Он был типичным представителем новой группы в Риме: богатых купцов или банкиров, обычно неримского происхождения, чье богатство отодвигало в тень старую римскую знать, а щедрость по отношению к художникам и писателям превосходила только щедрость пап и кардиналов. Родившись в Сиене, он впитывал финансовые тонкости с ежедневной пищей. К сорока трем годам он стал главным итальянским ростовщиком республик и королевств, как христианских, так и неверных. Он финансировал торговлю с дюжиной стран, включая Турцию, и по аренде у Юлия II приобрел монополию на производство квасцов и соли.78 В 1511 году он дал Юлию дополнительный повод для войны с Феррарой — герцог Альфонсо осмелился продавать соль по более низкой цене, чем Агостино мог себе позволить.79 Его фирма имела филиалы в каждом крупном итальянском городе, а также в Константинополе, Александрии, Каире, Лионе, Лондоне и Амстердаме. Под его флагом ходило сто судов; двадцать тысяч человек находились на его жалованье; полдюжины государей посылали ему подарки; его лучшая лошадь была получена от султана; когда он посещал Венецию (которой он ссудил 125 000 дукатов), его усаживали рядом с дожем.80 Когда Лев X попросил его оценить свое богатство, он ответил, возможно, из соображений налогообложения, что это невозможно; однако его годовой доход считался равным 70 000 дукатов (875 000 долларов). Его серебряные тарелки и украшения по количеству равнялись всем римским аристократам вместе взятым. Его кровать была вырезана из слоновой кости и инкрустирована золотом и драгоценными камнями. Светильники в его ванной комнате были из чистого серебра.81 У него была дюжина дворцов и вилл, самой богато украшенной из которых была вилла Чиги на западном берегу Тибра. Спроектированная Бальдассаре Перуцци, украшенная картинами Перуцци, Рафаэля, Содомы, Джулио Романо и Себастьяно дель Пьомбо, она была названа римлянами по завершении строительства в 1512 году самым роскошным дворцом в Риме.

Банкеты Чиги пользовались почти такой же репутацией, как банкеты Лукулла во времена Цезаря. В конюшнях, которые только что закончил строить Рафаэль, и до того, как их заняли более красивые звери, чем люди, Агостино в 1518 году развлекал папу Льва и четырнадцать кардиналов трапезой, которая с гордостью обошлась ему в 2000 дукатов (25 000 долларов?). Во время этого знатного приема были украдены одиннадцать массивных серебряных тарелок, предположительно слугами из свиты гостей. Чиги запретил какие-либо поиски и выразил вежливое удивление, что украдено так мало.82 Когда пир закончился, шелковый ковер, гобелены и изящная мебель были убраны, и сто лошадей заполнили стойла.

Через несколько месяцев банкир устроил еще один ужин, на этот раз в лоджии виллы, выходящей на реку. После каждого блюда все серебро, использованное при его подаче, бросали в Тибр на глазах у гостей, чтобы заверить их, что ни одна тарелка не будет использована дважды. После банкета слуги Чиги выловили серебро из сети, которую тайно опустили в поток под окнами лоджии.83 На обеде, данном в главном зале виллы 28 августа 1519 года, каждому гостю, включая папу Льва и двенадцать кардиналов, подавали блюда из серебра или золота с безупречно выгравированными девизом, гербом и гербовой печатью, и кормили особой рыбой, дичью, овощами, фруктами, деликатесами и винами, только что привезенными для этого случая из его собственной страны или местности.

Чиги пытался искупить эту плебейскую демонстрацию богатства открытой поддержкой литературы и искусства. Он профинансировал редактирование Пиндара ученым Корнелио Бениньо из Витербо и установил в своем доме пресс для его печати; греческий шрифт, набранный для этого пресса, превосходил по красоте тот, который Альдус Мануций использовал для публикации «Од» за два года до этого. Это был первый греческий текст, напечатанный в Риме (1515). Через год в том же издательстве вышло правильное издание «Феокрита». Будучи человеком скромного образования, Агостино гордился своей дружбой с Бембо, Джовио и даже Аретино; в этом последнем случае римская пословица pecunia non olet — «деньги не пахнут» — включала в себя переходный глагол. Помимо денег и любовницы, Чиги любил все формы красоты, созданные искусством. Он соперничал со Львом в заказах художникам и весело вел его за собой в языческом толковании Ренессанса. Он собрал в своих дворцах и виллах такое количество произведений искусства, что хватило бы на целый музей. Похоже, он считал свою виллу не только своим домом, но и общественной галереей искусств, куда время от времени допускалась публика.

На этой вилле, на вышеупомянутом ужине 28 августа 1519 года, на котором присутствовал сам Лев, Чиги наконец женился на верной любовнице, с которой прожил предыдущие восемь лет. Восемь месяцев спустя он умер, через несколько дней после смерти Рафаэля. Его имущество, оцененное в 800 000 дукатов (10 000 000 долларов?), было разделено в основном между его детьми. Лоренцо, старший сын, вел разгульный образ жизни и в 1553 году был признан сумасшедшим. Вилла Чиги была продана второму кардиналу Алессандро Фарнезе за небольшую сумму около 1580 года, и с тех пор носила имя Фарнезина.

Рафаэль принимал мелкие заказы от веселого банкира еще в 1510 году. В 1514 году он написал для него фреску в церкви Санта-Мария-делла-Паче. Пространство было узким и неровным; Рафаэль сделал его подходящим, разместив в нем четырех сивилл — кумейскую, персидскую, фригийскую, тибуртинскую — языческих оракулов, стерилизованных здесь с сопровождающими их ангелами. Это изящные фигуры, поскольку Рафаэль вряд ли мог нарисовать что-либо без изящества; Вазари считал их лучшей работой молодого мастера. Они слабо подражают сибиллам Анджело, за исключением Тибуртина; здесь жрица, изможденная возрастом и напуганная злой судьбой, которую она предсказывает, — фигура оригинальная и драматичная. Согласно истории, не прослеживаемой за пределами семнадцатого века, между Рафаэлем и казначеем Чиги возникло недопонимание по поводу платы за эти сибилы. Рафаэль получил пятьсот дукатов, но, закончив работу, потребовал дополнительную плату. Казначей считал, что пятьсот уже выплаченных дукатов — это все, что ему причитается. Рафаэль предложил казначею назначить компетентного художника для оценки фресок; чиновник выбрал Микеланджело; Рафаэль согласился. Микеланджело, несмотря на свою мнимую ревность к Рафаэлю, рассудил, что каждая голова на картине стоит сто дукатов. Когда изумленный казначей донес это решение до Чиги, банкир приказал ему немедленно выплатить Рафаэлю еще четыреста дукатов. «Будьте с ним ласковы, — предупредил он, — чтобы он был доволен. Если он заставит меня заплатить за драпировки, я буду разорен».84

Чиги должен был быть осторожен, ведь в том же году Рафаэль написал для него восхитительную фреску на вилле Чиги «Триумф Галатеи». Сюжет был взят из «Гиостры» Полициана: Полифем, одноглазый циклоп, пытается соблазнить нимфу Галатею своими песнями и флейтой; она отворачивается от него с презрением, как бы говоря: «Кто выйдет замуж за художника?» — и отдает поводья двум дельфинам, которые вытаскивают ее похожий на раковину корабль в море. Слева от нее крепкую нимфу весело схватывает могучий Тритон, а из облаков амуры пускают лишние стрелы, призывая к любви. Здесь языческий Ренессанс в самом разгаре, и Рафаэль с удовольствием изображает женщин такими, какими они должны быть, по мнению его яркого воображения.

В 1516 году он украсил ванную комнату кардинала Биббиены фресками, прославляющими Венеру и триумфы любви. В 1517 году он еще более сладострастно развлекался, создавая эскизы для потолка и подвесок центрального зала виллы Чиги. Здесь он приспособил свою гениальную фантазию к сказке из «Метаморфоз» Апулея. Психея, дочь царя, своей красотой вызывает зависть Венеры; злобная богиня велит своему сыну Купидону внушить Психее страсть к самому презренному мужчине, которого только можно найти. Купидон спускается на землю, чтобы выполнить свою миссию, но влюбляется в Психею с первого прикосновения. Он навещает ее в темноте и просит подавить любопытство, чтобы узнать, кто он такой. Однажды ночью она неизбежно встает с постели, зажигает лампу и с восторгом видит, что спала с самым красивым из богов. В волнении она позволяет капле горячего масла упасть на его божественное плечо. Он просыпается, ругает ее за любопытство и в гневе покидает ее, не понимая, что отсутствие любопытства у женщины в таких случаях деморализует общество. Психея бродит по земле в унынии. Венера сажает Купидона в тюрьму за непослушание матери и жалуется Юпитеру, что небесная дисциплина ухудшается. Юпитер посылает Меркурия за Психеей, которая становится рабыней Венеры, подвергшейся насилию. Купидон сбегает из заточения и умоляет Юпитера даровать ему Психею. Озадаченный бог, разрываясь, как обычно, между противоположными молитвами, созывает олимпийских божеств для обсуждения этого вопроса. Сам он, поддавшись юношескому обаянию, принимает сторону Купидона; благодушные боги голосуют за освобождение Психеи, делают ее богиней и отдают Купидону, а в финале празднуют на пиршестве бракосочетание Купидона и Психеи. Нас уверяют, что эта история — благочестивая аллегория, в которой Психея олицетворяет человеческую душу, которая, очистившись страданием, попадает в рай. Но Рафаэль и Чиги увидели в мифе не религиозный символизм, а возможность созерцать совершенные мужские и женские формы. Однако в чувственности Рафаэля есть утонченность и изящество, которые обезоруживают пуританскую критику; очевидно, гениальный Лео не нашел в них ничего предосудительного. Рафаэлю принадлежат только фигуры и композиция; Джулио Романо и Франческо Пенни написали сцены по его эскизам, а Джованни да Удине добавил манящие венки, усыпанные фруктами и цветами. Школа Рафаэля превратилась в передаточный механизм, конечным продуктом которого почти наверняка была та или иная форма прекрасного.