— Послушайте! — снова заговорил Ксавье, теперь голос его перестал дрожать и звучал твёрдо. — Если нужна женщина, а у нас её нет, так давайте её сделаем.

Луи повернулся к мальчику и посмотрел на него, как на сумасшедшего:

— Хорошая мысль, малыш! Только вот я не понял, кого из нас ты посчитал Господом Богом?

— Но мессир! — оруженосец вспыхнул и тотчас вновь побледнел. — Господь сотворил женщину из ребра Адама и вдохнул в неё душу. А нам-то всего лишь и надо суметь сделать женщину из мужчины. Это же куда легче! По крайней мере, если нет другого выхода, можно попробовать.

Темница в угловой башне не была обычной мрачной тюрьмой: в ней были побелённые стены, два довольно больших окна, забранных густыми решётками, но пропускавшими достаточно света и воздуха. Даже на каменном полу этой просторной комнаты был постелен ковёр, правда, старый и вытертый, но всё ещё красивый. Поверх брошенного на ковёр одеяла была накидана груда подушек. В эту ночь жара немного спала, и прохлада вошла в темницу. Но она не охладила лихорадочных мыслей Эдгара.

Молодой рыцарь в который раз переживал свой разговор с султаном и не знал, что волнует его сейчас сильнее: то, что Саладин сказал о возможном заключении мира с крестоносцами и о возвращении им большей части Святой Земли, или загадка, связанная с именем царевны Абризы...

Пленника привели к султану этим утром. Привели в палатку, поставленную среди руин, на месте главной крепостной башни. Трудно сказать, отчего Саладин приказал перенести сюда свой шатёр. Возможно, хаотические груды битого камня и кирпичей, над которыми со свистом носились лишившиеся гнёзд стрижи и ласточки, чем-то напоминали султану нынешнее состояние его собственной души? После Арсурской битвы он уже не умел скрывать ни своего смятения, ни своей растерянности, хотя до поры ему ещё удавалось скрывать страх. И самое неприятное заключалось в том, что он не мог понять, кого боится сильнее: Ричарда Львиное Сердце, неумолимо гнавшего и гнавшего его от города к городу, или своих подданных, кажется, уже готовых предать и уничтожить былого кумира!.. Льстивой преданности и угодливым словам Салах-ад-Дин отлично знал цену — он сам стал повелителем правоверных, совершив предательство, и понимал, как легко с ним сейчас может случиться то же, что с наследниками Нур-ад-Дина.

Невероятная радость, охватившая султана, когда ему сообщили, что его всадники захватили в плен короля Ричарда, сменилась страшным разочарованием, едва ли не отчаянием. О том, что рыцарь, назвавший себя королём, никакой не король, стало известно почти сразу, едва пленника привезли в Яффу. Военачальники султана хором смеялись над легковерными воинами: даже те, кто никогда не видели лица английского короля, помнили, что ему никак не меньше тридцати лет, а пленённому храбрецу было на вид двадцать, если не меньше...

Первым побуждением Саладина, когда он увидал перед собой человека, разрушившего его последнюю надежду, было схватиться за саблю. И возможно, он так бы и сделал, прояви Эдгар хоть малейший страх при виде грозного султана. Но в лице и в глазах рыцаря не было не то что страха, но даже напряжения — он смотрел на повелителя правоверных едва ли не с улыбкой... И это, как ни странно, вызвало в душе Саладина не гнев, а примирение.

Он усадил пленного на подушки рядом с собой и заговорил с ним самым дружелюбным тоном. Постепенно, задавая вопросы и слушая, как отвечает на них юный рыцарь, Салах-ад-Дин убедился, что тот умён, и что храбрость его не напускная, а это ещё более расположило его к Эдгару. Причиной тому была вовсе не чувствительность султана — просто он подумал, что этого рыцаря можно, пожалуй, использовать для вероятных переговоров с королём Ричардом, и что непокорный Ричард, возможно, прислушается к словам того, кто спас ему жизнь.

Султан безо всякого лукавства признался юноше, что помышляет сейчас о мире с христианами и хочет, чтобы этот мир был выгоден и тем, и другим. До начала переговоров он хотел бы встретиться с королём, и лучше всего, если бы эта встреча была тайной: не нужно, чтобы его войско до поры до времени узнало о решении своего предводителя.

Эдгар сказал, что готов посредничать между королём Ричардом и Салах-ад-Дин ом, если только тот вскоре обменяет его на мусульманских пленных, и рыцарь получит свободу. Он тщательно подбирал слова, потому что по-арабски говорил ещё из рук вон плохо, однако уроки Рамиза-Гаджи не пропали даром: во всяком случае, француз понимал всё, что ему говорит повелитель правоверных, а отвечая, восполнял нехватку слов жестами.

— Я хочу, чтобы ты доверял мне, — говорил султан своему пленнику. — Мне не выгодна дальнейшая вражда с королём христиан. И я готов заключить с ним самый прочный союз. Мы можем даже, — тут Салах-ад-Дин чуть усмехнулся, хотя его глаза оставались серьёзны, — мы можем даже по обычаю, что существует у вас, христиан, породниться с королём. Если у него есть сестра либо племянница, я был бы рад взять её в жёны. Мне бы тоже хотелось предложить королю какую-нибудь знатную мусульманку, но ведь у вас нельзя взять второй жены, а одна жена у Ричарда уже есть.

И тут Эдгар почувствовал прилив отваги, едва ли не большей, чем на Арсурской равнине, в тот миг, когда он рискнул жизнью, назвав себя именем Ричарда Львиное Сердце:

— Великий султан! — воскликнул юноша. — А что если бы я захотел с тобой породниться? Я — простой рыцарь, но мой прадед — один из самых славных воинов Первого крестового похода, а его жена, моя прабабка — дочь эмира Мосула.

— Рад это слышать, — с некоторым удивлением проговорил Салах-ад-Дин. — А каким образом ты хотел бы установить со мною родство?

Юноша побледнел, но справился с собой и произнёс:

— В Акре, на рыцарском турнире, я увидел твою дочь Абризу. Ведь ты знаешь, что в дни плена ей оказала покровительство королева Элеонора? Так вот, я полюбил эту девушку и хотел бы назвать её своей женой. Только для этого она должна принять нашу веру. Но ведь её мать — христианка! И ты сам сказал, что отдал бы знатную мусульманку за короля Ричарда, а в этом случае её бы обязательно крестили.

В первый момент Эдгару показалось, что султан рассердился на его слова. Тёмные кустистые брови Салах-ад-Дин а поползли на лоб, глаза как-то непонятно сузились, он весь подался вперёд. Но тотчас юноша понял, что всё это — выражение не гнева, а изумления.

— Не понимаю... — Салах-ад-Дин долго пристально смотрел на пленника, потом вдруг странно усмехнулся. — Так ты хотел бы жениться на моей дочери?

— Да. На царевне Абризе.

— Хм! Ну... если у меня и впрямь есть дочь по имени Абриза, и если ты и впрямь её любишь, то, возможно, я отдам её тебе, если только об этом попросит король Ричард! А теперь ступай, воин Эдгар. Сегодня и, вероятно, завтра ты ещё останешься в темнице — мне нужно отправить послов к королю христиан и получить подтверждение того, что передавали его послы: коль скоро он отдаёт эмиров, взятых в плен при Арсуре, то через два дня ты будешь свободен.

Вот эти-то последние слова султана и не давали теперь покоя пленнику: что это, в самом деле, означает: «если у меня есть дочь по имени Абриза»? Она же есть! Он видел её... Или Салах-ад-Дин не хочет этого союза и просто смеётся над дерзким рыцарем, возмечтавшим о родстве с султаном, или... или девушку ему не вернули?! Не может же быть, чтобы Ричард лгал? Стоп! Но о том, что Абризу вернули её отцу, говорил не король. А кто? Элеонора... Однако и она не стала бы обманывать Эдгара. Возможно ли, что правду скрыли и от неё? Но какую правду? Что могло случиться со странной и нежной девушкой, чьи мягкие черты так поразили молодого крестоносца?

До этого момента он даже не думал, какую глубокую рану нанесла ему та встреча на турнире. Он ещё, бывало, спрашивал себя (уже почти шутки ради!), не влюблён ли он ещё в Беренгарию, не щекочет ли порой его гордость мысль о тайном соперничестве с самим королём? Воспоминание об Абризе, так отважно бросившейся на поле ристалища, чтобы защитить его от гнева Ричарда, было скорее игрой воображения, нежели мечтой и желанием.