников и не разочаровывал покровителей. Венеция называла его il Veronese, и так его знает весь мир, хотя Венецию он считал своим домом и одной из своих любовей. В Вероне у него было много учителей, в том числе дядя Антонио Бадиле, который позже отдал ему в жены дочь; на него повлияли Джованни Карото и Брусасорчи; но эти факторы в развитии его стиля вскоре померкли в теплом блеске венецианского искусства и жизни. Он не переставал удивляться изменчивому небу, играющему красками на Большом канале; он восхищался дворцами и их трепетными отражениями в море; он завидовал аристократическому миру обеспеченных доходов, артистической дружбы, любезных манер, одеяний из шелка и бархата, почти более соблазнительных на ощупь, чем прекрасные женщины, которых они окружали. Он хотел быть аристократом, одевался как аристократ в кружева и меха и подражал высокому кодексу чести, который он приписывал венецианской аристократии. Он почти никогда не рисовал бедных людей, нищету или трагедию; его целью было перенести этот яркий и удачливый мир венецианских богачей на бессмертный холст и сделать его справедливее и прекраснее, чем могло бы быть богатство без искусства. Лорды и леди, епископы и аббаты, дожи и сенаторы с радостью приняли его, и вскоре он уже работал над дюжиной заказов.

Уже в 1553 году, когда ему было всего двадцать пять лет, его попросили расписать потолок для Совета десяти в Герцогском дворце. Там, уподобив Совету с Юпитером, он написал картину «Юпитер, низвергающий пороки», которая сейчас находится в Лувре. Картина не была особенно удачной: тяжелые фигуры шатко висели в воздухе; Паоло не вполне уловил дух Венеции. Но два года спустя он нашел себя и прикоснулся к мастерству, написав «Триумф Мордехая» на потолке Сан-Себастьяно; лицо и фигура еврейского героя переданы с силой, а лошади дышат реальностью. Возможно, Тициан и сам был впечатлен, ведь когда прокураторы Сан-Марко поручили ему организовать украшение Библиотеки Веккья живописными медальонами, он выделил три Веронезе, по одному — другим художникам и себе. Прокураторы предложили золотую цепь за лучший медальон; Паоло выиграл ее с изображением Музыки в виде трех молодых женщин — одна играет на лютне, другая поет, третья увлечена своей виолой да гамба — и Амура за клавесином, и Пана, пыхтящего на своей трубе. На некоторых более поздних картинах Веронезе изображает себя в золотой цепи.

Получив высокую репутацию за декоративную живопись, Паоло теперь получил выгодное задание. Богатая и знатная семья Барбаро построила в 1560 году роскошную виллу в Мачере, недалеко от того самого Азоло, где Катерина Корнаро играла в королеву, а Бембо — в платоническую любовь. Для создания этого «лучшего дома удовольствий эпохи Возрождения» Барбари выбрали не кого-нибудь, а ведущих художников:35 Андреа Палладио — для проектирования, Алессандро Виттория — для украшения скульптурной лепниной, Веронезе — для фресковой росписи потолков и стен, спандрелей и люнетов со сценами из языческой и христианской мифологии. На своде центрального купола он изобразил Олимп — богов, познавших все радости жизни, но никогда не стареющих и не умирающих. Среди бесплотных сцен коварный художник представил охотника, обезьяну и собаку, столь совершенную по форме и жизненной силе, что она годится на роль небесной гончей. На одной стене нарисованная страница смотрела через даль на нарисованную служанку, а та — на него, и на бессмертный миг они тоже питались амброзией. Это был такой дворец наслаждений, который мог превзойти только более утонченный вкус китайцев хана Хубилая.

В этом архипелаге Эроса Паоло неизбежно получал заказы на натурные работы. Они не были его сильной стороной; он предпочитал богатые, мягкие одеяния, покрывающие полурубиновые формы, с красивыми бесхарактерными лицами, увенчанными вздыбленными прическами из золотых волос. На «Марсе и Венере», хранящейся сейчас в музее Метрополитен, изображена толстая и нескладная богиня с бесформенной ногой, страдающей водянкой. Но она прекрасна в «Венере и Адонисе» из Прадо, затмеваемая только собакой у ее ног; без собаки Паоло не смог бы рисовать. Лучшая из мифологий Веронезе — «Изнасилование Европы» во Дворце дожей: пейзаж с темными деревьями, крылатые путти, роняющие гирлянды, Европа (финикийская принцесса), радостно восседающая на быке-любовнике, который лижет одну из ее прелестных ножек и оказывается не кем иным, как Юпитером в романтическом маскараде. Удачливый Казанова неба проявил здесь божественный вкус, ведь полуодетая в королевское одеяние Европа — самый удачный синтез женского совершенства у Веронезе, ради которого стоит покинуть небеса. Далекий фон продолжает историю, показывая быка, несущего Европу через море на Крит, где, как гласит красивая легенда, она дала свое имя континенту.

Сам Паоло не торопился отдаваться женщине. Он собирал образцы до тридцати восьми лет; затем женился на Елене Бадиле. Она родила ему двух сыновей, Карло и Габриэле; обоих он обучил живописи и предсказал, скорее с любовью, чем прозорливо: «Carletto mi vincera — «Чарли превзойдет меня»».36 Как и Корреджо, он купил ферму в Сант-Анджело-ди-Тревизо и провел там большую часть своих супружеских лет, экономно распоряжаясь финансами и редко отлучаясь из Венето. В сорок лет (1568) он был самым востребованным художником в Италии, приглашения приходили даже из других стран. Когда Филипп II попросил его украсить Эскориал, он оценил комплимент, но устоял перед соблазном.