— Да, — ответил юноша. Ничего лишнего, ни одного вопроса.

— И ещё, — добавил феран. — Я буду здесь. Ко мне никого. Все вопросы по дому к Элгору, все ко мне — под дверь. Про Зеура не пиши, расскажешь лично, когда спрошу.

— Да, достопочтенный феран.

— Всё. Блага, Брок.

— Блага, достопочтенный феран.

Юноша приложил кулак к груди и вышел.

Рэтар вытер с лица и шеи Хэлы кровь, снял платье. Провёл пальцами вдоль выреза ворота ранровой рубахи. Дёрнулось пустотой, потянуло тяжестью воспоминание об утре.

Он знал, что она будет протестовать, когда заказывал нижние рубашки для неё такого цвета. Знал. И этот протест. И эта рубаха из косты. И Хэле так шёл этот цвет. Он склонился и поцеловал плечо ведьмы, потом укутал её и вышел.

Находится рядом было невыносимо тяжело. Если в другие разы Рэтар ловил каждый её вздох, то сегодня это было вне его сил. Злость переливалась в почти осязаемое чувство ярости, рвущее всё внутри на части. И он взял второй меч и поднялся на башню.

Когда был ребёнком, он рисовал на полу черныгой линии движения ног при защите в одну сторону, при нападении в другую. Круг башни был идеален для тренировок и главное, что самого Рэтара, когда был мальчишкой, не было видно снизу. Он проводил в изнуряющих тренировках огромное количество времени, доводил себя до того, что руки не могли держать даже ложку.

Но он знал, что всё это не просто так. Он был упорным, он всегда чётко видел свою цель. И уже в десять он был одним из лучших мечников Кармии. В пятнадцать доказал, что равных ему нет.

Но это мастерство, которое можно отработать, а чувства? Хотры их разорвите!

Что делать вот с этим не поддающимся контролю разрывающим на части гневом из-за того, что чувствуешь эту слабость, что не можешь взять себя в руки, потому что тебя сжирает страх, который во всех других случаях готов задавить, придушить, а тут не выходит. Эта потребность в другом человеке, его тепле, его голосе, взгляде, улыбке. Потребность возвращаться.

Даже когда живы были мама… и сестра. Рэтар любил Элару, но скорее просто допускал её к себе в мир, позволял залезать куда не позволил бы никому, да никто и не пытался. Но Рэтар не чувствовал себя дома нигде и никогда. Дом просто место, где не было войны.

А сейчас чувствовал. Сейчас тянуло. Даже в этот момент, когда усиленно махал мечами, чтобы унять злость на Хэлу и на себя, тянуло пойти вниз и обнять, вслушаться в дыхание, согреть, потому что знал, что ледяная, хоть в десяток укрывал её закутай. Потому что с ней было это чувство "дома". И это всё его тяготило.

Дело было не в ведьме, дело было в нём. Не привык. Чтоб ему, не привык зависеть от кого-то, а тут стал. До одурения и потери хладнокровия.

А самое мерзкое — Рэтар понимал, что Хэла здесь не при чём. Она не виновата, что он дышать без неё не может, что представить боится, что сейчас вернётся, а её там не будет. Это его боль, он потерял всех тех, кого мог бы сохранить, кто был слаб и к кому он испытывал вот эти самые чувства.

“Чувства? Ты слаб пока помнишь, что такое жалость, что такое сострадание, соболезнование, горе, милосердие, нежность, любовь? Нет. Всё это лишь вывернет тебя, выжрет изнутри, сделает пустым, сломает. Ты сдохнешь под напором всего этого бесполезного месива. Грызи, рви, кусай, жги, режь, мни, топчи, уничтожай. Хорони всё это или тебе конец, слышишь, мальчишка, тебе конец!” — голос отца в голове забивал каждое слово, до сих пор с болью. До сих пор с верой в то, что по-другому нельзя.

Отец не допускал ничего кроме пользования. Но он же любил мать. Любил… если бы не любил, не сломался бы, когда её не стало.

Рэтар горько усмехнулся — и получается, что отец подтвердил свои слова…

Когда Хэла наконец пришла в себя, было утро. Она вздрогнула, открыла глаза, резко поднесла руку к лицу, словно потеряла сознание только что, а не вчера. Потом нахмурилась, встретилась с ним взглядом.

Рэтар так и не смог уснуть, даже после тренировки, он лежал рядом с ней, одетый, смотрел, как она спит, и всё это безумие изводило его, сводило с ума.

Ему нужен был порядок, да, Хэла была права. И в этом.

— Я, — прошептала она, но Рэтар не дал ей сказать.

— Ты не выйдешь отсюда по крайней мере в ближайшие две-три мирты, — произнёс феран, давая понять, что слышать возражения не намерен. — Никаких заговоров. Только отдых — еда, ванна, сон, хочешь книги, хочешь бумаги и тлисы, но никаких трав, никаких людей с их проблемами, никаких заговоров. И я клянусь тебе, Хэла, если ты будешь сопротивляться — я убью тебя.

Хэла сжалась. Она знала, что Рэтар говорит серьёзно.

— Я вернусь после прогулки с харагами и принесу завтрак.

И он знал, что если она скажет хоть слово сейчас, он снова сделает всё, что она пожелает, потому что противиться ей не мог, поэтому просто встал и вышел.

— Не пытайся, Хэла, — проговорил Рэтар, когда Хэла встала и застыла в проёме между спальней и рабочей частью комнаты.

Он работал, сидя за столом, вернувшись после выгула хараг.

— Не пытайся что? — спросила ведьма тихо.

— Я решения не изменю, — ответил феран, не отрываясь от бумаг.

— Я просто хотела побыть с тобой, — проговорила Хэла. — Этого мне тоже теперь нельзя?

Всё-таки добралась до него. Её слова задели и Рэтар поднял на неё взгляд.

— Не делай из меня чудовище, ведьма.

— Я не делаю, — ответила она, так и не двигаясь из проёма.

Рэтар вздохнул и откинулся на спинку кресла, положил голову на руку, опиравшуюся на подлокотник.

Боги, какая она была красивая — рубашка делала кожу ещё бледнее, чем была, но зато брови, ресницы, губы, волосы были ярче. Даже на этом уставшем лице, немного посвежевшем после сна. И он изо всех сил старался не обращать внимания на босые ноги и все изгибы её тела, которые были видны под полупрозрачной костой и кажется просто отлично, что она не серая и не белая, а ранровая.

— Я так зол на тебя, Хэла, — проговорил феран тихо. — Ты даже не представляешь, что мне приходится делать, чтобы не выйти из себя, не разнести всё тут к рвашам, сдержаться и не причинить тебе своей злостью вред.

— Прости, — ведьма слегка прикусила губу и потупила взор.

— Если хочешь, ты можешь быть здесь, где угодно. И ты не съела завтрак, — и Рэтар снова вернулся к своим бумагам, потому что будет смотреть в омут её глаз ещё чуть подольше и дрогнет.

— Я не хочу есть, — отозвалась Хэла и бесшумно подошла к дивану рядом со столом.

Потом она замялась, развернулась:

— Ты сказал — никаких заговоров, — проговорила ведьма. — А как же обозы в Алнаме и ледяной тракт?

— Это теперь не твоя забота, Хэла, — отрезал Рэтар.

— Нет, ты не можешь, это не честно! — к ней вернулся голос, она нахмурилась и сделала шаг к столу.

— Что? — ну, пропади всё пропадом. — Не могу? Не честно? Ты серьёзно, Хэла?

— Да, я серьёзно, я… — она запнулась, но выдержала его тяжёлый взгляд. — Это моя работа, я должна её сделать.

— Нет, — рыкнул Рэтар. — Ты делаешь то, что я считаю нужным, только это и ничего больше, ясно? Хватит! Не умеешь следить за собой, не умеешь останавливаться, значит я тебе в этом помогу!

— Это, — но с её упрямством было невозможно сражаться.

— Нет! — гаркнул он, прерывая её и вставая. — Мне наплевать на тракт, мне наплевать на обозы, пусть сгинут, тебе будет урок, а я справлюсь, но ты будешь в порядке, ты будешь здорова, не доведёшь себя до обморока, не доведёшь до того, что даже у мага руки сводило, когда тебя лечил, потому что несмотря на то, что у него не было сил на лечение, но ему пришлось, так как в этот раз ты себя чуть не добила. Я не могу тебе позволить этого, ясно? И я не позволю.

Хэла подавилась какими-то словами, доводами, её душила обида, в глазах были злые слёзы и боги как он хотел её пожалеть, обнять, но он был прав, уверенность в своей правоте подначивала, колола и он не смог заткнуться.

— Почему ты не сказала мне, что у тебя болит голова? — Рэтар смотрел на неё с высоты своего роста и она под его напором становилась всё меньше.