— Не могу поверить! — вскричал король Филипп. — Такую махину, такую огромную башню вы собираетесь разрушить всего за несколько дней?!

— Дня за два, — сказал Ричард. — Если дольше вести штурм, он станет бессмысленным, и мы потеряем много людей. Я сам возглавлю группу рыцарей, которые будут делать вид, только делать вид, что мы хотим ворваться на башню. Жаль, что вы, брат мой Филипп, сейчас больны, не то Мушиную башню штурмовали бы вы. Её, кстати, возможно взять, хотя это не означает проникновения в город, но портом мы бы тогда овладели полностью.

Филипп нахмурился:

— Если я не восстановлю силы ко дню штурма, то мои франкские рыцари пойдут в бой и без своего короля. Когда вы предлагаете начать?

— Через три дня, когда всё будет готово. Нужно ещё изготовить лопаты, специальные щиты, чтобы прикрываться ими сверху, три-четыре тарана. Жаль, кузница в лагере только называется кузницей. Да и кузнец, как мне сказали, неделю назад умер от лихорадки. Придётся звать сарацина, а это уже худо: как бы враги не поняли, что мы затеваем!

Тут вмешался граф Анри Шампанский. Как обычно, едва только речь заходила о каком-то невероятном предприятии, он оживился, в его глазах вспыхнул огонь.

— Ваше величество! — обратился он к Филиппу-Августу. — Я бы очень хотел командовать штурмом Мушиной башни. Мне уже приходилось её штурмовать, там спалили осадную башню, в которую я вгрохал почти пятьсот серебряных марок, и у меня руки чешутся расплатиться за неё с сарацинами. Вы позволите?

Король Франции засмеялся:

— Вижу, граф, вам надоели ваши владения в Шампани, и вы мечтаете о каком-нибудь из восточных королевств. Что же, доблестью многого можно добиться, а доблести вам не занимать, хотя никто не назовёт вас безрассудным. Хорошо, вы возглавите этот штурм. Но я готов проклинать лихорадку — надо же, она лишила меня такой возможности!..

— О, возможностей у нас с вами будет ещё много! — произнёс Ричард Львиное Сердце, втайне благодаря Бога за то, что ему удаётся так хорошо скрывать собственную слабость — он скорее умер бы, чем отказался участвовать в штурме Проклятой башни.

— Мессиры! — вдруг подал голос Эдгар, до сих пор скромно и со вниманием слушавший обсуждение этого действительно невиданного плана. — Можно мне кое-что добавить?

Ричард живо обернулся к нему:

— Да, сир Эдгар?

— Вы сказали о лопатах... Простите, но делать подкоп под башню простыми лопатами будет неудобно. Рудокопы, которым приходится работать в шахтах, используют другой инструмент — кирку. Она лучше дробит землю и быстрее выковыривает из неё камни. Ею и кладку дробить можно, если будет нужно. А чтобы вынимать грунт, нужно изготовить совки и корзины.

Оба короля, рыцари и королева Элеонора во все глаза смотрели на молодого человека. Луи изо всех сил пихнул его локтем в бок, однако было поздно.

— Вы что же, так хорошо в этом разбираетесь, мессир? — спросил Ричард Львиное Сердце. — Впервые встречаю рыцаря, который может отличить кирку от лопаты!

Эдгар вспыхнул, но тут же нашёлся:

— Я вырос в бедном замке, мессир, и с детства привык помогать отцу вести хозяйство. У нас была своя кузница, я нередко помогал нашему кузнецу, а когда он умер, на какое-то время его заменил. Поэтому кое чему научился. Так что могу за эти три дня потрудиться в здешней кузнице и сделать всё, что нужно.

На несколько мгновений все оторопели.

— Рыцарь с кузнечным молотом? — проговорил граф Анри. — А это не слишком?

— Это лучше, чем в таком важном деле доверяться неверным! — Ричард Львиное Сердце свернул лист с рисунком и весело глянул на вконец смутившегося Эдгара. — Вы здорово выручаете нас, мессир! А можно мне тоже попробовать себя в кузнице? Силы мне не занимать, а научиться такому великолепному ремеслу было бы полезно и королю. Тем более, работы много, и вам всё равно нужен помощник. Что вы так смотрите? Думаете, у меня нет способностей? Но ведь я научился рисовать к удивлению даже моей матушки!

Все расхохотались, а Луи облегчённое перевёл дыхание.

— Во славу Святого и Животворящего Креста Господня! С нами Бог! И снова отхлынувшая было от стен лавина двинулась на приступ. На этот раз англичане атаковали странно: осадные лестницы, которые обычно тащили впереди всей массы воинов, теперь волоклись где-то позади всех, а основная масса атакующих наступала, скрытая, будто густой рыбьей чешуёй, сплошным покровом поднятых над головами щитов.

Смотревшие сверху, с высоты в двадцать туазов, защитники крепости, не могли понять, что задумали крестоносцы: казалось, они и в самом деле надеялись прошибить неприступные стены Проклятой башни двумя таранами, которые несли впереди. Эти тараны уже не раз врезались в могучую кладку, оставляя на ней безобидные выщерблины, но англичане всё с тем же упорством вновь и вновь наносили удары. Они подступали к башне, минуя ров, через который в самом начале штурма сумели перебросить широкие деревянные щиты. Впрочем, ров был почти сухой, и многие воины перебирались через него и не по щитам. Казалось, вся эта масса атакующих действует вслепую, не видя высоты стен громадной башни и не понимая, что им не овладеть ею. Возможно, они старались ослабить внимание защитников цитадели, чтобы неожиданно выдвинуть и установить осадные лестницы, однако и сверху хорошо было видно, что этим лестницам не дотянуться даже до половины высоты башни. Вряд ли можно было сделать такую лестницу, которая могла достать до верхней площадки и не переломиться...

А упрямые англичане всё шли и шли вперёд, презирая стрелы врагов, которые падали на них густым дождём. Правда, от этих стрел сарацинам было на сей раз мало пользы: чешуя щитов, укрывшая нападающих, мешала им двигаться быстро и толкать впереди тараны, но она же надёжно укрывала их, и лишь несколько воинов упали, получив ранения, хотя штурм продолжался с небольшими перерывами уже часа четыре.

— Клянусь Аллахом! — проговорил командующий гарнизоном Птолемиады шейх Али аль-Фазир. — Можно подумать, что у неверных просто кончились запасы стрел, и они решили получить их даром прямо от нас. Мы израсходовали этих стрел больше, чем за всё время осады, а этим псам хоть бы что! Но кто их знает, что они станут делать, если мы перестанем в них стрелять!

— Можно приказать воинам, чтобы сбрасывали на них камни, — предложил стоявший рядом с шейхом молодой воин по имени Рамиз-Гаджи.

— Ты в уме? — резко повернулся к нему Али. — Кто же по-твоему станет таскать каменные глыбы по узким лестницам башни? Да и зубцы ограды на верхней площадке расположены слишком близко друг к другу, чтобы меж ними можно было протолкнуть большой камень. Эта башня сама по себе достаточно неприступна, чтобы была необходимость оборонять её таким способом. Её едва ли возможно взять.

— Что же в таком случае им нужно? — с недоумением произнёс Рамиз. — Ведь как бы там ни было, они рискуют...

— Они мало чем рискуют, ползая, как черепахи, под своими щитами, — презрительно бросил шейх, — если кто рискует, то вот только он один! Клянусь бородой Магомета, он или сумасшедший, или просто бессмертный!

С этими словами Али аль-Фазир указал на человека, руководившего штурмом башни. Именно его приказы воодушевляли англичан, и именно он вызывал особенную ярость у защитников крепости, побуждая их без конца стрелять в наступающих, хотя их действия и не могли причинить Проклятой башне большого вреда. Рослый и могучий рыцарь, командовавший крестоносцами, был единственный, кто пошёл в атаку верхом и не слезал с седла, хотя, на первый взгляд, в этом не было никакого смысла. На самом деле смысл, конечно, был: укрытые щитами рыцари и воины мало что видели вокруг себя и перед собой, но фигура всадника, возвышавшегося над их рядами, была видна очень хорошо, а его команды и ободряющие возгласы долетали даже до тех, кто был позади всей массы. При этом командующий вызывал на себя основной поток вражеских стрел, потому что был защищён лишь своей кольчугой и шлемом: щит, висевший на левом локте, всадник вскидывал редко — тот мешал ему осматривать ряды атакующих и движением поднятого меча направлять их. В него целились усердно и яростно, однако он и впрямь был точно заговорён от стрел: за все эти часы ни его самого, ни даже его коня никто не сумел поразить. Во всяком случае, осаждённым так казалось, хотя на самом деле несколько стрел достали и всадника, и коня, однако раны были несерьёзны, и ни конь, ни человек не обращали на них внимания.