– Хотя нам до сих пор и неизвестно, кто они… – задумчиво произнесла Зиосия. – Теперь они спасители для всех тех бедных людей и для нас самих, – сердце её нежное, успокоившись, стучало медленно. – И теперь мы в огромном долгу пред ними.

Зонтас, закрыв глаза и вдыхая свежий воздух, почти незаметно, тихо улыбнулся, посмотрев на томящееся в ночи звёздное небо:

– Сколько ещё до твоего селения? – спросил он у своей боевой напарницы в этот расслабленный миг простого счастья.

Её красивый взор также был обращён на мерцающее небесное полотно, укрывающее собой всё мирское под недосягаемо-высоким куполом звёзд:

– Чуть больше двух дней; почти пришли…

Земли сии обширны, почва на них плодовита, а опасность бродит по ним всегда. Почти необжитые, вглубь неисследованные и оттого малоизученные, края здешние были обманчиво красивым, но жестоким и суровым пристанищем для всех племён, принадлежащих зверолюдям.

Их здесь бросили, отправили сюда, на окраины опасных имперских территорий как изгнанников, которых было жалко уничтожать, но от которых стоило избавиться. И теперь все они – все три больших звериных народа, живут тут, вдоль границы, кроваво простирающейся меж человечеством и вампирами, а также вдоль областей, что обе стороны красочно нарекают проклятыми, необузданными и дикими.

«Живой барьер», – вот как обозначили поселения, основанные тут зверолюдьми. И правда в этом прозвище-издёвке была самой откровенной и оттого удручающей. Однако же те, к кому она относилась, старались просто хоть немного жить счастливо, несмотря на то, что были, казалось бы, обречены сгнить средь всех этих просторов.

…

Группа Зиосии уже почти пришла в маленькую, на несколько десятков жителей, безымянную деревню, в коей она родилась, выросла и позднее оставила бедную мать, опекающую бездвижную, парализованную сестру.

Кошачья дева не была здесь, на своей родине, уже давно. Ещё с тех самых пор, когда покинула её, дабы заработком своим помочь небольшой семье, зависящей от неё и потому гулко презирающей себя. Ведь из-за того груза, что свалился на плече дочки, от глупости и той вины, что была с ненавистного дня лесной пропажи, пред сестрой, – обычная девушка, бывшая кошачьим оборотнем, вынудила себя рисковать жизнью, посвятив её призрачному спасению тех, кого любила. И вот, сегодня она возвращается обратно; возможно, всё-таки сумев достичь того, чего так искренне желала.

– Странный запах… – прогудел Тимиос, медленно раскрывая ветви впереди. – Дым, гарь, сожжение. Так пахнет битва, но никак не какая-то из местных кузниц, – весь отряд шёл ровно за ним, настороженно смотря по сторонам и тщательно стараясь не издавать случайных или громких звуков от лиственного и трухлявого настила, покрывающего в этот период года всю местную землю.

Тревожащее напряжение разливалось в окружение и ткало страшные мысли, заставляющие как торопиться, так и подготавливаться к чему-то пугающему и плохому.

– Я ничего не слышу… – Зонтас был задумчив и потому тщательно отслеживал любую странность, которая бы выбивалась из привычной картины. – Совсем ничего…

Треугольные, чуткие ушки оборотницы мерно дёргались, пытаясь уловить там, недалеко, – за несколькими холмами и оставшимся редеющим пролеском меж ними, хоть какие-то звуки, разрушающие неспокойную тишину:

– Ты прав, – произнесла она, также лишь улавливая носом запах недавнего пожара, оставившего после себя тление, сопрение и разложение. – И это совсем не к добру…

Тихое окружение сводило с ума своей неизвестностью, путало и настораживало. Однако авантюристы продолжали свой неспешный путь; молча, осторожно, скрытно. Оборачиваясь по сторонам, они то и дело надеялись заметить хоть что-то среди тьмы, исходящей от теней меж деревьев, услышать хотя бы что-то в тихом щебете птиц, скрывающихся за густой повсеместной листвой, понять то жуткое и дурное нечто, случившееся здесь не так давно и, вероятно, принёсшее беду в жизнь поселения, оставленного без спасения. Но томление пред тайной сошло на нет, когда они пришли.

– Боже… – тихо промолвил Писто, взирая на открывшуюся пред ним картину. – Кто мог сотворить подобное зло..?

В разуме Зиосии что-то щёлкнуло, сорвалось, затрещало и в безумии распалось, а амулет на её шее начал мерно вибрировать, будто уловив что-то. Она же без оглядки на своих товарищей побежала по песчаной, ухоженной дорожке, ведущей прямиком в её деревню; побежала через уродливые деревья в форме крестов, выращенные кем-то вдоль неё; побежала, не смотря на тот ужас, что сделал кто-то с её бедными односельчанами, развешанными сейчас на десятках этих деревянных, омытых кровью крамольных творениях; побежала, не взирая на оголённые, измученные, истерзанные и умерщвлённые тела, все шеи которых были грубо перерезаны, бездвижные кисти рук привязаны шипастыми лозами к распятьям, а животы безжалостно вспороты, высвободив холодное, но когда-то живое нутро.

Сердце в груди девушки билось набатом, слёзы текли по её бархатным щекам, развеиваясь по ветру, а сама она мчалась сквозь то дикое безумие, что окружало её, стараясь всеми силами загасить разрастающееся внутри своей души отчаяние.

Всё, что встречалось ей тут, было сожжено, обуглено, развалено и осквернено. Всё, что она когда-то знала, среди чего когда-то выросла, было полно уничтожено, изуродовано и обезображено. Чья-то воля, чья-то ненависть, чей-то злостный огонь, – испепелили всё то, что когда-то было для неё родиной и тем заветным добрым местом, куда можно была всегда вернуться.

Её бег замедлился, ноги стали идти по тропе меж выгоревших местных домов осторожно и неверяще. Дух её трепетал от боли, а тело тряслось, пребывая в панике. Страх пропал, но захватила разум обречённость, ведь прямо пред ней, возле крова, когда-то вырастившего её, на кривой, уродливой крестовине, выросшей из земли, была распята убитая мама, а под ней, у онемевших ног, лежала в небольшой кучке, разрубленная на кровавые куски, её больная сестра, чья голова, положенная здесь, ровно на верхушку, смотрела пустым взглядом из незакрытых век в хмурое небо.

Зиосия упала на подогнувшиеся колени и зарыдала. Всё то, ради чего она жила; всё то родное, что давало ей сил идти дальше и не унывать; всё бережное и тёплое, – всё оно рухнуло в безмерную пропасть вечных земных бед, числа которым не было.

Руки её трясущиеся взяли отделённую извергами от тела, сестринскую голову. Глаза мёртвые у неё были уже безмятежны и бездвижны, но по ворсистым от меха, исхудавшим щекам её прослеживались дорожки красных, болезненных слёз, запечатлевших в себе невинность и тот ужас, что она повстречала.

Аккуратно и трепетно закрыв теперь незрячие мёртвые веки, будто извиняясь, Зиосия прижала голову к себе и, отчасти неосознанно, отчасти чуть полубезумно, стала покачивать её, будто бы своего ребёнка, которого беззаветно любила и не хотела никуда отпускать. Она плакала, жизнь её лишилась в единственный миг всего смысла. Надежды и стремления к мечтам, простые мирские радости, чувства и все её эмоции, – не осталось ничего от той, кем она была совсем недавно; ничего и совсем никак.

#Выстрел, – тихий и скользкий звук разорвал воздух за спиной девушки, затем что-то неуловимое, но до сих пор присутствовавшее изменилось в здешней атмосфере.

Зиосия медленно обернулась и встретилась с непонимающим взглядом Тимиоса, который с другими её товарищами стоял позади, и который из-за усиленной интуиции и реакции смог что-то заметить и подставить под быструю атаку свой тяжёлый и прочный, массивный щит, однако же оказался пробит вместе с ним почти насквозь подобием длинной древесной иглы, излучающей зелёный свет. Ноги большого воина подогнулись, доспехи громко ударились о землю, а сильное сердце, пронзённое замершим внутри него смертельным орудием, просто остановилось, принудив простую человеческую жизнь покинуть это бездыханное тело.

– К оружию!!! – закричал Писто, их командир, заставляя всех в миг очнуться, дабы начать действовать и заняться защитой. – Зонтас, Зиосия, в круговую оборону, живо!!! – и его крик подействовал, ибо все они встали вокруг тела их павшего друга, смерть которого казалась сейчас ненастоящей, слишком резкой, совсем неправильной.