В собравшихся от пережитого шока разумах каждого из них бушевали бури, порождённые неведением, страхом и тем опытом, что они накапливали внутри себя среди тех многих битв, где смогли побывать. А их честь и понимание неотступности придавали им лишь ещё больше сил и намерения принять этот бой достойно.

В это же время продолжал незамеченную вибрацию и стал медленно фонить своим невидимым, тленным излучением, подаренный девушке амулет.

– Мы можем поставить тот барьер, что в прошлом сражении защищал нас..? – вопрос лидера обратил внимание всех их взоров на странное творение непостижимого магического искусства, энергия в котором будто бы была сознательной и разумной, но ничего не делала.

Зиосия лишь покачала на это головой:

– Он не поддаётся мне, почему-то не хочет меня принимать…

Зонтас же, сосредоточенно оглядываясь по сторонам, с печалью произнёс:

– Или же артефакт в принципе не поддаётся нашему контролю…

Ещё одно мгновение и вновь что-то незримо переменилось в окружении деревни. Деревья сзади обвалившихся углями домов на крохотный миг зашуршали, а затем…

#Выстрел!

#Выстрел!!

#Выстрел!!!

Древесные иглы ударили со всех сторон, заставляя быстро поворачиваться, чтобы попытаться заблокировать их своей поношенной броней или отбить оружием. Скорость же их была такова, что в полёте они были совершенно невидимы для глаз, отчего только звук разрезаемого ими воздуха давал трём авантюристам подсказки, куда примерно направлены вражеские смертельные острия.

И этот обстрел продолжался долго, снова и снова, повторяясь из раза в раз. Измотанные же тела наёмников, что уже потеряли счёт летящим в них снарядам, постепенно теряли в этой слепой и, видимо, бессмысленной обороне, всё больше сил, уже не содержащих в себе былой прыти.

Начавшие повторяться осечки, ошибки, скованность некогда скорых движений, – безжалостно отражались на уставшей плоти ушибами, порезами и кровавыми ранами, кои скапливались всё более и довлели над сопротивляющимися духами всё тяжелее.

– Я устал… – пот тёк с лица Зонтаса от изнеможения и неостановимого темпа, руки его дрожали и еле удерживали свои потрескавшиеся от ударов короткие клинки, а кровь вытекала из его глубоко израненных конечностей и повсюду иссечённого торса, изливаясь грубыми толчками в такт прерываемому дыханию средь стальных пластин раздробленной от отражаемых ударов, уже ни на что негодной экипировки. – Ребят, я…

#Выстрел!

#Выстрел!!

#Выстрел!!! – и спина его оказалась пробита насквозь злополучным шипом, светящимся ядовитым и противным гнилостным сиянием. Двое напарников же около, едва отбившие другие сдерживающие их атаки, просто никак не смогли помочь ему. Ловушка изматывания сработала, и жертвы стали обречены.

– Зонтас!!! – лишь краем глаза увидев произошедшую трагедию с товарищем, Зиосия в истерике закричала и бросилась к нему, чтобы поддержать от падения. – Зонтас, не умирай!! Зонтас, прошу!!

Но взгляд когда-то неунывающего и весёлого разведчика затуманивался, безвозвратно стекленея и навсегда замирая:

– Зиосия… – на лице его появилась какая-то печальная, безбрежная в доброте, улыбка дорогого и родного человека; появилась всего на миг, а потом просто ушла, как уходит лето, сменяясь зимой, и как ночь всецело собой отдаётся вмиг новому дню.

От шока, немоты и немочи в руках, девушка расслабила кисти и отстранилась. Тело мёртвое тяжко, но глухо и незаметно рухнуло на грязную, измазанную сажей, бренную почву. Молодую же авантюристку покидал огонёк воли, и она, не верящая, что всё вокруг реально, уже никак не противилась этому…

– Зиосия!!! – жёстко взял её за плечо с трудом дышащий, но ещё стоящий Писто из рода потомственных воителей Полемисти. – Соберись!! Нам нельзя сдаваться, – взор его суровый, в действительности не являвшийся для неё таковым, смотрел в неё; глядел безотрывно в её тусклые глаза, потерявшие уверенность и тягу к продолжению. – Соберись, или весь тот путь, что ты прошла с нами, был бессмысленен и бесполезен! – и она вновь собралась, найдя в себе последние остатки духа и безвольно кивнув.

Минута за минутой, вдох за вдохом, и время, что было неумолимо ни к кому. Этот жестокий бой вновь развязался после короткого мгновения и снова изматывал. Мышцы слушались всё хуже, зрение улавливало образы всё смазаннее, а энергия, дающая возможность выжить под гнётом беспощадных мощных атак, истрачивалась, как песчинки в перевёрнутых песочных часах.

Кошачья оборотница отбивалась от летящих игл уже только лишь рефлекторно, покрываясь всё больше с головы до ног многочисленными порезами и ссадинами; болезненные же ушибы растекались в боли своей по всей её бедной и нежной коже, скрывающейся за мехом и фрагментами брони.

Впрочем, Писто, её единственному здесь остававшемуся всё ещё живым другу, было совершенно не легче, если не намного труднее. Ведь ему, как верному лидеру, приходилось оберегать от подлых и коварных атак ещё и своего единственного теперь живого компаньона. И силы у него были, увы, не бесконечны.

#Выстрел! – и зеленоватая длинная игла вонзается в не могущего вздохнуть, остановившегося мужчину, что тут же пытается отбить следующий снаряд, однако…

#Выстрел!! – теперь уже не только сердце пронзено у него, но и середина лопаток; потому как злостное орудие попало прямо в позвоночник, парализуя этим всего воина.

#Выстрел!!! – третья, завершающая древесная спица вонзилась в замершее тело, ровно с первой такой же, опять в самое сердце, будто пригвоздив человечье существо к удручённому безнадёгой воздуху.

И вот, этот воин, всегда бравый и честный, всегда отзывчивый и понимающий, всегда помогающий, оказался просто убит, так и не умерев собственной смертью, находясь в тёплом кругу детей и внуков. Его жизнь оборвалась здесь, в забытом краю, в низменной битве без чести, без никогда не бывших ему нужными – заслуг и наград.

Зиосия увидела смерть своего капитана, увидела и поняла, что теперь она одна. Однако же несмотря ни на что, не принимая в какой-либо расчёт усталость и боль, продолжила этот бой и не остановилась; не прекратила двигаться ни на секунду. Холодное желание отдать всю себя без остатка этому последнему бою управляло ей, заставляя онемевшее от ужасных ран и бескрайней, повсеместной боли, слабое тело, – сопротивляться всему, что мешает. Ибо последние слова, произнесённые ей Писто, гулко продолжали звучать в её голове, и потому умереть просто так, без всех усилий, выложенных ради выживания, ради памяти о своих друзьях, обо всей своей деревне, об отце, матери и сестре, она просто не могла. Они бы не простили её, наивную дуру, если бы она так просто сдалась на милость уродов и мразей, что устроили весь этот ад.

Но в какой-то момент оба плеча её, и первое, и второе, оказались пронзены, вынуждая выпустить из рук поломанные и теперь бесполезные клинки. Она вздохнула и почувствовала, что это конец, плоть перестала слушаться её окончательно. Затем же также одновременно пронзены были её бёдра, заставляя упасть своими коленями посреди земли, пропитанной кровью с трупов людей, бывших её дорогими и родными. Миг, и ещё две длинные, противные, но теперь безразличные для неё, мерзкие иглы пробили её тёплый, мягкий живот. На лице же у неё были безмолвие и равнодушие, ведь теперь она лишь ждала, когда жизнь окончательно покинет её и уйдёт за грань.

Шорох деревьев где-то за спиной, чуть уловимое приминание лесного настила, едва заметное изменение потоков воздуха, – всё это дало понять умирающему разуму, что кто-то решил приблизиться. А кто именно это… – ответа не требовалось…

– Ты такая жалкая, – медленно пред затуманенным взор появился мальчик, внешний вид которого, а вернее – блестящие всеми цветами крылья за детской спиной, говорил о том, что это один из редко встречаемого кем-либо, живущего за океаном, мифического народа фея, что всегда в образе своём оставался похожим на ребёнка. – Поганая звериная потаскуха, нечестивое отродье уродливого семени, дикая тварь, достойная лишь убиения… – на лице этого красивого существа было омерзение, смешанное с непререкаемым презрением. – Весь ваш дурной вид, все три ваши лика, всё это надо вырезать как болезнь с просторов терпящего вас мира, мерзкая подстилка.