Мир жесток, и это неоспоримо. И хотя есть множество причин ненавидеть его, для меня важна одна единственная, – я не могу защитить от тлена его бытия, разрушающегося и воссоздающегося, все те дивные и искусные, бессчётные множества произведений, что были созданы в нём Ею…

…

Рождаясь, цветок сразу же начинает наливаться Её энергией и изысканно расти. С каждым мигом он становится всё привлекательнее и чарующе, а когда, наконец, расцветает, его уникальная и неотразимая сущность, что зрела всё это долгое время, начинает освещать тоскливую и бренную тьму, в коей как раз не хватало этого света. И в этот самый момент в своём совершенном, новом воплощении, как апофеоз всего, проявляется до пика сконцентрированная истинная Она, что сияет и всех вдохновляет.

…

Но плоть не вечна, вместилища не совершенны, а свет не бесконечен.

И потому она уходит, вновь забирая с собой свою очередную маску, кою никто не сумел сорвать вовремя, дабы сохранить навсегда эту неотразимую «форму».

…

Красота… Это то, с чего всё началось, и то, чем всё закончится.

И нет ничего, что пробирало бы твоё нутро так сильно, как осознание того факта в конце всего, что ради Неё ты жил, и ради Неё ты умирал.

…

/// Безликому царю посвящается,

Многоликой царице даруется…

Чудовищное, хищное, кромешное,

По-своему невинное, обманчиво-живое...

Капризное, но для меня всегда безумно-нежное,

Кто ты..? Что делать мне с тобой, родное?

***

Свет длинных электрических ламп замерцал, разгораясь ярким белёсым цветом посреди странного, обширного в размерах, округлого зала, и освещая стоящие здесь, по-за стенам, многочисленные ряды непонятных, вместительных капсул.

Человек в белом халате, неспешным шагом вошедший сюда, в это помещение, направился прямиком к его центру, где располагался массивный операционный стол. Подойдя же, он оглянул лежащее на нём тело молодой, весьма красивой девушки, конечности которой были аккуратно, но плотно зафиксированы тканевыми стяжками, эластичность коих позволяла бережно относиться к мягкой и нежной коже пациентки.

Задав программную команду на стоящем рядом медицинском оборудовании, подключенном к женщине посредством множества различных нательных датчиков, что периодически зеленовато мигали, а также с помощью нескольких катетеров, внедрённых непосредственно в чувствительную плоть, – мужчина надел перчатки, после чего взял бессознательное лицо жёсткими пальцами и, приоткрыв девичьи веки, заглянул в незрячие пока что, удивительно прекрасные глаза. И что-то внутри него получило эстетическое наслаждение от того, что он увидел…

…

Вот-вот, ещё немного, и её завораживающие дивные очи потихоньку откроются, с каждой проходящей секундой наполняясь предсказуемым осмыслением:

«Где я? Что случилось? Почему вокруг…»

Каждый раз; из раза в раз… Все они проходят через это, все они осознают ужас, что их ждёт, и от этого насыщают свои спелые головы неподдельным страхом, идущим из низов дикой, природной сути.

Они – жертвы, их поймали, им никто не поможет.

«Но, быть может, всё-таки…»

Однако всё уже решено, я их выбрал, и я их взял.

Нет, не нужно пошлостей, это не по мне. Ибо я выше этого и стою над всем тем, что называется низменностями этой жизни. И, в конце концов, я возвышаюсь над тем, что нарекает себя обществом.

В современной действительности трудно заниматься тем, что мне нужно. Человечество глупо, оно боится меня и тех, кого лицемерно приписывает ко мне; сравнивает мою личность с сумасбродными идиотами, совершающими поступки, которые не характерны даже для животных разумов, либо с придурками, возомнившими себя мессиями или посланниками Творца.

Люди по-глупому претензионно назвали меня «Коллекционером», – маньяком, что извращается в убийстве. А всё из-за того, что однажды, по моей неопытности, сопровождаемой чуждой случайностью, они нашли моё заветное и спрятанное логово, обнаружив в нём, внутри прозрачных ёмкостей, наполненных густым консервантом, несколько оформленных мною дивных экспонатов мирского искусства.

Они тогда забрали их, разорили мой сокровенный и священный инструментарий, кощунственно уничтожили место сакрального для меня значения; но я вытерпел это. Правда, потом меня охватил гнев, ведь «Красота» была подвергнута ими разложению.

Сколько же тогда было криков и обсуждений этого шокирующего события, сколько паники поселилось в трепещущих сердцах всех тех жалких смертных жизней, что позабыли о страхе. И сколько расследований было проведено для поисков меня, ставшего в одночасье известным и получившим то пренебрежительное прозвище. Однако же я не такой…

Моя философия – единственное верное понимание замыслов жизни. И всё то, что я делаю, что оставляю потомкам, – когда-то обязательно назовут достоянием. Этим сокровищем будут восхищаться все; оно будет вдохновлять, даруя веру в чудо… А творения Красоты станут молить, чтобы их сделали частью этого великолепия, чтобы их навсегда сохранили в нём, позволив запечатлеться на полотне «искусства»…

И потому я называю себя «Гербаристом», ибо отбираю из пластов полян, полнящихся цветами, – то, что по-настоящему сияет среди мирозданческого величия, и помещаю это в свою коллекцию.

И нет мне разницы – богатый тот человек или бедный, плохой или добрый, невинный или порочный, мужчина это или женщина. Меня интересует лишь то, насколько прекрасен его свет и прекрасно тело. Ибо только лучшие образцы природы достойны моего внимания, и только они способны попасть ко мне, в руки мастера, дабы остаться вне времени и вне его воздействия, остаться здесь, внутри «гербария»…

…

Она уже раздета, лишена всяческой бренной одежды и каких-либо украшений; её чарующе-вьющиеся волосы на голове и прекрасном обнажённом теле вычищены, обратившись к естественному цвету; поблескивающие ногти на руках и ногах – обезлачены, а затем же аккуратно и ровно, под уровень кожи пальцев, подстрижены. Её чистый кишечник, равно как и невесомый мочевой пузырь, полностью опорожнён и освобождён от остатков прошлого, ненужного теперь их хозяйке, рутинного бытия. Сейчас, в эти мгновения, она по-настоящему первозданная, ничем не обременённая, готовая быть моею полностью, безвозвратно; стать ещё одним моим приобретением…

…

Веки этой девы открылись и полусонные глаза медленно смогли заметить меня; их зрачки неуверенно поползли в мою сторону. Состояние же её сейчас в помутнении, что является результатом работы препарата, усыпившего невнимательное сознание. Но всё, конечно же, скоро нормализуется; нет нужды переживать…

Думаю, многим читателя сего писательского труда было бы интересно узнать, почему я допустил пробуждение этого чудного создания перед его скорой кончиной. Ответом на это послужит моя воля, движимая лишь сердечным и искренним желанием отдать этому юному цветку дань восхищения им в его восторгающем меня облике. Ещё же, – это ритуал, проводимый мною с целью наделения этого лежащего на столе, беззащитно передо мною, милого дива возможностью лицезреть уже своего хозяина, кой отныне станет его обладателем. А в довесок, это моя трёхсотая добыча. И потому, мне показалась, будет правильно сделать начинающийся процесс отличным от иных, добавить ему некоторой презентабельности и торжественности, «посвящения».

…

Её поблеклые, алые губы пересохли, изнеженный рот нуждался сейчас во влаге; а сама она хотела бы в эти мгновения, конечно, что-то произнести, что-то спросить. Однако же никак не могла этого сделать, ведь потяжелевши-вялый, онемевший язык никак не подчинялся своей носительнице.

– Знаешь, – мой голос отдавался эхом средь здешних масштабных просторов, – обычно я не разговариваю, а лишь показываю себя. Но тебе сегодня, несомненно, повезло больше остальных потеряшек. На твою церемонию у меня заготовлена речь.