Очень большие последствия потянуло упоминание потомком так называемой «Красной Капеллы», о которой он сразу и уверенно смог сказать то, что так называли германцы советскую разведсеть в Европе, разгромленную гестапо уже после начала «Великой Отечественной».

Поначалу он смог выудить сразу из памяти - лишь несколько фамилий - Шульце-Бойзен, Треппер, Макаров, то, что их взяли по радиопеленгации, а «дальше посыпалось…» и название «Красная Капелла» дали им гестаповцы.

Ситуация прояснилась, когда после расспросов, целенаправленный поиск по книгам дал некоторые дополнительные сведения. удалось понять, что разговор шёл о резидентурах как нашего ведомства, так и военной разведки.

Недавно восстановленные в Германии нашим работавшим под дипломатическим прикрытием товарищем Коротковым контакты с ценнейшими источниками Вилли Леманом («Брайтенбах») и Харро Шульце-Бойзеном («Старшина»), показали, что особых отличий от «иной истории» в тайной войне разведок пока нет. По крайней мере, обрывки сведений из книг давали такую картину.

Этот факт и понимание того, что часть резидентур (в США и Великобритании) пора точнее ориентировать на работу под атомным делам, привело к осознанной необходимости посвящать в дела по использованию сведений из будущего ещё кое-кого, чего без разрешения Сталина я делать не мог.

Уже после трёхмесячного тщательного изучения всех материалов потомка и его воспоминаний, с высокой долей вероятностью можно было принять верной гипотезу - источников на «высоком уровне» у германцев в РККА и органах госбезопасности СССР не было всю войну. Давших согласие на сотрудничество в плену и даже активно действовавших позже, наподобие пресловутого Власова, было достаточно, но это совсем иная ситуация.

Конечно, оставался шанс, что что-то прошло мимо поверхностного внимания потомка, что-то осталось засекреченным и, даже не выявленным спустя десятилетия, но, как Нарком, я был уверен - главное теперь, обладая фантастическим массивом данных об противнике, его нужно реализовать.

Но даже когда я получил разрешение от Сталина, значительную часть работы мне пришлось делать самому, стараясь просто верно ориентировать подчинённых. Есть вещи, о которых должны знать единицы. Итак число осведомлённых в разной степени о будущем людей приблизилось к сотне. Надеюсь, при таком числе осведомлённых мы смогли достичь лучшего сочетания качества освоения сведений с требуемым уровнем секретности.

А лучшим уловом, применительно к специфике возглавляемого мной ведомства и в отношении главного, на настоящий момент, врага, оказались две книги, извлечённые потомком в октябре из каких-то глубоких архивов на компьютере. Ещё бегло пролистанные в кабинете Рожкова, врученные им мне три с половиной сотни фотографий страниц книги, озаглавленной как «Абвер: щит и меч Третьего рейха», вызвали у меня крайне довольную улыбку.

- Бесценный вы человек, товарищ потомок - отмерил я ему заслуженную и искреннюю похвалу, ибо, помимо меня, на тот момент, во всём мире он был единственным, кто понимал, что именно идёт в мои руки с данной пачкой фотографий.

И вот в этот момент я понял, насколько далеко от нашего времени ушёл 2018 год. Ибо мои слова, явно пришедшиеся бы по нраву и вызвавшие бы гордость за себя у любого из моих подчинённых, просто «пролетели мимо» потомка.

Он кивнул. «Рабочий момент в жизни попаданца» и «архивная пыль». Забавное у них, там, в будущем, восприятие прошлого… но в те дни, когда природный феномен закинул к нам попаданца, а в штабах ОКХ и ОКВ Германии отрабатывались первые варианты планов войны против СССР, и Абвер уже начал работать по подготовке к их реализации, в первую очередь, со стороны маскировки и соблюдения секретности, иметь знания о том, что и как будет происходить - даёт ощущение всемогущества, хотя и относительного. Пусть стараются и тратят свои силы - подумал я тогда с некоторым злорадством об врагах. Естественное соображение знающего историю на десятилетия вперёд… впрочем, я мысленно хорошенько встряхнул себя и напомнил - кто знает, как сейчас пойдут события в войне? Изменения, конечно, будут накапливаться с каждым нашим иным действием.

Явные, видимые и обывателям, события также шли своим чередом. 27 сентября в Берлине был подписан пакт трёх держав, оформивший военный союз Германии, Италии и Японии, а в ноябре к нему присоединились Венгрия, Румыния, Словакия.

Всё как и в «истории попаданца». Очень примечательное чувство - знать события на месяцы вперёд. Вот завтра будет то-то, через неделю другое… ни с чём не сравнимые ощущения… даже зная, что скоро «история будет меняться», но тем не менее…

А вот вторая книга, представлявшая описание жизненного пути одного из сотрудников ГУГБ, нынешнего руководителя «иностранного» отдела, и, бывшая, вместе с тем, ещё одним бесценным кладезем информации и добавившая множество новых потрясений лично для меня, подтолкнула к тому, чтобы обратиться к Хозяину.

Поэтому, взяв дело в свои руки и руководя потомком, самолично перебиравшим на компьютере все книги в поисках любых сведений по разведывательным операциям, в результате чего мной была подготовлена докладная записка на имя Сталина о необходимости вовлечения в тайну «Особой папки», связанной с перемещением во времени, начальников двух наших разведслужб.

К первым дням зимы, под влиянием изучения этих книг и других материалов с компьютера, их анализа и разбора противоречий, я определился и, имея запрошенное ранее и полученное разрешение Сталина на допуск к «Особой Папке» ещё двух человек, пригласил их к себе.

Один из них был наш начальник «иностранного» отдела ГУГБ, другой - от товарищей военных, руководитель их разведывательной структуры.

Последние дни декабря 1940 года, Старший майор государственной безопасности П.М.Фитин, начальник 5-го («иностранного») отдела ГУГБ НКВД. Воспоминания-размышления, одолевавшие его в момент прогулки с женой Лилией и восьмилетним сыном от первого брака Анатолием по украшенной и ярко освещённой предновогодней вечерней Москве, готовившейся к встрече нового, 1941-го года.

Первая рабочая неделя декабря началось для меня с привычного уже вызова к Наркому, который последние месяцы начал особо плотно контролировать деятельность нашего отдела, заставляя почти ежедневно отчитываться о текущем состоянии дел и детально вникая в сведения, получаемые от всех наших источников за границей. За эту осень нарком отдал несколько распоряжений, связанных с отправкой указаний зарубежным резидентурам по приоритетным задачам. Где-то в ноябре, размышляя над поставленными нам задачами, я чётко осознал - нарком явно действует по какому-то плану, скорее всего сформулированном на самом верху. Указания, часто бывшие ранее весьма общими, обрели конкретные формы и были явно нацелены на решение какой-то новой задачи.

Вот только что это за неясная и не представимая мне до декабря даже в самых оторвавшихся от жизни фантазиях задача и как с ней связан появившийся в структуре ГУГБ новый, «информационный» отдел, строжайшая секретность в работе и наглухо перекрытое общение в пределах ГУГБ поразило многих наших сотрудников, привыкших к хотя бы минимальным дружеским контактам на уровне «привет, все в порядке?»

Единственное, что знал я - начальником 8-го отдела был назначен бывший и.о. начальника Молотовского УНКВД Поташник. Почему именно он - разъяснилось в начале декабря. Но, оглядываясь назад, многие перемены, не укладывавшиеся поначалу в моей голове, своё логичное и однозначное объяснение получили именно тогда.

Признаюсь, я был весьма удивлён возвращением в отдел его бывшего начальника (хотя уже и в качестве моего подчинённого), арестованного в ноябре 1938, когда я сам ещё только попал в 5-й отдел, Сергея Михайловича Шпигельгласа.

После расстрельного, как я знал, и отменённого, приговора, видимо, своё назначение в отдел он воспринимал, как улыбку судьбы. И даже необходимость подчинения бывшему стажёру не смущала его, хотя было видно - досталось ему на следствии крепко. Его возвращению, как я точно знал, был больше всех рад мой заместитель Судоплатов.