Многие слухи обвиняли Борджиа в отравлении богатых кардиналов, чтобы ускорить возвращение их владений Церкви. Некоторые из таких жертв казались настолько хорошо подтвержденными — скорее повторениями, чем доказательствами, — что протестантские историки, как правило, принимали их на веру вплоть до рассудительного Якоба Буркхардта (1818–97)».83 а католический историк Пастор считал «чрезвычайно вероятным, что Цезарь отравил кардинала Михеля, чтобы получить деньги, которые он хотел получить».84 Этот вывод был основан на том, что при Юлии II (крайне враждебном Александру) иподиакон Акино да Коллоредо, будучи подвергнут пытке, признался, что отравил кардинала Микеля по приказу Александра и Цезаря.85 Историк двадцатого века может быть оправдан за скептическое отношение к признаниям, полученным под пытками. Предприимчивый статистик показал, что смертность среди кардиналов во время понтификата Александра была не выше, чем до или после него;86 но несомненно, что в последние три года правления Рим считал опасным быть кардиналом и богатым.87 Изабелла д'Эсте написала своему мужу, чтобы он был осторожен в своих высказываниях о Цезаре, поскольку «он не гнушается заговорами против тех, кто принадлежит к его собственной крови»;88 По-видимому, она приняла на веру версию о том, что он убил герцога Гандии. Римские сплетники рассказывали о медленном яде, cantarella, основой которого был мышьяк, и который, будучи подсыпанным в виде порошка в пищу или в питье — даже в причастное вино во время мессы, — вызывал неторопливую смерть, которую трудно было связать с человеческой причиной. Сейчас историки обычно отвергают медленные яды эпохи Возрождения как легенду, но считают, что в одном или двух случаях Борджиа отравили богатых кардиналов.89* Дальнейшие исследования могут свести эти случаи к нулю.

О Цезаре рассказывали и худшие истории. Чтобы развлечь Александра и Лукрецию, как нас уверяют, он выпустил во двор нескольких заключенных, приговоренных к смерти, и, находясь в безопасном месте, демонстрировал свое мастерство владения луком, выпуская смертельные стрелы в одного за другим осужденных, которые пытались укрыться от его стрел.90 Единственным авторитетом для нас в этой истории является венецианский посланник Капелло; вероятность того, что Цезарь сделал это, гораздо меньше, чем вероятность того, что дипломат солгал. Многое в истории пап эпохи Возрождения было написано на основе военной пропаганды и дипломатической лжи.

Самый невероятный из ужасов Борджиа появляется в обычно достоверном дневнике церемониймейстера Александра, Бурхарда. Под 30 октября 1501 года в Diarium описывается ужин в апартаментах Цезаря Борджиа в Ватикане, на котором обнаженные куртизанки гонялись за каштанами, разбросанными по полу, а Александр и Лукреция смотрели на это.91 Эта история также появляется у перуджийского историка Матараццо, который взял ее не у Бурчарда (поскольку «Диариум» все еще оставался секретным), а из сплетен, распространявшихся из Рима по всей Италии; по его словам, «об этом было известно далеко и широко».92 Если это так, то странно, что феррарский посол, который в то время находился в Риме и которому позже было поручено расследовать нравственность Лукреции и ее пригодность к браку с Альфонсо, сыном герцога Эрколе, не упомянул об этой истории в своем отчете, но (как мы увидим) дал о ней самый благоприятный отзыв; либо он был подкуплен Александром, либо проигнорировал непроверенные сплетни. Но как эта история попала в дневник Берчарда? Он не утверждает, что присутствовал при этом, и вряд ли мог присутствовать, поскольку был человеком твердых моральных принципов. Обычно он включал в свои записи только те события, свидетелем которых был сам, или те, о которых ему доложили по секрету. Была ли эта история интерполирована в рукопись? От первоначальной рукописи сохранилось только двадцать шесть страниц, и все они относятся к периоду после последней болезни Александра. Из оставшейся части «Диариума» существуют только копии. Все эти копии содержат рассказ. Возможно, она была интерполирована недоброжелательным переписчиком, который решил оживить сухую хронику сочной историей; возможно, Бурхард позволил сплетням проникнуть в свои записи, или же оригинал мог пометить ее как сплетню. Вероятно, в основе истории лежал реальный банкет, а пышная бахрома была добавлена по фантазии или злобе. Флорентийский посол Франческо Пепи, всегда враждебно относившийся к Борджиа, поскольку Флоренция почти всегда враждовала с ними, сообщил на следующий день после инцидента, что накануне вечером Папа засиделся до позднего часа в апартаментах Цезаря, и там были «танцы и смех»;93 О куртизанках не упоминается. Невероятно, чтобы Папа, который в это время прилагал все усилия, чтобы выдать свою дочь замуж за наследника герцогства Феррара, рисковал браком и жизненно важным дипломатическим союзом, позволив Лукреции стать свидетельницей такого зрелища.94

Но давайте посмотрим на Лукрецию.

Александр восхищался, возможно, боялся своего сына, но дочь он любил со всей эмоциональной силой своей натуры. Кажется, он получал огромное удовольствие от ее умеренной красоты, от ее длинных золотистых волос (настолько тяжелых, что от них у нее болела голова), от ритма ее легких танцев,95 и в сыновней преданности, которую она дарила ему через все презрения и утраты, чем он когда-либо получал от прелестей Ваноццы или Джулии. Она не отличалась особой красотой, но в юности ее называли dolce ciera — милое лицо; и среди всей грубости и распущенности своего времени и своего окружения, среди всех разочарований развода и ужаса от того, что ее мужа убили почти на ее глазах, она сохранила это «милое лицо» до самого благочестивого конца, ибо оно было частой темой в ферраресской поэзии. Ее портрет, написанный Пинтуриккьо в апартаментах Борджиа в Ватикане, хорошо согласуется с этим описанием ее юности.

Как и все итальянские девушки, которые могли себе это позволить, она отправилась в монастырь для получения образования. В неизвестном возрасте она перешла из дома своей матери Ваноццы в дом донны Адрианы Мила, двоюродной сестры Александра. Там она завязала дружбу на всю жизнь с невесткой Адрианы Джулией Фарнезе, предполагаемой любовницей ее отца. Одаренная всеми благами, кроме законности, Лукреция росла веселой и жизнерадостной девушкой, и Александр был счастлив ее счастьем.

Беззаботная юность закончилась замужеством. Вероятно, она не обиделась, когда отец выбрал для нее мужа; в те времена это была обычная процедура для всех хороших девушек, и она принесла не больше несчастья, чем наше собственное упование на избирательную мудрость романтической любви. Александр, как и любой правитель, считал, что браки его детей должны отвечать интересам государства; Лукреции это тоже, несомненно, казалось разумным. Неаполь в то время враждовал с папством, а Милан — с Неаполем; поэтому первый брак связал ее в тринадцать лет с Джованни Сфорца, двадцати шести лет, повелителем Пезаро и племянником Лодовико, регента Милана (1493). Александр по-отцовски развлекался, устроив для пары красивый дом во дворце кардинала Дзено, недалеко от Ватикана.

Но Сфорца вынужден был часть времени жить в Пезаро и взял с собой свою юную невесту. Она томилась на этих далеких берегах, вдали от заботливого отца, волнений и великолепия Рима; через несколько месяцев она вернулась в столицу. Позже Джованни присоединился к ней; но после Пасхи 1497 года он остался в Пезаро, а она — в Риме. 14 июня Александр попросил его дать согласие на аннулирование брака на основании импотенции мужа — единственного основания, признанного каноническим правом для аннулирования действительного брака. Лукреция, то ли от горя, то ли от стыда, то ли чтобы обойти скандалистов, удалилась в монастырь.96 Через несколько дней был убит ее брат герцог Гандия, и тонкие умы Рима предположили, что он был убит агентами Сфорца за попытку соблазнить Лукрецию.97 Ее муж отрицал свое бессилие и намекал, что Александр виновен в инцесте с его дочерью. Папа назначил комиссию во главе с двумя кардиналами, чтобы выяснить, был ли этот брак заключен; Лукреция дала клятву, что нет, и они заверили Александра, что она все еще девственница. Лодовико предложил Джованни продемонстрировать свою потенцию перед комиссией, включающей папского легата в Милане; Джованни простительно отказался. Однако он подписал официальное признание того, что брак не был заключен; он вернул Лукреции ее приданое в 31 000 дукатов; и 20 декабря 1497 года брак был аннулирован. Лукреция, не родившая Джованни потомства, родила детей обоим своим последующим мужьям; но третья жена Сфорца в 1505 году родила ему сына, предположительно, от него самого.98