– Это Кэрбэрос, – произнёс снова внутри смертных сознаний строгий голос, хозяин которого приветственно и почтительно кивнул своему многовековому собрату. – И вам придётся пойти с ним, – посмотрел тот, кого звали Монокэрос, на наёмников, оставшихся «на растерзание» позади, – И не нужно бояться, – хмыкнул он про себя, – мы же ведь вовсе не монстры…

В необъятном мироздании гуляет одна притча, кою, если повезёт, можно услышать от старцев. Рассказывает она об очень давних временах, записей о которых уже и не сыскать; а говорится в ней о юном Боге, что сотворил свой первый Мир, населил его живностью и вознамерился найти себе среди малых творений своих – верных рабов, кои несли бы его волю через века бренных жизней. И вот, он обратился к народу рукотворному:

– О, дети мои! Я создал вас из земли и воды, вдохнул в вас душу из воздуха, подарил энергию жить, взятую из высоких небес. Я заботился о вас и вскармливал, защищал и лелеял, как главное своё сокровище. Теперь же я ищу себе тех, кто примет ещё один мой дар и станет вместе со мной нести процветание в эти прекрасные земли!

Многие из разумов тогда откликнулись на зов своего Отца, многие из них тогда приняли на себя с почётом благословение Творца. Стали они сильны и непобедимы, как никогда. А ещё даровано было им бессмертие. И блюли они сквозь вечность данное им напутствие. Однако же шли годы долгие, времена менялись, и принимали изменения взгляды тех, кто посвятил свою судьбу божественному служению.

– «Отчего мы делаем этом?» – спросили они самих себя однажды. – «Почему же служим мы так рьяно и раболепно??» – возгласили их сердца в едином немом вопросе.

И так возгордились они в один миг, а потому пожелали о чём-то большем, нежели всё то, чем довольствовались прежде. Вознамерились божьи слуги получить власть над той толпой, коей были выше. И стали апостолы, что благословлены когда-то были Богом, – правителями мирскими. И вновь потекли, средь просторов вселенских, неспешные года.

Богатство, могущество, всеобожание, всё это сыграло с вечными миродержцами злую шутку. Священная миссия их утухла, как бедная свеча, оставшаяся без воздуха; мысли же их и нравы извратились, да утратили некогда былую чистоту.

Позабылись слова молитв правильные, посерели храмы, воздвигнутые давно, появились средь статуй божьих образы тех, кого он избрал по ошибке своей, и народ, как чувствующий одиночество, стал скорбеть безмолвно.

Опечалился юный Бог, что следил за бытием этим, разочаровался он болезненно в надеждах своих, возлагаемых на смертные души, и ранним утром при свете солнца никто из них не проснулся. И никто в том Мире более не видел своего Отца.

Лишь однажды, говорят, было кому-то откровение Творца, что благость порой ведёт только к несчастью и более ни к чему.

# Взрослый Мир / Терра /

Захваченная Владыкой Тьмы область «Апокосмо» /

Всевышний Ковчег

Тёмные, гротескные, обрамлённые и покрытые фресчатыми узорами и знаками, длинные и высокие коридоры тянулись мимо гостей, коими были два юных принца. Неспешно они шли, смотря по освещённым разномастным светом, дивным сторонам, Красота которых прослеживалась даже в мельчайших и сразу незаметных деталях, ведь каждая из сводчатых стен, а также непрерывный и довлеющий потолок над ними, полнились ярким и неповторимым, неописуемо-художественным содержанием, созданным, несомненно, лучшими и потому непревзойдёнными мастерами. И, порой, нельзя было даже сказать, что конкретно изображалось на протяжённых полотнах, отождествляющихся с монолитным, мерцающим иногда изумрудными прожилками, странным и неизвестным камнем, однако же точно и определённо улавливалось в них, по разумению смертной пары душ, что это нечто поистине эпохальное и даже жуткое, кое, тем не менее, отчего-то вселяло в живое естество благоговение и трепет…

– Человеческий век короток, – произнёс в обоих сознаниях мерный голос, принадлежащий идущему впереди и сопровождающему, белогривому единорогу, прекрасному в своём плотском обличии, но жестокому в сокрытом от глаз духе. – Божественный век непреодолим для человека… – цокот четырёх чернильных копыт, ступающих по промораживающим напольным плитам, также облачённым символами, раздавался эхом, стремящимся вдоль нескончаемого, теряющегося во тьме, их пути. – Мой Господин мудр, – сказал он им, не оборачиваясь, – Пожалуй, один из мудрейших, самых великих правителей, что когда-либо существовали во всём нашем Мироздании. – речь его была насыщена чем-то неприкасаемым, непорочным, нерушимо-заветным. – И потому, вероятно, на нём лежит тяжелейшая ноша за все наши «судьбы»… – взгляд светлых, аметистово-синих глаз его, не смотрел вокруг, а просто был задумчив, погрузившись в собственные мысли. – Я хочу, чтобы вы, дорогие наследники, понимали, какая честь вам выпала в этот важный для всего здешнего Мира день, – его взор, собравшийся, прошёлся по двум этим разным юношам на короткий миг. – Встреча с Владыкой – это честь, а ещё невыразимая, безмерная ответственность, – оба они шли за ним следом, лишь смиренно внимая и ожидая для себя судного часа. – Не подведите свои народы, – казалось, в этих его словах заложено крайне много того, что ускользало от понимания разумов, таясь где-то глубоко за привычным смыслом. – А самое главное – самих себя…

И их шествие по искусному, невероятно внушающему и красивому лабиринту, на протяжении которого не попалось ни одной залы или иного свободного места, продолжило неторопливо тянуться, объяв трёх этих совершенно чуждых друг другу, но сейчас объединённых одной общей целью, существ весьма различных природ, какой-то умиротворяющей тишиной, разбавляемой лишь звуками равномерных шагов.

Казалось, кроме них тут не было ни единой души, – пусто, совершенно никого, кто мог бы разбавить их общество своим сторонним вниманием. Однако же что-то, граничащее где-то в неуловимых, неосязаемых и эфемерных пластах восприятия, будто бы безучастно касалось их, давая чему-то внутри, идущему из самой древности, ощутить позабытыми первобытными инстинктами чью-то непомерную и вездесущую, многомерную и безликую, отстранённую волю.

В какой-то момент двое путников – человек и вампир, потерялись во времени, кое прежде пытались контролировать, стали словно бы отрезанными от своего бытия, оказавшись в каком-то ином, пусть и выглядящем так же, как раньше, пространстве. Коридор вокруг них по-прежнему простирался куда-то вдаль, освещаясь лишь вблизи, мифический зверь продолжал идти впереди, не давай им сбиться с прямой дороги; однако же что-то всё равно переменилось, исказилось, начало восприниматься иначе.

– Это место, Преподобный Ковчег, не просто строение или инструмент, – вновь начал единорог, прокладывая путь средь однотипных, но разных просторов, смыкающихся впереди и позади своими сводами. – Прежде всего, это кладезь веры, водружённой Отцом на спасение сотворённых собою детей, – голос напутствующий, отражаясь словно бы в мириадах мыслей, содержал также и какие-то неясные образы, тем не менее оставляемые и как-то запечатлеваемые молодыми и бренными разумами. – Место это – сердце нашей надежды, а потому средоточие абсолютной Красоты, обитающей в своей, увы, скорбной участи, – лёгкий внутренний вздох прокатился, показывая смесь сожаления и принятия. – И связано оно, всей сущей твердью своей, неизмеримо сильно с Владыкой моим многовластным, – что-то снова невидимо и тихо, почти не ощутимо, откликнулось внутри сердец смертных и духов их. – А потому, бескорыстные принцы, примут вас, несомненно, ровно в уготованный миг, – и тьма, простирающаяся, быть может, до вечно далёких граней, расступилась далеко впереди, явив за собою массивные и крамольные, излучающие страх и тленность, чёрные врата.