— Какая красота… — не сдержалась она, прикасаясь к гладкой, чуть влажной коже.

Брендон уже смирился с её существованием:

— Да, я над этой цепью два года работал.

Андре не удержалась от смешка:

— Я вообще-то твои мышцы имела в виду — красиво!

Колдун впервые не нашел, что ответить. Лишь терпел, когда карандаш рисовал что-то на его коже.

Брендон оглядывался вокруг и не понимал, почему время остановилось. Чья рука привела сюда Андре? Кто помогал ей сейчас? И кто выведет её из этого пекла потом…

Она рисовала и рисовала. Её пальцы скользили по его коже, внимательно проверяя каждую руну. Близкое дыхание щекотало и заставляло думать не о выпущенном когда-то «Черном гневе», не о пламени, не о матери, сожженной на костре инквизицией, не о своей ошибке тогда, больше десятка лет назад, когда он мстил инквизиторам и не удержал «Черный гнев», спалив монастырь и прилегающие земли… Он думал о девушке, о том, что принц теперь будет думать глупости о них с Андре, о том, что состязаться в привлекательности с Анри, между делом способным подарить целый завод, невозможно, о том, что Андре уже несколько раз предлагала ему свою помощь, а он отказывался, как гордец. О том, что ему нечего предложить Андре. Впрочем, она ничего и не ждала от него, наверное. У неё есть принц. Но кто же выведет её из этого пекла?!

Она, тяжело дыша, закончила ход вокруг него:

— Я больше ничего не могу сделать — главное я разблокировала. Но этого может не хватить… — Её губы посинели от краски копира — она снова и снова смачивала карандаш, рисуя руны. Она облизала сухие, лопающиеся от жара губы, и Брендон заметил, что и язык у Андре был синим. Капельки пота текли по её лицу, короткие пурпурные волосы топорщились мокрыми иглами. И все же она была бесподобно хороша, даже в форменной тужурке «Левиафана» с морским королевским змеем на шевроне — словно помеченная принцем «Моё! Не трогать!». Только дикое желание, которому Брендон год за годом запрещал просыпаться в сердце, умоляло хотя бы попробовать… Он положил руки Андре на талию — он устал быть в одиночестве. Хотя бы сейчас, хотя бы перед смертью можно чуть-чуть позволить себе…

Он притянул Андре к себе, тут же почувствовав, как она сопротивляется. Брендон был понятлив — хотя бы в таком. Он отпустил Андре, тут же повинившись:

— Прости…

Она рыкнула на него:

— Совсем с ума сошел?!

Он твердо повторил:

— Еще раз прости!

Она стукнула его в грудь кулаком — не больно, но обидно:

— Нашел, когда обниматься! А если я руны смажу?! И вообще… — она дернула ворот тужурки. — Вытаскивай нас отсюда, Брен.

Он опешил — он все же надеялся, что принц все продумал и готов её вытащить из пекла — даже если Брендон справится и погасит «Черный гнев», высокая температура еще долго будет сохраняться на пепелище. У Андре нет столько времени — ждать, когда остынет. Она потеряет силы и жизнь гораздо раньше — она же не маг.

— Разве тебя не заберут?

Андре отважно улыбнулась, словно маленькое солнышко выглянуло из-за туч, и призналась:

— Мне такого не обещали. Чудо, что до тебя донесли.

— И ты пошла… — Он такого самопожертвования не заслужил, вот точно. Он костьми ляжет, но вытащит её отсюда. Его ладонь потянулась к её щеке, но не прикоснулась — Андре тяжело опустилась на горячую брусчатку — сил стоять не было. Гул проснувшегося пламени навалился, заставляя давиться горячим воздухом и чувствовать, что смерть безумно близка.

— Еще скажи… что не должна была.

— Не должна. — он сел у рун, по новой проверяя рисунок. Андре оперлась спиной на его бок, тяжело и жарко. — Я не уверен, что у меня получится.

Она обреченно кивнула:

— Значит, мы останемся тут.

— Зачем ты пошла сюда за мной?! Я не собирался возвращаться. Мне не к кому было возвращаться…

Андре напомнила:

— К своему белому как мышь другу… Вы так забавно пререкаетесь… Он любит тебя… Ладно… Уважает. Дорожит… Еще к кому-нибудь. И вообще, Брендон… Чтобы было к кому возвращаться… Сперва надо втянуть иглы, иглобраз! — последнюю фразу она еле просипела — жар высушил голосовые складки, и говорить было нечем. Глаза её то и дело закрывались сами по себе — клонило в сон. Или уже в смерть. — Не бери в голову… Я знала, на что шла… Я справилась — это главное.

Огонь узнал его и теперь ластился, как заскучавший кот. Раньше огонь воспринимался не так — он был врагом, которого надо было победить и удержать, теперь это был друг, предлагавший свою помощь.

Тяжелые капли крови капали на брусчатку, на которой Эван выводил символы — Брендон набросал ему на листе бумаги перед уходом основные руны, сказав, что остальное подскажет сердце. Сердце же подсказывало отнюдь не руны. Сердце трепыхалось от осознания — Эван узнал прячущийся в огне эфир. Не узнать его, когда каждый день сталкиваешься с носителем, невозможно. Оставалось понять, почему Вики и Брок скрыли это от него. Почему промолчали и не сказали, что Полин втянули в грязные дела — в каждом языке пламени горел её эфир, общий для Вики и Брока.

Окровавленный палец скользил по грязным камням, и думать, какую заразу Эван тут может подхватить, не хотелось. Стоило поспешить — где-то там, дальше, куда ушел Брендон со словами, что Эвану есть к кому вернуться, а значит, соваться вглубь огня не стоит, — колдун готовился к обряду. Его алый эфир тоже ни с чем не перепутать.

Эван выпрямился, вглядываясь в незадевающее его пламя:

— Полли, во что же тебя втянули?

Он не надеялся на ответ — Полли, если и была тут, то где-то далеко.

Он скривился: прокля́тая система поиска пропавших людей в этой про́клятой Аквилите снова дала сбой. Эван знал — Поттер не стал бы скрывать пропажу Полин, точнее даже, пропажу девочек, ведь Ноа тоже была где-то здесь. Он обратился бы в полицию. Только Эвану не сообщили об этом, и это значило одно — снова какой-то винтик в синей полицейской форме отказался принять заявление, напирая на пресловутые трое суток. Эван скрипнул зубами — если он отсюда выберется, если он выйдет живым из схватки с Ноа, то первым же делом вобьет в головы констеблей простое правило: пропавших детей начинать искать надо сразу же!

Ноа… Кажется, это была только его ошибка. Он поверил в то, что Тонтон-макута победил в Олфинбурге Ривз. Он поверил в то, что Ноа — не Тонтон-макут, а его жертва, тоже ставшая лоа. Только огонь вокруг Эвана доказывал, что это не так. И Тонтон-макут взялся за старое — в это раз он засунул в свой мешок Полин. Хотелось орать, хотелось ругаться на самого себя: ведь помнил, как тот изъяснялся первое время — дети так не говорят. Ноа стала… Эван поправил себя: Тонтон-макут стал похож на ребенка только со временем — видимо присмотрелся к поведению Полин и начал меняться. Байо говорил, что видел Ноа шестнадцатилетней девчонкой, сегодня утром Ноа выглядела не старше двенадцати — Тонтон-макут умел учиться и перестраиваться. Эван больше не попадется на его уловки. Понять бы еще, как Тонтону удалось избежать призыва в гексаграмму. Впрочем, это как раз неважно.

Время вокруг замерло на пару ударов сердца — пламя остановилось, а потом… Мир взорвался алым эфиром. Эван полоснул себя по запястью, пуская кровь, дарующую силу. Он должен сделать больше, чем ослабленный инквизицией Брендон — он должен вернуться из этого пламени, он должен оттаять со временем и найти ту, к кому стоило возвращаться. Эван знал — пламя ему подчинится. Он не боялся его, и все же устоять на ногах оказалось демонически сложно, когда, раздирая его жилы, не готовые пропустить через себя столько силы, из него вырвался злой алый эфир. Пламя только сильнее рвануло в небеса, словно в него подбросили новых дров. Огонь орал от счастья, он рушил дома и плавил металл, он отказывался подчиняться из соскучившегося кота превратившись в дикого озлобленного зверя.

Наверное, стоило вскрыть и другое запястье, давая больше крови, но Эван заставил себя успокоиться, взять себя в руки — гнев не гасят еще большей яростью. Гнев гасят радостью. Гнев гасят счастьем. Гнев гасят умиротворением. Гнев гасят любовью. Эван заставил себя вспомнить сонную и лишь тогда умиротворенную Вики, её поцелуи и объятья, её целеустремленность и храбрость. Он вспомнил застенчивую улыбку Полин, гордого Поттера, годами служившего в доме не ради денег, а из уважения к семейству. Он вспомнил влюбчивого Брока, мрачного Грега, отказавшегося отступать от любимой даже под угрозой отлучения от рода, Одли, увлеченного только службой, Байо, Арбогаста и многих, многих других… Где-то далеко кто-то, кажется, целовался. Судя по эфиру, это точно был Брендон, но где бы он взял в этом пекле ту, к которой стоит вернуться? Он точно должен вернуться.