После трех лет пребывания в Вероне Мантенья наконец согласился отправиться в Мантую (1460); и там, за исключением кратких пребываний во Флоренции и Болонье и двух лет в Риме, он оставался до самой смерти. Лодовико предоставил ему дом, топливо, кукурузу и пятнадцать дукатов (375 долларов) в месяц. Андреа украшал дворцы, капеллы и виллы трех последующих маркизов. Единственное, что сохранилось в Мантуе от его трудов, — это знаменитые фрески в герцогском дворце, в частности, в Зале Обрученных, названном и украшенном в честь помолвки сына Лодовико Федериго с Маргаритой Баварской. Сюжет был прост — правящая семья: маркиз, его жена, дети, некоторые придворные и кардинал Франческо Гонзага, которого отец Лодовико приветствовал по возвращении молодого прелата из Рима. Здесь была галерея удивительно реалистичных портретов, среди которых был и сам Мантенья, выглядевший старше своих сорока трех лет, с морщинами на лице и впадинами под глазами.

Лодовико тоже быстро старел, и последние годы его жизни были омрачены бедами. Две его дочери были уродливы; войны поглощали его доходы; в 1478 году чума настолько опустошила Мантую, что экономическая жизнь почти остановилась, государственные доходы упали, а жалованье Мантеньи было одним из многих, которые на некоторое время остались невыплаченными. Художник написал Лодовико письмо с упреками; маркиз ответил мягкой просьбой о терпении. Чума прошла, но Лодовико не пережил ее. При его сыне Федериго (1478–84) Мантенья начал, а при сыне Федериго Джанфранческо (1484–1519) завершил свою лучшую работу — «Триумф Цезаря». Эти девять картин, написанных темперой на холсте, предназначались для Корте Веккья герцогского дворца; они были проданы Карлу I Английскому нуждающимся герцогом Мантуанским и сейчас находятся в Хэмптон-Корте. Огромный фриз длиной восемьдесят восемь футов изображает процессию солдат, жрецов, пленников, рабов, музыкантов, нищих, слонов, быков, штандартов, трофеев и трофеев, которые сопровождают Цезаря, едущего на колеснице и увенчанного богиней Победы. Здесь Мантенья возвращается к своей первой любви — классическому Риму; он снова пишет, как скульптор, но его фигуры движутся с жизнью и действием; глаз увлекается, несмотря на сотню живописных деталей, к кульминационной коронации; все мастерство живописца — композиция, рисунок, перспектива, тщательная наблюдательность — входит в работу и делает ее шедевром мастера.

В течение семи лет, прошедших с момента начала работы над «Триумфом Цезаря» до ее завершения, Мантенья принял вызов Иннокентия VIII и написал (1488–9) несколько фресок, которые исчезли в последующих перипетиях Рима. Жалуясь на скупость Папы — а Папа жаловался на его нетерпение, — Мантенья вернулся в Мантую и завершил свою плодотворную карьеру сотней картин на религиозные темы; он забыл Цезаря и вернулся к Христу. Самая известная и неприятная из этих картин — Cristo morto (Брера), мертвый Христос, лежащий на спине с огромными укороченными ногами, обращенными к зрителю, и похожий скорее на спящего кондотьера, чем на измученного бога.

Последняя языческая картина появилась у Мантеньи в старости. В «Парнасе» в Лувре он отбросил свое обычное стремление запечатлеть реальность, а не изобразить красоту; на мгновение он отдался безнравственной мифологии и изобразил обнаженную Венеру, сидящую на троне на Парнасе рядом со своим солдатом-любовником Марсом, а у подножия горы Аполлон и Музы празднуют ее красоту в танце и песнях. Одной из муз, вероятно, была жена маркиза Джанфранческо, несравненная Изабелла д'Эсте, ныне главная дама страны.

Это была последняя большая картина Мантеньи. Последние годы жизни Мантеньи были омрачены нездоровьем, плохим настроением и растущими долгами. Он возмущался самонадеянностью Изабеллы, требовавшей от него точных деталей картин; он ушел в гневное одиночество, продал большую часть своей художественной коллекции и, наконец, продал свой дом. В 1505 году Изабелла описала его как «плаксивого и взволнованного, с таким осунувшимся лицом, что он показался мне скорее мертвым, чем живым».3 Через год он умер в возрасте семидесяти пяти лет. Над его могилой в Сант-Андреа установлен бронзовый бюст — возможно, работы самого Мантеньи — с гневным реализмом изображающий горечь и изнеможение гения, израсходовавшего себя в своем искусстве за полвека. Те, кто желает «бессмертия», должны заплатить за него своей жизнью.

La prima donna del mondo — так поэт Никколо да Корреджо называл Изабеллу д'Эсте.4 Романист Банделло считал ее «верховной среди женщин»;5 Ариосто не знал, что именно превозносить выше всего в «либеральной и великодушной Изабелле» — ее благородную красоту, скромность, мудрость или поощрение литературы и искусств. Она обладала большинством достижений и обаянием, которые сделали образованную женщину эпохи Возрождения одним из шедевров истории. Она обладала широкой и разнообразной культурой, не будучи «интеллектуалкой» и не переставая быть привлекательной женщиной. Она не была необычайно красива; мужчин в ней восхищали ее жизненная сила, бодрость духа, острота восприятия, совершенство вкуса. Она могла скакать весь день, а потом танцевать всю ночь, оставаясь при этом королевой. Она могла управлять Мантуей с тактом и здравым смыслом, чуждым ее мужу; а в последние годы его жизни она поддерживала его маленькое государство, несмотря на его промахи, скитания и сифилис. Она на равных переписывалась с самыми выдающимися личностями своего времени. Папы и герцоги искали ее дружбы, а правители приезжали к ее двору. Она вызывала на работу почти всех художников, вдохновляла поэтов воспевать ее; Бембо, Ариосто и Бернардо Тассо посвящали ей произведения, хотя знали, что ее кошелек невелик. Она собирала книги и предметы искусства с рассудительностью ученого и разборчивостью знатока. Где бы она ни была, она оставалась центром культуры и образцом стиля Италии.

Она принадлежала к роду Эстенси — блестящей семье, давшей герцогов Ферраре, кардиналов церкви и герцогинь Милану. Изабелла, родившаяся в 1474 году, была на год старше своей сестры Беатриче. Их отцом был Эрколе I Феррарский, а матерью — Элеонора Арагонская, дочь короля Неаполя Ферранте I; они были хорошо обеспечены родословной. В то время как Беатриче была отправлена в Неаполь, чтобы учиться живости при дворе своего деда, Изабелла воспитывалась среди ученых, поэтов, драматургов, музыкантов и художников, которые на время сделали Феррару самой блестящей из итальянских столиц. В шесть лет она была интеллектуальным вундеркиндом, заставлявшим дипломатов охать и ахать; «хотя я много слышал о ее необыкновенном уме, — писал Бельтрамино Кузатро маркизу Федериго из Мантуи в 1480 году, — я никогда не мог представить, что такое возможно».6 Федериго решил, что она будет хорошей добычей для его сына Франческо, и сделал предложение ее отцу. Эрколе, нуждаясь в поддержке Мантуи против Венеции, согласился, и Изабелла в возрасте шести лет оказалась помолвлена с четырнадцатилетним мальчиком. Она оставалась в Ферраре еще десять лет, научилась шить и петь, писать итальянские стихи и латинскую прозу, играть на клавикорде и лютне и танцевать с пружинистой грацией, которая, казалось, свидетельствовала о невидимых крыльях. Ее цвет лица был чистым и светлым, черные глаза сверкали, а волосы были золотыми. Итак, в шестнадцать лет она покинула места своего счастливого детства и стала, гордо и серьезно, маркизою Мантуи.

Джанфранческо был смугл, кустистоволос, любил охоту, был порывист в войне и любви. В ранние годы он ревностно занимался государственными делами, преданно содержал Мантенью и нескольких ученых при своем дворе. Он сражался при Форново скорее с храбростью, чем с мудростью, и рыцарски или благоразумно отправил Карлу VIII большую часть трофеев, захваченных им в палатке бежавшего короля. Он воспользовался солдатской привилегией распущенности и начал свои неверности с первого заключения жены. Через семь лет после женитьбы он позволил своей любовнице Теодоре появиться в почти царском одеянии на турнире в Брешии, где он ехал в списках. Возможно, в этом отчасти виновата Изабелла: она немного располнела и подолгу гостила в Ферраре, Урбино и Милане; но, несомненно, маркиз в любом случае не был склонен к моногамии. Изабелла терпеливо переносила его похождения, не придавала им никакого значения, оставалась хорошей женой, давала мужу прекрасные советы в политике и поддерживала его интересы своей дипломатией и обаянием. Но в 1506 году она написала ему, возглавлявшему в то время папские войска, несколько слов, согретых чувством обиды: «Нет нужды в переводчике, чтобы сообщить мне, что ваше превосходительство уже некоторое время не любит меня. Однако, поскольку это неприятная тема, я… больше ничего не скажу».7 Ее преданность искусству, письмам и дружбе отчасти была попыткой забыть горькую пустоту ее замужней жизни.