— Не смей мне лгать, — Рэтар встал.

— Я не лгу, — ещё немного и у неё случится истерика и это будет совсем некстати. — Он пришёл сюда, искал тебя. А потом наговорил всего. И я…

— Всего — это чего, Хэла? — феран возвышался над ней, и от бешенства внутри него становилось тяжело дышать.

— Сказал, что скоро станет фераном, — ответила ведьма дрогнувшим голосом, — сказал, что ты знаешь, что твоё время подходит к концу. Он был серьёзен и говорил уверенно. Он знает, что это правда.

Рэтар упёрся кулаками в столешницу, тяжело выпустил воздух, пытаясь восстановить внутреннее состояние, унять себя, после вспышки ярости.

— Прости, мне надо было сдержаться, но я не смогла, — прошептала Хэла.

— Что ещё сказал? — так же жёстко спросил феран.

— Это же Шерга. Мерзостей всяких наговорил, — она совсем не хотела вдаваться в подробности, да и, если Шерга будет жаловаться на неё, разговор навряд ли дословно перескажет. — Мне не надо было так делать, но вот не стыдно ни разу.

— Что ты ему сделала? — уточнил мужчина.

— Вытащила из него огонь, а потом вернула назад, — ответила ведьма. — Напугала его.

Рэтар стоял нахмурившись и лицо его было совершенно далёким и жёстким.

— Иди, Хэла, — не взглянув на неё, сказал он всё тем же тоном не принимающим никаких возражений и причиняющим боль. — Мне надо подумать.

Ведьма посмотрела на него, но на её заминку феран лишь резко и с нажимом повторил:

— Иди!

Разве что “вон” не сказал, хотя едино…

Хэла кивнула и вышла.

Сначала ей хотелось пойти и утопить всю эту боль в воде, но идти в комнаты Рэтара не было желания.

И когда спускалась вниз, в ней рвалось на части осознание насколько она близко была к тому, чтобы избавить всех от такой твари как Шерга, а с другой вина перед Рэтаром, потому что ей верилось в то, что он не стал бы терпеть возле себя такого как Шерга, если бы мог избавиться, наказал бы уже давно, или прибил к чертям.

И Хэла разозлилась. И злоба эта душила её, сминала. И в такие моменты было страшно быть рядом с людьми, поэтому она ушла в загон к харагам.

Звери были ей рады, немного порычали в неё, перенимая её настроение, это был рык поддержки и Хэла была им в этом благодарна. Она устроилась в соломе, накиданной в углу, где спали хараги, а Фобос и Деймос окружили её, чтобы согреть и успокоить. Хэла положила голову на старшего, а руки обняли младшего.

Она всегда была удивлена тому, что шерсть их совсем не пахнет. Точнее не пахнет так, как должна, по её разумению и привычке, пахнуть шерсть псов, волков или медведей. Но вполне возможно, что в этом мире это было особенностью, которая позволяла этим хищникам охотиться.

Хэла погрузилась в свои тяжёлые мысли. Она беспокоилась угрозе Шерга. Слова его напрягали, действительно пугали. Она знала на что он способен в своей бессильной злости.

Первое, что Хэлу попросили сделать, когда притащили в Зарну, как чёрную ведьму, это убить больного тора.

За ней пришёл Тёрк и привёл её к отдельному загону, где была тоора в очень плохом состоянии.

Про этих животных говорят, что если они лягут и пролежат больше мирты, то больше не встанут. Уж насколько это было правдой и вообще почему было именно так, Хэла не знала, но тот конкретный тор был совсем плох, он тяжело дышал и вставать уже даже не пытался.

Возле загона с ним был Рэтар и Мирган. Говорил с ведьмой Тёрк. Говорил так, словно Хэла глупая девица, лет пятнадцати, а он этакий отец, желающий объяснить нерадивому подростку все очевидные и непреложные истины окружающего мира.

Хэла фыркнула, залезла в загон к негодованию своего новоявленного "папаши", возразившего ещё что-то. И быстро Тёрка осадила, чем привела в замешательство, а заодно заработала сначала неприязненное отношение. Но со временем эта её способность вечно находить, что ему сказать поперёк, переродила неприязнь в любовь, судя по всему до гроба.

Нормально ей всё объяснил Рэтар — была хворь у тоор, их отделили от остальных, все померли, а этот последний, тоже должен умереть, и чтобы не мучился, давай, ведьма, ты его убьешь.

Про себя Хэла добавила: “а мы заодно посмотрим, что ты умеешь делать”. Но промолчала, точнее, глянув ещё раз на несчастного зверя, спросила, может здоровое животное как-то поприятнее и нужнее мёртвого? На что получила неоднозначные и нахмуренные взгляды трёх горанских братков, двоих из которых окрестила “двое из ларца одинаковы с лица”.

На их взгляды ведьма фыркнула и, цокнув языком, приказала тору встать, что тот и сделал. Здоровый и бодрый. Она потрепала его под наростом на морде, сказала что-то ободряющее и вылезая из загона собиралась уйти.

Но тут Тёрк, явно ошарашенный, как и Рэтар с Мирганом, чудом ею сотворённым, спросил, а умеет ли она вообще убивать. И на это пришлось прихлопнуть попавшуюся под руку беднягу туняку, которая бегала вдоль крыши крытого загона и, когда она свалилась дохлая почти на голову обалдевшему Тёрку.

Хэла поклонилась и, развернувшись, отправилась в дом, напевая о том, что “шёл с улыбкой здоровяк по ночному парку и у тихого пруда повстречал гадалку”.

Того тора ещё какое-то время держали в загоне одного, видно ожидая, что всё же сдохнет, и зверь грустил от одиночества и тосковал по своим. А Хэлу все избегали, потому что чёрная ведьма же.

И в итоге в загоне зверя она проводила почти всё время. Болтала с ним, чесала морду, а однажды даже достопочтенный феран, обходивший её стороной в как минимум сотню метров, дал ей орехов, которыми обычно хвалили тоор за послушание и при обучении. Тор был счастлив, да и ведьма была невообразимо рада. И благодарна.

Тогда-то Хэла и столкнулась с Шерга впервые. Он прижал её в переходе между домом и крылом домашних.

Наверное, если бы такое случилось с ней в её мире, то она бы просто окаменела от страха, но тут-то она много чего уже могла и умела, поэтому досталось ему очень конкретно, хотя и по ней вдарило, потому что именно тогда начало крыть эмоциональным фоном всех подряд, и эмоции внутри этого выродка были настолько отвратительными — от них выворачивало и хотелось убивать.

Вот почему Хэла сказала Элгору, что внутрь Шерга не полезет, потому что убьёт, точно убьёт и ничто и никто её не остановит.

Тогда она заговорила от его злого умысла против серых, которые очень от него страдали, а жаловаться не могли, и Хэла их понимала. Сложно переступить через себя и пойти рассказать об унижении и насилии, да ещё кому — дядьке, который хоть может и справедливый, и хороший, но страшен, как дьявол, да и приходится этому душегубу старшим братом, хоть и сам может такому родству не рад.

А Шерга в ту ночь пошёл и зарезал того самого тора, к которому она привязалась, и которого вспомнил Рэтар, когда ругал её после потери сознания, а потом жалел после того, как отругал. И Хэла сама ферану так правды и не сказала.

С такими, как Шерга, нельзя было знать, чего можно ждать. Невозможно всё вокруг заговорить, невозможно и его изолировать, хотя об этом Хэла тоже думала. Но силёнок у неё на такое навряд ли хватит, тем более в этом мире основа всего было “право” — личное право на что-либо, и с этим было сложно. А у неё даже были мысли в голове — дать Шерга что-то себе сделать плохое, а потом убить его, защищаясь… к этому очень серьёзно склонялась, особенно после сегодня.

— Хэла? — позвала её Маржи.

— А? — женщина вылезла из мыслей и воспоминаний и уставилась на зарёвунную серую. — Что случилось, куропатка моя?

Маржи мотнула головой и спросила:

— Ты чего тут? Холодно, а на тебе плаща опять нет.

— Маржи, — она встала и подошла к девушке. — Какой плащ? Что случилось, детка?

Та всхлипнула и разрыдалась в плечо ведьмы.

Спустя некоторое время, сквозь рыдания, Хэле удалось понять, что… да твою влево… Шерга сказал Гиру, что обжимал его девицу обожаемую и что вообще не понимает, чего брат младший в такой девке нашёл.

И понеслась жара… в итоге Гир где-то там пьёт, а Маржи ненавидит себя и Шерга, и вообще всю свою жизнь и вот рыдает, сидя в сенной.