— Я думаю — первое можно отбросить, — подумав, заметил Седрик. — У Парсифаля не могло быть уверенности в том, что мы вновь встретимся с Клаусом. А вот второе предположение я бы принял: капище нужно тамплиерам ненадолго, скорее всего, ради одного какого-то дня, о котором тогда, возле Дюренштейна, говорили император с колдуном. И, возможно, они хотели сразу туда и повезти пленника, даже темницу с цепями приготовили. Но наша настойчивость их насторожила — они наверняка знали, что мы не убрались из Австрии и по-прежнему наблюдаем за замком герцога Австрийского. Вот Парсифаль и решил не только сбить нас со следа, послав вначале обманный отряд, но и запутать подлинный след. Точно, как заяц!

— Но теперь, — вставил Луи, — мы хотя бы знаем, где этот след должен закончиться. И уже нет сомнения в том, что они собираются сделать с Ричардом. Они его убьют!

— Это мы все и прежде понимали, — Фридрих говорил глухо, будто сдерживая ярость. — Но теперь ясно — не просто убьют, а принесут в жертву. Я и раньше был почти уверен. Братья Грааля приносят жертвы сатане.

— Будь они прокляты! — взорвался Эдгар. — И как теперь быть?

— Прежде всего убедиться, что в настоящее время король действительно в замке Гогенау, — Седрик Сеймур один из всех казался совершенно спокойным. — Если это так, тогда главное — не допустить, чтобы его оттуда увезли. Взять цитадель мы не сможем — я знаю эту твердыню, там целая армия понадобится.

Снова наступило мрачное молчание, во время которого каждый придумывал какой-то план освобождения узника и тотчас его отбрасывал — все понимали, насколько это трудно.

— Хорошо во всём этом лишь одно, — продолжил Седой Волк. — А именно то, что они ни в коем случае не убьют Ричарда до наступления того самого дня, о котором говорил Парсифаль. Поэтому нам так необходимо знать, что же это за день. И очень возможно, один из нас мог бы это вспомнить.

— Я? — Фридрих посмотрел на старого рыцаря и покачал головой. — Полжизни отдал бы за то, чтобы прояснить свою память! Но в годы моего общения с тамплиерами всё это казалось такой чепухой... Я думал, они просто бредят!

— Но из-за этого бреда, который вы слышали и могли запомнить, вас уже не раз пытались убить, — напомнила Мария. — Значит, вы им очень опасны, господин барон! Попытайтесь, а! Хоть бы знать, сколько времени у нас ещё в запасе.

Тельрамунд покачал головой:

— Если бы я мог, я бы вспомнил.

— А мне всегда казалось, что вы вообще ничего не забываете! — вдруг молвила Эльза и, покраснев, опустила голову.

Тевтонец усмехнулся:

— Вы не совсем правы, герцогиня. У меня дурная память: я прекрасно помню то, что всеми силами желал бы забыть, а то, что сейчас так нужно вспомнить, стёрлось, как старый след.

— В любом случае, — снова заговорил рыцарь Лионский, — мы продолжим наш путь к Гогенау.

— И будем соблюдать самую большую осторожность, — добавил Седрик. — Не сомневаюсь, что лазутчики Парсифаля сумеют проследить наш путь, однако нужно сделать так, чтобы у них не возникло возможности с нами разделаться.

— Ну-у! — возмутился граф Шато-Крайон. — Мы всё же не женщины, как фру Эльза! Конечно, их много...

— Да не в том дело, сколько их! — вырвалось у герцогини Брабантской. — Но у этого страшного колдуна наверняка есть в запасе и другие заклинания. Не только для волков. Может быть, он умеет подчинять своей воле и других зверей. Даже змей! И что тогда?

— Мария поговорит со змеями, и они уползут! — усмешка Эдгара немного разрядила общее напряжение. — А что? Или змеи — не твари Божьи?

— О, Господи! — прошептал Фридрих и вскочил на ноги. — Змеи... Звери... Число Зверя! Я — полный идиот!!!

— Вспомнил?! — закричал Седрик, разом утратив своё напускное спокойствие.

Тельрамунд закрыл лицо руками и вдруг расхохотался:

— Ах, сюда бы Блонделя! Вот бы он сочинил балладу о самом тупом рыцаре Германии! Как можно было забыть это?! Раз в жизни я был на торжественном сборище «братьев Грааля». Нет-нет, не на Чёрной мессе, упаси Бог! Просто на празднике принятия в братство новых членов. И Парсифаль говорил о священном жертвоприношении, о сердце героя... Я тогда ничего не понял. Но число запомнил. Он назвал именно этот год: одна тысяча сто девяносто третий от Рождества Христова. И дальше сказал так: «В шестой час, в шестой день шестого месяца Сириус войдёт в созвездие Змееносца!» Шестьсот шестьдесят шесть — число Зверя, символ сатаны!

Спутники тевтонца ошеломлённо молчали. Наконец Мария прошептала:

— Ничего не понимаю! О числе Зверя я тоже слыхала, но что ещё за Змееносец? В книгах написано про двенадцать созвездий Зодиака. И никакого Змееносца среди них нет!

— Есть созвездия и не входящие в Зодиак, — заметил Эдгар.

— Это созвездие в него как раз входит, — Фридрих с трудом поборол охватившее его возбуждение. — Змееносец обозначался на древних картах Зодиака, затем с них исчез. Но он существует и находится между Скорпионом и Стрельцом, а для всех служителей сатаны это — символ тёмной стороны неба. Я помню ещё одну фразу Парсифаля: «Змей пожрёт сердце героя...» А как же дальше?..

— Да уже не так важно, какие ещё богомерзкие слова говорил поганый колдун! — вскричал Эдгар. — Важно то, что мы знаем число: шестое июня. И время: шесть часов. Утра или вечера, неизвестно, но это — не самое главное. Фридрих! Сказал бы, что ты — просто золото, но чего стоит обычный блестящий металл в сравнении с великим рыцарем?

— И великим тупицей! — скрипнул зубами Тельрамунд. — А за моё «прозрение», друзья, поблагодарите герцогиню Эльзу: не начни она говорить о зверях и о змеях, я бы мог вспоминать до конца жизни.

Молодая женщина посмотрела на барона и впервые за всё время робко улыбнулась ему. При этом её бледные щёки окрасил румянец, почти такой же яркий, каким ещё недавно она злила всех без исключения красавиц Брабанта.

О том, что наступило утро, можно было догадаться по тусклой полоске света, появлявшейся на противоположной стене. Влажные камни ловили этот слабый отблеск, и те недолгие два часа, когда солнце стояло низко и посылало свои лучи прямо в узенькую бойницу, на сером фоне даже вспыхивали одинокие искры. Потом блеск тускнел, но на протяжении всего дня светлая полоска оставалась напоминанием, что за пределами четырёх каменных стен, влажного пола и низкого свода существует другой мир — полный шелеста листьев, птичьих голосов, порывов ветра и тяжёлых облаков в тёплом летнем небе. Через щель бойницы, чья ширина была куда меньше, чем толщина стены, невозможно было увидеть небо. Ветер сюда не проникал и вовсе — бойница выходила в простенок, и даже сильная буря едва ли могла потревожить мёртвый покой каменного склепа. Птиц порой было слышно, но только не жаворонка и не синиц — тем не нравилось угрюмое серое ущелье. Иногда ранним утром очень слабо доносился свист ласточек, а потом весь день — истеричное карканье ворон. Они гнездились в одной из бывших сторожевых башенок внутренней стены, выстроенных, когда внешней стены ещё не было, и теперь пустовавших.

В пасмурную погоду можно было и вовсе не заметить прихода дня. Полоска света на стене тогда была совсем тусклой. К тому же в разное время суток жара и прохлада не сменяли друг друга: в склепе всегда было сыро и душно. Это летом. Зимой, наверное, холодно до ломоты в костях.

В это утро вопли ворон раздались почти возле самой бойницы. Должно быть, в простенок свалился кусок добычи, и птицы из-за него дрались, бранясь и взвизгивая, будто рыночные торговки.

Ричард открыл глаза и, зевнув, потянулся. Болью отозвалась не только всё ещё не до конца поправившаяся левая нога, но и спина. Всё оттого, что он спал слишком крепко и не менял позу. Каменная лежанка наказывала за неподвижность — тюфяка не было, тело затекало и начинало ныть уже через пару часов.