«Его» чёрный меч завораживал своими движениями. Он резал всё, чего касался, а цели его атак через мгновения будто бы усыхали и опадали на землю мёртвым грузом, выделяя напоследок из своих тел неуловимый серый дым, сразу поглощающийся зачарованным клинком, что неостановимо продолжал свою вакханалию бесправного боя и бесчестной смерти.

«Её» белый жезл то укорачивался, то удлинялся. В закованных в светло-серебряный метал, изящных женских руках, он свистяще кружил, словно музыкальный инструмент, создающий атмосферу войны и какого-то пугающего праздника. Его заостряющиеся золотые наконечники пронзали проклятую плоть без какого-либо сопротивления, а затем словно бы выжигали ту изнутри своим ярко-жёлтым огнём, постепенно обращающим исчадья в оседающий прах.

Панихидная песнь и реквием по минувшему страданию, что должно было постигнуть группу «трёх авантюристов» в здешних местах. Слава насилия и шокирующей силы, уберегшей их от участи безымянной могилы. Триумф жестокости и непоколебимой власти, рушащей планы судьбы на них.

Идя за этими двумя, недавно ставшими для них напарниками и кажущимися всесильными, совсем не пострадавшими людьми, одетыми сейчас в полностью закрытые доспехи, что были залиты бордовой, ядовито-кислотной кровью, троица просто старалась не думать. Слишком много всего произошло за минувшие дни, и слишком мало времени протекло через утомлённые сознания. А потому, как бы им не хотелось узнать ответы на терзавшие их разумы вопросы, они рефлекторно шли дальше, стараясь поскорее пройти этот бесконечно-глубинный, то сужающийся, то расширяющийся, непроглядный ад. Ведь «побороть его» они сами были не в состоянии, как бы им того когда-то не хотелось…

Сутки сменялись сутками, неопределимые ночи заменялись под землёй неопределимыми днями. Спёртые запахи наполняли туннельные, уходящие вдаль пространства, населённые зеленокожими и низкорослыми, торчаще-длинноухими и длинноносыми, человекопобными тварями.

…

Они были полуразумны, действовали, по большей части, подобно диким зверям в стаях – старались не бродить поодиночке и нападали только коллективно, по несколько пар за раз.

Сами по себе, гоблины не используют оружие, для них оно тягостно. Им больше нравится рвать свою добычу голыми руками, «бессмысленно истребляя» целые полчища лесной живности и жителей окрестных деревень, ведь для пропитания им нужно совсем немного. Однако жадность затмевает их мысли, и ими движет лишь один принцип: «Если не нам, то никому…»

И всё-таки малые гоблинские стаи не принято считать опасными. Они легко уничтожаются и обычно не успевают размножиться в количестве, достаточном для появления более развитой видовой особи. Но, порой, такое происходит, и на свет или во тьму рождается гремлин. Сообразительный, с серой кожей, чуть-чуть, но приметнее выше своих «предков», этот уродец получает признаваемые его соплеменниками лидерские качества, а также зачатки детского интеллекта, отчего он способен создавать и использовать различные приспособления из доступных ему материалов. В том числе – именно его разумная воля сподвигает своих меньших «брато-сестёр», ибо все гоблины двуполы, на рытье земляных лазов и сотворение примитивных подземных комплексов, становящихся зачастую непроходимым испытанием для охотников по их нечестивые головы.

Но и на этом не заканчиваются трудности с жадными отродьями, ибо тогда, когда их общество достигает достаточной величины, и концентрация инферны на их логовой местности начинает зашкаливать, гремлины получают шанс родить не только подобных себе сероватых отпрысков, но и высшую тварь, олицетворяющую жадность.

Речь идёт о кобольдах. Умных, хитрых, аналитически-думающих, быстро обучающихся и, что важно более всего – владеющих магией Инфернума, или точнее – её особым спектром, отождествляющим крамольные, жаднические позывы. В дополнение же к этому – они имеют крепкий кожный покров чёрного цвета, мощную мускулатуру, быструю регенерацию и, обобщая всё вместе – крайне повышенную выживаемость с соответствующим уровнем опасности, не считаться с чем нельзя ни в коем случае даже профессионалам среди наёмников.

…

Поход по этим гиблым территориям, неудобным в своей тесноте и замкнутости и пропитанным дурманящим и тошнотворным смрадом, продолжался уже, в общей сумме, четверо суток. Каждый миг, проведённый здесь, норовил свести с ума, обезумить от подступающей к сердцу паники, заставить забиться в ближайший тёмный угол и ждать, когда за тобой придут – и даже уже не люди, нет… Ждать хотя бы вездесущих, лезущих отовсюду, из каждого прохода, мелких ублюдков, что решат твою оскудевшую участь.

И, тем не менее, Зиосия, Писто и Тимиос не сдавались. Отчего-то они верили в скорый финал этой гудящей противным эхом, гогочущей из теней – смертельной саги, что до сих пор не заканчивалась из-за непонятных и неустающих существ, зовущих себя «людьми».

Господин Силлектис, как они к нему обращались и как уважительно его называли между собой, иногда останавливался с ними на привал меж земных сводов и предавался мнимому отдыху, но делал это как будто бы только из-за них. Ему, как и его «леди» по названному ею самой прозвищу «Дева», отдыхать словно бы было и не нужно. В те моменты, когда они вдвоём снимали с себя шлемы и оголяли свои действительно красивые и теперь отражающие некий героизм, мерцающие во тьме таинственной бледностью, безэмоциональные лица, – каждый из трёх членов авантюрного отряда чувствовал затрагивающие саму душу переживания о своеобразной, приковывающей к себе и располагающей к неосознанному подчинению, ощущаемой неосязаемо, но явно, «обволакивающе-приятной», сокрушающей ауре этих двоих.

Тот, кто «любовь» проявляет – будет «ею» отвергнут; тот же, кто её отрицает – становится страстью для неё. Эта древняя, познанная во времена первой в Мироздании человеческой жизни, простая мудрость – отражала сейчас то влияние, что неизменно оказывали на окружение два псевдо-мертвеца, отгородившиеся от мирских и плотских «чувств» из-за своей совсем не естественной «природы».

…

Никаким монстрам не было пощады в этом марше. Оружие двоих пело всем им дивные мелодии страстной симфонии насилия и раскрепощения, сопровождая собою сцены не менее эффектных, до крайности возбуждающих воинственные начала, парных танцев двух своих отрешённых хозяев. Методично и без излишеств – так действовали мужчина и женщина, и так они представали мастерами «истребления» пред невольными зрителями, что лишь шли за ними и обороняли тылы.

Гоблины лезли и подкрадывались, гибли десятками и сотнями. Гремлины, что были редкими командирами зелёных осатанелых армад, не взирая на попытки отступить и собрать новые защитные группы, повторяли участи своих подчинённых глупых уродов и также рассекались и сжигались подобно им. Не спасало их ничто – ни укреплённая кожа и мышцы, ни продвинутый на несколько порядков интеллект.

Смерть зашла в порочный дом и стала бродить по нему, совершая жатву; и посевы Инфернума, взращенные в подземном лабиринте, стали колыхаться от гиблого дыхания, идущего по их следу.

– Дальше ощущаются владения более сильных существ, – произнёс я, стоя на влажной от блестящей крови, мягкой и слегка разжиженной земле. – Полагаю, это ваши «кобольды»… – ослабевшие от столь большого перехода сквозь земные катакомбы, наши спутники переводили дух и просто соглашались с моими словами; обстановка их вымотала, изморила, и они хотели «поскорее выйти на поверхность», забыв пройдённый путь, как страшный сон, который не хочется вспоминать никогда. – Как и вас, их трое…

Я обвёл взглядом этих людей. Сейчас они опирались на сводчатые стены, простирающиеся на многие километры вперёд и назад, где-то разветвляясь, а где-то сходясь вновь. Я понимал их… Смертным плотским телам сложно выдержать испытанные ими нагрузки. И хотя большая часть давления была взята мною и моей женой, какую-то остаточную долю мы допускали и к ним, дабы они осознавали, что не всё-то так просто, как видится, и проникались глубоким уважением к нашим боевым трудам. Ибо спасение, доставшееся легко, не позволяет ощутить всю тяжесть свалившихся невзгод.