– А что по делу о «происшествии»..? – задал он свой последний важный вопрос, задумчиво смотря на обычный, казалось бы, матовый шар-хранитель.

Энисхютэс поймал императорский взгляд и с сожалением усмехнулся:

– Я не знаю, Ваше Величество, – в его сузившихся зрачках отразился мерно поблескивающий в здешнем свете, этот же самый пресловутый шар, в коем словно бы мерцал неуловимо для зрения, чужеродный огонёк. – И, полагаю, никто в Империи, среди «здравомыслящих», доподлинно не знает, что в действительности «это» было. Однако же одно я скажу точно… – неоднородная радужка плескалась в диких глазах. – То, что сокрыто в этом слепке, те ответы, что таятся в его нутре, не выдержит ни ваш, ни мой, и, вероятно, ни даже «уважаемой» женщины по имени Фюляхто, разум. – предвещающий взгляд его испытывающе обратился к названной деве-воительнице, однако вновь так ничего и не достиг, ибо та проигнорировала очередную провокацию, оставшись непреступной. – В конце концов, маги так и не смогли как-либо обработать содержание данного артефакта, и в нём по-прежнему находятся примеси энергий, прежде незнакомых нашей науке…

Аллягэ же, что осмысливал в этот миг всю сложившуюся ситуацию и свой долг, как Первожреца человеческой религии, внутренне помолился «во славу Антропосии» и после согласно отозвался на разговор:

– Он прав, Мой Император, – голос священника был ровным, полно уверенным. – Увидеть опасные воспоминания надлежит мне, а не вам или же нашему Маршалу, – сознание его снова ощутило в себе присутствие родственной божественной воли. – Сейчас, по моему разумению, я один из тех немногих жителей Империи, кто верен ей, а также способен погрузиться в эту непонятную память и, возможно, вернуться назад.

Никто из трёх присутствующих в комнате персон не стал перечить ему в этом, никто из них не стал возражал ему. Всё, и вправду, было так, как он говорил. Государство теперь попросту не располагало другими одновременно лояльными, проверенными и столь же способными людьми в специфичной и искусной области, называемой менталистикой.

– И оттого, как понимаете, – священник постарался эмоционально правильно настроить себя. – Именно мне надлежит узнать, что действительно произошло в мире из-за действий вторженцев.

Старый человек, носящий имперскую корону, непроизвольно нахмурился:

– Это может погубить тебя…

Фюляхто, до этого немногословная, также испытала напряжение:

– Вы уверены, Ваше Святейшество..? – в конце концов, он многое знал о ней, помогал ей не сорваться в пропасть отчаяниях от страшных ошибок прошлых циклов; выслушивал её, когда той было больше не с кем разделить свои внутренние тяготы; был, в каком-то смысле, «отцом».

Сероглазый мужчина, во многих чертах своих по-простому статный, кивнул:

– Как я и сказал ранее, – его грудь тяжело вобрала в себя затхлый воздух. – Страх надо укрощать, – рукой своей он дотронулся до блеклой ментальной сферы. – Или, думается мне, не заслуживаем мы наших жизней…

В очередной раз внутрь смертного сознания устремились чуждые ему образы; видения захватили его в миг, и Аллягэ закрыл свои глаза.

Оборотень же хмыкнул и склонил голову в знак почтения.

# Взрослый Мир / Терра /

Земли человеческой Империи «Антроппа» /

Главный храм одного из Псевдо-Божеств

Где-то высоко в холодных горах; на необжитых землях, что были в северной части Империи Антроппа; в величественных покоях, что обслуживались множеством рабов, выращенных и обитавших в здешних просторных комнатах, а также неистово, фанатично и рьяно превозносивших свою хозяйку; посреди невообразимого количества всяческих драгоценностей: от золота неподъёмного веса до громоздких черепов различных порождений Инфернума; в своей храмовой обители на изящном троне, обитом собственной, отрезанной от себя, изнеженной и мягкой кожей, – грациозно сидела та, кого в далёкой древности нарекли одной из «Трёх Покровителей» или же Богиней человечества, «Антропосией».

Глаза этой иномирной, по-совершенному красивой, таинственной женщины, срок «жизни» которой насчитывал более тысячи циклов, были аккуратно закрыты. Внешность бесподобная показывала сейчас невинную, истинную умиротворённость, что выражала искреннее добросердечное нутро. И ничто в образе этом святейшем никак не демонстрировало настоящую суть данного существа, что в действительности скрывало в себе прирождённое-хищническое, подлинное-инфернальное естество, порочные позывы которого были до невообразимости греховны и святотатны.

Метафизический разум её был сейчас отрешён и пребывал в глубоком трансе. Мысли и чувства, кои принадлежали ей, соединены в этот миг были с рассудком, владельцем которого являлся главный ставленник её среди людского государства, находящийся, к тому же, в это время невероятно далеко.

В момент же этот важный оба названных сознания – и бренное, и божественное, что цепкой и крепкой связью неосязаемо сплелись между собой, проникали медленно и одновременно вместе в невиданные доселе никем из жителей Мирского Лона этого, странные, необъятно-тёмные дали, ключом от которых послужил обыкновеннейший артефакт, сохраняющий людские мента-слепки и удерживаемый в эти магические мгновения ладонями того самого «ставленника».

Мрачные просторы, что виделись этим двум, манили к себе и отторгали от себя; непостижимость образов иллюзорных влекла за собою их и так же резко бросала; непонятное, неопознанное, неизвестное «нечто» заслоняло своими телесами и духом, своими монструозными массивами и своим всеобъемлющим, громадным вниманием все эфемерные, видимые границы, что маячили тут где-то на периферии осознанности, и заставляло потеряться среди какого-либо пространства и временных областей бытия.

Богиня и человек неосознанно, будто по гигантской спирали, словно бы в тянущую воронку, двигались в центр всего этого описанного, но отнюдь не переданного достоверно, чудовищного даже по мерках первозданных греховно-злостных и свято-чистых ликов, монументального места, что не поддавалось каким-либо законам и чьим-то правилам.

Здесь, где они были, куда по собственной воле попали, не действовали их силы, отсутствовали всяческие доступные им вселенские нити, роднящие их с реальностью, заглушалась каждая воля, а ещё – осушалась любая, даже принадлежащая Богу, душа. И оттого, с каждым мгновением, неустанно проходящим через их жизни, ощущалось всё отчётливее и явственнее ослабление, за которым следовала немогота, а после – отмирание чего-то, что уже не вернуть назад.

Однако же неподвластное движение необоримо, безостановочно продолжалось, и противиться силе его, а также цене той, что оно безучастно и постояннейше взымало с пленённых собою созданий, было просто невозможно. А потому им, жертвам его, ощущающим подле себя всё более гнетущее присутствие «чего-то гибельного», оставалось лишь принять участь безвольных свидетелей всего того действа и видения, кое начало открываться постепенно перед ними.

И «он», и «Она», испытывали панику от своей беспомощности, впускали в себя откровенный, разгорающийся гулким и горьким, чёрным огнём, разъедающий страх. Человеку он был знаком, тот вырос вместе с ним и извечно шёл рядом рука об руку. И сердце человечье оттого не протестовало ему, а лишь смиреннее ожидало свой конец. Но для Богини… Для неё страх олицетворялся с презренным атавизмом, со слабостью, со смертным пороком, от которого ей, бессмертному творению жестокого инфернумского пласта, надлежало избавиться любым методом. И из-за этого сейчас, когда он, такой гадкий, постепенно одолевал её, бессильную что-либо ему противопоставить, сутью своей в сей миг она безмолвно кричала и бездвижно рвалась от бешеной и клокочущей в грудине ярости. Однако движение продолжалось…

И вот, будто бы пасторальные картины, нарисованные скорой, надзорной рукой, стали появляться повсюду в тёмно-серых облаках, затмевающих собой всё обозрение, разномастные зарисовки самых многообразных сцен, содержание которых исчезало, как только разумы двух наблюдателей лишь мельком затрагивали их и осмысливали…