Ограничение семьи возрастает по мере того, как увеличиваются средства на содержание детей. Церковь и Священное Писание призывали мужчин расти и размножаться, но утешение советовало бесплодие. Даже в сельской местности, где дети были экономическим активом, семьи с шестью детьми были редкостью; в городе, где дети были пассивом, семьи были маленькими — чем богаче, тем меньше, а во многих домах вообще не было детей.64 О том, какие прекрасные дети могли быть в итальянских семьях, говорят бамбини и путти художников, канторы Донателло и Луки делла Роббиа, а также такие скульптурные портреты, как «Юный святой Иоанн» Антонио Росселлино в Вашингтонской национальной галерее. Солидарность семьи, взаимная преданность и любовь родителей и детей еще более привлекательно выделяются на фоне моральной распущенности времени.

Семья по-прежнему оставалась экономической, моральной и географической единицей. Обычно долги одного неплательщика оплачивали остальные — заметное исключение из индивидуализма эпохи. Редко кто из членов семьи вступал в брак или покидал государство без согласия семьи. Слуги были свободнорожденными и свободными членами семьи. Отцовская власть была верховной, и ей подчинялись во всех кризисных ситуациях; но обычно домашним хозяйством управляла мать. Материнская любовь была столь же пылкой у принцесс, как и у нищих. Беатриче д'Эсте пишет о своем малыше сестре Изабелле: «Мне часто хочется, чтобы ты была здесь и видела его, поскольку я совершенно уверена, что ты никогда не перестанешь его ласкать и целовать».65 Большинство семей среднего класса вели реестр рождений, браков, смертей и интересных событий, перемежая их то тут, то там интимными комментариями. В одной из таких семейных записей Джованни Ручеллаи (предок одноименного драматурга) под конец своей жизни (ок. 1460 г.) записал эти гордые слова флорентийца:

Я благодарю Бога за то, что он создал меня разумным и бессмертным существом, в христианской стране, недалеко от Рима, центра христианской веры, в Италии, самой благородной стране христианства, и во Флоренции, самом красивом городе всего мира….. Я благодарю Господа за прекрасную мать, которая, хотя ей было всего двадцатый год на момент смерти моего отца, отказалась от всех предложений выйти замуж и полностью посвятила себя детям; а также за столь же прекрасную жену, которая искренне любила меня и преданно заботилась о доме и детях; которая была щадящей для меня в течение многих лет, и чья смерть была самой большой потерей, которая когда-либо была или могла быть постигнута мной. Вспоминая все эти бесчисленные благодеяния и блага, я ныне, в старости, желаю отрешиться от всего земного, дабы посвятить всю душу мою хвале и благодарению Тебе, Господу моему, живому источнику моего бытия.66

Два человека, которые, возможно, были одним целым, написали около 1436 года трактаты о семье и ее управлении. Аньоло Пандольфини, вероятно, был автором красноречивого «Трактата о правлении семьей»; Леон Баттиста Альберти, вскоре после этого, написал «Трактат о семье», третья книга которого, «Экономико», настолько похожа на предыдущий трактат, что некоторые считают эти две работы разными формами одного сочинения Альберти. Возможно, оба они подлинные, а похожи потому, что в их основе лежит «Oeconomicus» Ксенофонта. Исполнение Пандольфини лучше. Как и Ручеллаи, он был человеком с достатком, служил Флоренции в качестве дипломата и щедро жертвовал на общественные нужды. Свой трактат он написал в конце долгой жизни и изложил его в форме диалога со своими тремя сыновьями. Они спрашивают его, стоит ли им стремиться к государственной должности; он советует отказаться от нее, поскольку требует нечестности, жестокости и воровства, а также подвергает человека подозрениям, зависти и злоупотреблениям. Источником счастья человека являются не должности и слава, а жена и дети, экономический успех, хорошая репутация и друзья. Мужчине следует жениться на жене достаточно младшей, чтобы она подчинялась его наставлениям и воспитанию; в первые годы брака он должен научить ее материнским обязанностям и искусству ведения домашнего хозяйства. Благополучная жизнь складывается из экономного и упорядоченного использования здоровья, таланта, времени и денег: здоровья — через постоянство, физические упражнения и умеренное питание; таланта — через учебу и формирование честного характера с помощью религии и примера; времени — через отказ от безделья; денег — через тщательный учет и баланс доходов, расходов и сбережений. Мудрый человек прежде всего вложит деньги в ферму или поместье, устроенное таким образом, чтобы обеспечить его и его семью не только загородной резиденцией, но и кукурузой, вином, маслом, птицей, дровами и как можно большим количеством других жизненно необходимых вещей. Хорошо также иметь дом в городе, чтобы дети могли посещать учебные заведения и обучаться некоторым промышленным искусствам.67 Но семья должна проводить как можно больше времени в году на вилле и в деревне:

В то время как любое другое владение связано с трудом и опасностью, страхом и разочарованием, вилла приносит большое и почетное преимущество; вилла всегда верна и добра…. Весной зелень деревьев и пение птиц вселят в вас радость и надежду; осенью умеренные усилия принесут сторицей; в течение всего года меланхолия будет изгнана из вас. Вилла — место, где любят собираться добрые и честные люди….. Спешите туда и бегите от гордыни богатых и бесчестия злых людей.68

На что один Джованни Кампано ответил за миллион миллионов крестьян: «Если бы я не родился деревенщиной, меня бы легко растрогали эти описания сельского счастья»; однако, будучи крестьянином, «то, что для вас — восторг, для меня — скука».69

Пандольфини был прав, по крайней мере, в одном: коммерческая и общественная мораль была наименее привлекательной стороной жизни эпохи Возрождения. Тогда, как и сейчас, успех, а не добродетель, был стандартом, по которому оценивали людей; даже праведный Пандольфино молится о богатстве, а не о бессмертной жизни. Тогда, как и сейчас, люди жаждали денег и напрягали свою совесть, чтобы заполучить их. Короли и принцы предавали своих союзников и нарушали самые торжественные обещания по зову золота. Художники были не лучше: многие из них брали авансы, не успевали закончить или начать работу, но деньги все равно оставались у них. Сам папский двор подает яркий пример жажды денег; послушайте величайшего историка папства:

Глубоко укоренившаяся коррупция овладела почти всеми чиновниками курии….. Непомерное количество вознаграждений и поборов переходило все границы. Более того, со всех сторон чиновники нечестно манипулировали делами и даже фальсифицировали их. Неудивительно, что со всех концов христианства раздавались самые громкие жалобы на коррупцию и финансовые поборы папских чиновников. Говорили даже, что в Риме все имеет свою цену.70

Церковь по-прежнему осуждала любое получение процентов как ростовщичество. Проповедники выступали против этого; города — например, Пьяченца — иногда запрещали это под страхом исключения из таинств и христианского погребения. Но выдача денег под проценты продолжалась, поскольку такие займы были необходимы в растущей торгово-промышленной экономике. Были приняты законы, запрещающие устанавливать более высокую ставку, чем двадцать процентов, но мы слышим о случаях, когда взималось тридцать процентов. Христиане конкурировали с иудеями в сфере денежного кредитования, и городской совет Вероны жаловался, что христиане требуют более жестких условий, чем иудеи;71 Однако общественное недовольство обрушивалось в основном на евреев и иногда приводило к вспышкам антисемитского насилия. Францисканцы решали проблему наиболее беспомощных заемщиков, создавая с помощью даров и наследства monti di pietà — фонды (буквально «кучи») благотворительности, из которых они выдавали ссуды нуждающимся, сначала без процентов. Первый такой фонд был организован в Орвието в 1463 году; вскоре он появился в каждом крупном городе. Их рост повлек за собой расходы на управление, и Пятый Латеранский собор (1515) предоставил францисканцам право взимать с каждого займа сумму, необходимую для покрытия расходов на управление. Под влиянием этого опыта некоторые богословы XVI века допускали умеренный процент по займам.72 Благодаря конкуренции monti di pietà и, вероятно, в большей степени благодаря растущей компетентности и соперничеству профессиональных банкиров, процентная ставка в XVI веке быстро снизилась.