Он стоял прямо перед барьером, на самой границе между своим «домом», что старательно оберегался до сего момента, и тем, что пришло это значимое для него место осквернить.

Алые глаза его с щелеобразными, чёрными зрачками, мыслительно сузились и попытались точнее определить, что именно наносило непрерывный урон по энергетическому куполу, впивающемуся глубоко под землю и образующему там полную, замкнутую сферу.

Но всё было тщетно, концентрация крайне опасных энергий с той стороны ощущалась столь массивной и масштабной, что не представлялось никакой возможности хотя бы примерно понять, с чем ему придётся сейчас встретиться.

А меж тем, извечный барьер покрывался всполохами странных эманаций, претерпевал изменения от них и искажался, будто бы заболевая и погибая. Впрочем, если бы его и впрямь можно было назваться полноценным созданием живой природы, это действительно являлось бы правдой. Ибо болезнь, что, на самом деле, исходила из самых естественных проявлений некры, разъедала саму концепцию жизни и старалась избавиться от неё во что бы то ни стало. Ведь смерть — это отнюдь не простейшее её противопоставление; она — это чистая и незамутнённая ненависть к тому, что когда-то от неё избавилось и продолжило своё бытие, наполненное чувствами и эмоциями, недоступными более ей. Смерть — это отголоски страданий и воспоминаний, кои отрицаются, несмотря ни на что, тем, что живо. И потому, её противопоставление жизни — это не только борьба двух разных стихий, отождествляющих начало и конец. Это, прежде всего, стремление приведения всего к общему знаменателю, к единой серой сути и тому, что поистине должно олицетворять собой любое существование. А потому смерть — это необходимый противовес для жизни, который был создан из неё же и ей же невольно и инстинктивно. И хотя две эти равнозначные друг для друга силы никогда не прекращают своё двойное, библейское противостояние, их вражда творит равновесие, позволяющее на грани войны, меж двух сторон, зачинать в контрасте белых и чёрных красок всё известное Мироздание.

Но сейчас равновесие между двумя исконными стихиями было нарушено, ибо кто-то активно напитывал одну из них своей волей и, несомненно, безусловным могуществом. Поскольку та, что всегда преобладала во всём Матернуме, нещадно подавлялась и угнеталась, – жизнь отступала в этой битве пред смертью, и исход уже было не изменить.

Купол трещал, его деформации вызывали жуткий и противный скрежет скрипящего, плотного хрусталя; подобие странных трещин или же пульсирующих тёмно-оранжевых капилляров разрасталось по его поверхности, а с той стороны, что скрывалась непрозрачным энергетическим маревом, всегда наполняющим защитный барьер, раздавались невыносимые, страшные какофонии звуков: заунывных, кричащих, отторгающих и совсем бесчувственных.

Тэлеутайос с непередаваемыми переживаниями на душе лицезрел сейчас, как весь его изолированный мирок рушится, как вся его личная мощь проявляет свою бессильность перед этим событием, и как неизменно всё идёт к беспросветному краху, от которого он, как и его давно почившие Друзья-Хранители, пытался отдалиться как можно дальше.

Миг, и купол замерцал и затрясся ещё более интенсивно, и, подобно вспышке солнца, слепящего всю округу, ровно напротив старого защитника аколиптов, куда магической структуре наносился изначальный урон, вспыхнул разрез.

Рана, проходящая сквозь колеблющуюся пелену барьера, в мгновение была зафиксирована каким-то странным, удерживающим её артефактом в виде шара, из которого подобно паучьим лапкам, вылезали многочисленные сияющие конечности, хватающие края плотной, но теряющей своё насыщение энергии, и насильно растягивающие их в высоту и вширь, дабы образовать удобное для своих хозяев окно прохода.

Хранитель же смотрел на это и ничего не предпринимал. Всё его естество застилалось невыразимо жуткой и сковывающей аурой присутствия чего-то непостижимого, невероятного, недоступного. По сравнению с «Этим», он ощущал себя безвольной каплей, что может лишь надеяться стать частью чего-то большего и хотя бы отчасти донести до него свои мысли. Он упал на колени. Его чёрные витые рога склонялись к спине, ибо голова была поднята вверх, а взгляд наполнялся осознанием своей беспомощности. Гладкая угольная шерсть трепетала под порывами безудержного ветра, а подогнутые под себя копыта дрожали вместе с трясущимися руками, чьи пальцы судорожно вжимались в землю.

Внезапно до него дошла речь, она вонзилась в его сознание и раздалась прямо в средоточии духа, он оторопел. Казалось, всего его будто сжали и нависли над ним своей оскалившейся пастью безмерной бездны. Его суть обезумела, признала поражение, а до него дошёл смысл. Он внемлил этому и потому послушно, бездумно встал.

Перед ним находился открытый проём, чья изнанка извивалась туманом; позади, ничего не понимая, были те, кого он обязался защищать любой ценой. Сейчас Хранитель по-отчётливому чисто знал, что или договорится с тем, в чьей власти отныне находилось всё Мирское Лоно, или же его народ постигнет окончательная гибель.

…

Потерявшийся в своих бессмысленных дебрях Тэлеутайос пытался воспринимать всё вокруг, как простой, бесцветный фон по краям той дороги, что выстилалась перед ним. Он медленно, непрерывно, иногда спотыкаясь, шёл вперёд по тёмному туннелю, содержание которого старался всячески не замечать. Однако же это получалось не всегда, и бедный разум его, порой возвращающийся к реальности, то и дело повсеместно подмечал пугающие силуэты доселе невиданных, крамольных фигур, улавливал иногда среди них безудержные, но безжизненные и безразличные глаза, задыхался от давящей атмосферы, что заполняла собою всё пространство на километры вдаль и казалась бесконечной. Но он всё шёл, переставлял свои копыта и пытался дойти до конца этого ада.

…

Сколько длился этот его поход к неизвестности… Минута, час, а может быть, сутки… Сколько брёл он по тому пути, что выстраивался перед ним, подобно тропе «на тот свет», и сколько «смерти» в странных, изуверских творениях непостижимо извращённого создателя он увидел на нём, пока не дошёл до туда, где его ждали..? Он не знал… Вернее, перестал в принципе понимать и думать.

По этому пути он едва ли не потерял себя самого, едва ли сохранил частичку своего рассудка, что помогла ему не кануть в полнившееся безумием, зыбкое забвение, всецело и безвозвратно; едва ли нашёл выход.

И здесь, в самом конце, посреди безгранично-тёмной, химерной армии, в коей бессердечно тлело только разрушение, выжигая своим отрицанием всякую жизнь, перед вальяжно парящим и злосчастным троном того, что было вправе повелевать многими вселенскими законами, он обрёл смирение, покаяние и какую-то иллюзорную, давно утраченную надежду.

Штурм мистической и таинственной твердыни, оставшейся в наследие от когда-то могущественной, но теперь исчезнувшей, великой техномагической цивилизации, был окончен. Её защитный купол, нестабильно мерцающий и скоро обречённый к развеиванию, перестал представлять для нас какую-либо преграду. И, в подтверждение этого, моё колоссальное в своих размерах воинство, что в действительности являлось лишь малой частью истинного своего объёма, было готово в любое мгновение отправиться во внутрь заветной, доселе скрытой территории через созданную прореху и ожидало лишь моего приказа. Но я тоже ждал, ибо там, за пока не нарушенной нами границей, за серой туманной стеной, что походила на кровоточащий разрез от наших нещадных ударов по невиновному детищу прекрасного искусства, находился тот, кого я посчитал достойным для разговора, и потому готов был его выслушать.

…

Он предстал передо мной, измождённый, обессиленный, разуверившийся. Это был настоящий фольклорный демон из легенд и мифов моего самого первого мира. Отчего-то я совсем не позабыл этих преданий тогда, после своего злокозненного конца и перерождения. Почему-то запомнил, как нечто важное, и сейчас мог наблюдать сказку, ставшую хотя бы немного, но былью. Ведь в подлинной реальности истинные демоны никогда не имели такого вида. По крайней мере, одного лишь такого, устойчивого и неизменного, ибо они всегда претерпевали перемены в своих образах, стремились подстроиться под окружение ради выживания, меняли свои личины подобно маскам, с коими никогда себя полно не ассоциировали.