— Ты травы не пила, потому что твой герой-осеменитель против был? — спросила Хэла.

Эка усмехнулась и кивнула:

— Я после третьего пила, потому что понесла четвёртого, но он у меня пропал лунь на третий. Кровавые дни его забрали, — ответила хозяйка. — И я ходила к ведьме за травами, а она мне дала, а потом усмехнулась и сказала, что не пить мне их долго. И так и оказалось. Потому что он всё старался, ох, как старался, а я всё пустая и пустая, а потом он траву нашёл. Наотмашь мне врезал, я думала голова оторвётся, а потом сказал, что ещё раз такое будет и убьёт меня. Вот и рожала ему. Боги, неужели больше не надо? Правда? Счастье-то какое!

— Эка, Эка, — покачала головой Хэла.

— А про супруга не переживай, — махнула рукой женщина. — Есть — нет, я сама себе могу помочь. Мне кормилец не нужен. Да и…

Она замолчала, потом усмехнулась.

— Я знаешь какая была шальная девка? Ох, Хэла. Все они, — она кивнула в сторону ворот, подразумевая видимо воинов, стоявших на страже, — все у меня за юбку держались. Да и сейчас, я себе цену знаю. У меня уже рано всё было как надо. И я видела, что они все от меня с ума сходят. Идёшь по улице, а они шеи сворачивают, прям чувствовала это, знаешь, руки прям кололо. Я и обряд Анат прошла раньше других, а потом в дом меня определили — мама у меня всю жизнь домашней была. И матэ.

Эка вздохнула, слегка улыбнулась воспоминаниям.

— А я росла в доме, с ними росла, с Горанами, с другими детьми, вот как мои бегают, так и я бегала. Я с Риваном в один сезон родилась. Он мне столько гадостей в детстве делал, как и всем. А когда я уже домашней пришла, наткнулась на него и… — она запнулась, потом глянула на ведьму с такой тоской и болью. — Ой, Хэла, вот не знаю может такое быть, что вот не можешь без человека, любишь, тоскуешь, а как рядом он с тобой, так ненависть такая разбирает, что удавить хочется или его или себя?

— Бывает, — кивнула ведьма.

— Вот у меня с ним так и было, — прошептала Эка. — Он меня к стенке припёр, а он тогда, как и все Гораны здоров был, на две головы меня выше, а я же не низенькая была, рослая. Припёр и сказал, что если он меня с кем из парней или, боги берегите, мужиков, увидит, то я пожалею, что родилась. И я ему верила. Ему нельзя было не верить — он лютый был, как отец. Знаешь, как я от мужиков бегала после этого?

Она улыбнулась кривовато, с горечью.

— Но я бегала-то бегала, а изводить кто мне мешал? Я за детками в семье смотрела, за младшими. Всюду с ними была. И в Трите, тоже, — она ухмыльнулась. — И, ох, когда купались в Нраве, я специально всех парней изводила. Эти бедолаги на всех деревьях висели, во всех кустах сидели, чтобы на меня глянуть. А я специально покупала себе нижние рубахи из косты. Всё жалованье своё на них тратила.

Хозяйка лукаво повела бровью.

— Они плотнее кенты, конечно, да и не хватило бы мне на кенту, я ж не знатная. Но и эти хорошо, к телу какие приятные, но прозрачные. А как намокают — вообще как голая. Всё видно, — она усмехнулась. — Стою на берегу, волосы до колен почти были тогда, девки остальные все в воде, выйти боятся, а меня так, даже не знаю, как сказать, переполняло чувство, знаешь, что я всё могу.

Хэла улыбнулась, а Эка рассмеялась и вздохнула.

— И Ривана это рвало на части. Он злой был за это на меня. Я прям чувствовала, как он меня прибить хочет и меня от этого то в жар, то в холод бросало. Скручивало всё внутри. И один раз мы в костры с домашними из Трита возвращались, а он меня от них утащил, они и не заметили — цнельные все были, — покачала головой женщина. — В бринту затащил и… Я его очень любила, но и ненавидела жутко. Он меня душил своим присутствием, понимаешь? Невозможно было вздохнуть. И без него было хоть вой.

Эка замолчала, погрузившись в воспоминания полные невообразимых раздирающих душу эмоций, которые Хэла чувствовала даже не заглядывая внутрь женщины.

— А потом он погиб, — прошептала она. — Я до сих пор обхожу стороной вон то место, где он лежал, когда его принесли.

Эка кивнула в сторону входа в дом.

— Не могу туда наступать. Я стояла и смотрела на его тело. И было так больно, но Хэла, словно с меня сняли камень, который меня убивал, — она застыла, уставившись в пустоту. — Он меня сломал. Я потом без мужика не могла. И все не такие были. Но я только до двух, каких хотела, не добралась.

Экономка перевела на Хэлу свой взгляд:

— Тёрка и Рэтара, — её губ коснулась заговорщическая улыбка. — Тёрк был взрослый очень. Ох, как я старалась его провертеть, но ни в какую. Он мне говорил — иди-ка ты, девочка, отсюда, крути вон кого пошустрей. Словно старик.

Женщины рассмеялись — Хэла так ясно представила себе выражение лица мужчины при этих словах. Он видимо и вправду всегда был таким.

— А Рэтар, — Эка вздохнула. — Я бы душу Хэнгу продала, чтобы он на меня хотя бы раз посмотрел так, как на тебя смотрит…

— Эка, — вскинулась Хэла, кажется слишком резко, потому что хозяйка рассмеялась и похлопала ведьму по ноге.

— Перестань, ну! — повела она головой. — Я это вижу, хоть глаза коли, что поделать? Он на тебя так смотрел ещё, когда нам первый раз показал. Я не удивлена, что он до тебя добрался. Ты ещё долго продержалась.

— Я? — удивилась ведьма.

— Конечно. Он тебя зацепил тоже, но ты изо всех сил сражалась, — тихо проговорила экономка. — Я даже в один момент подумала, что тебя Тёрк приберёт. Он может, он хоть и строит из себя весельчака такого, а на деле серьёзный мужик, суровый. И уж если бы решил по-настоящему тебя прибрать, то поверь мне вокруг да около не ходил. Но он не мог, потому что он брата знает, как никто. Нутром его чует. А Рэтар извёлся весь.

И Эка снова тягостно вздохнула.

— Такая, как я, ему никогда не была нужна. У него особенность — он внутрь смотрит. В душу. Никто так не умеет, а он выворачивает наизнанку. И уж какая бы не красавица, какая бы горячая, интересная… его никто не цеплял никогда. Так, если и были — только для вида. Одна, вторая, третья. Уж как я ему глазки строила, как зацепить старалась — напрасно. Он сквозь меня смотрел, потому что пустая я.

— Эка, — покачала головой Хэла, давая понять, что женщина ошибается.

— Нет, правда. Так и есть. Не надо. Я себя знаю, какая знаю, ничего лишнего не заберу, но и не прибавлю. Рэтар другой. Ему всё внешнее не надо. Ему настоящее нужно. И он хороший, невозможно, он заслуживает, Хэла, понимаешь? — она говорила с болью, с придыханием, с сожалением. — А ему столько досталось. И Тейта эта его. Она была милая, добрая, никогда никому не грубила, всегда была вежливой такой, тихой, словно стеснялась. Но это её…

Словно поперхнувшись, Эка поморщилась:

— Я понимала её, понимала, — тем не менее повела рукой в примирительном жесте. — Мне тоже невмоготу порой было, — сказала хозяйка с горечью.

Потом повела плечом и усмехнулась, словно отгоняя печальные мысли, но всё равно внутри неё ведьма чувствовала тоску.

— Помню Миргана знаешь, как взяла? На кострах благости Изара, приперла его к стенке и говорю — Мирган, миленький, не могу больше, или ты или пойду кого в городе искать. Он протрезвел моментом. Ух, самый шикарный из всех моих мужиков. Клянусь тебе, Хэла, — они захихикали. — Я даже подумала, когда мой мне заявил, что бросит теперь — а иди! А я пойду Миргана ухвачу, и он от меня никуда не денется. Надо было тогда хватать. Но я дура была. Струсила. Мирган такой настоящий. А я за красотой потянулась. На зависть девкам. Мой красавец знаешь какой был? Краше Роара. А потом вот… видно с семенем вышел весь.

Женщины переглянулись и прыснули со смеху.

Хэла видела, что Эка словно исповедуется ей, она говорит то, о чём никогда никому не говорила, и её хотелось слушать, потому что это было важно.

А ещё всё это больное, что ведьма никогда не полезет узнавать. Про Тейту. Ведь это так звали доселе безымянную супругу Рэтара?

— И ладно Тейта была с великим эла, — это хозяйка прошептала, словно кто мог подслушать и случилось бы что плохое. — Но Шерга…