— Очень жаль. А то ведь и вправду, как только я решил поверить вам на слово, ваше величество, так душа стала лёгкой, словно пёрышко! — вздохнул Леопольд и вновь наполнил кубок, который за этот вечер опрокидывал уже раз десять. — Как сбросил с себя эти самые сребреники, так и понял, что сама по себе душа ничего не весит.

— Тут вы ошибаетесь! — заметил епископ Доминик. — Мне доводилось читать один древнегреческий манускрипт, так там утверждалось, что какой-то учёный, то ли греческий, то ли персидский, изготовил некогда точнейшие весы и поместил на них умиравшего человека. Так вот, когда тот испустил дух, тело его, как сказано в манускрипте, стало легче. Правда — на такую ничтожную долю веса, что заметить это было трудно. И всё же, если это правда, то опыт доказывает: у души есть вес, хотя и очень малый[119].

— Простите, друг мой, но вы, как мне кажется, искусились какой-то ересью! — возразил епископ Валентин. — Душа бесплотна и бестелесна, как же может она что-то весить? Утверждения язычников не должны смущать нас, христианских пастырей.

— Я лишь рассказываю об интересном исследовании, — улыбнувшись, ответил антверпенский предстоятель. — Нам многое неведомо в тонком мире, добрый мой Валентин, и то, что мы чего-то не знаем, никак не может поколебать нашей веры в Господа Иисуса Христа. Хотя, возможно, и не стоило бы мне говорить среди мирян о вещах, смущающих даже богословов. Тут вы правы!

— Слава Богу! — прошептал Ричард. — Не то прямо как в покоях моей матушки. Она обожает собирать у себя учёных мужей и участвовать в их перепалках. Послушайте, ваши святейшества! — вновь возвысил он голос. — Вес души и впрямь — слишком тонкое дело. Но у меня уже слишком много стала весить утроба, чтобы я был в силах дольше есть и пить. Думаю, ужин пора заканчивать, а если кому охота, те могут остаться за столом — лишь бы не надоесть нашему доброму хозяину.

Король встал, и вслед за ним поднялись остальные, исключая священнослужителей.

— Утром мы отправимся назад, в Австрию, — сказал Львиное Сердце, допивая последний кубок. — Я полагаю, герцог не будет возражать, если мои рыцари поедут со мной вместе.

И тут же, обернувшись к Луи, Ричард тихо добавил:

— А пока хотелось бы кое-что с вами со всеми обсудить. Идёмте, мессир. И скажите своим друзьям, чтоб собрались в нижнем помещении донжона. А если согласится прийти святейший Доминик, я буду ему признателен не меньше, чем за его блестящую речь в сейме.

Ричарду было что обсуждать с преданными ему людьми. Как ни ликовали они после сокрушительного поражения императора Генриха на заседании сейма, всё же до настоящей победы было ещё далеко.

Король понимал: Генрих Шестой назвал огромную сумму выкупа с единственной целью — удержать его в заточении как можно дольше. А именно до того дня, когда вновь станет возможным осуществить дьявольский замысел Парсифаля.

Конечно, Генрих не мог предположить, что Леопольд Австрийский проявит совсем уже сказочное благородство и согласится освободить пленника, полагаясь лишь на его слово. А раз так, то и воспользоваться жертвой герцога невозможно. И дело даже не в императорском гневе, который неминуемо постигнет ослушника, а в неизбежной мести тамплиеров. Кто-кто, а уж они-то не простят Леопольду, если он поможет жертве вырваться из их когтей. И уничтожить герцога не составит труда — он любит выпить, целыми днями охотится, не пропускает ни одного турнира, обожает щегольнуть своей отвагой. Словом, возможностей «случайно погибнуть» у него сколько угодно! Ричард чувствовал себя не вправе подвергать смертельной опасности человека, который сумел преодолеть свою сумасшедшую ненависть к королю и с таким бесстрашием спасал его жизнь.

Решение вернуться в Дюренштейн и постараться как можно скорее собрать сто тысяч серебряных марок было единственно правильным. Однако где их взять, эти сто тысяч? Из писем королевы Элеоноры, которые Ричард получил, находясь в Антверпене, он знал, как трудно обстоят дела в Англии.

Боевая добыча, завоёванная королём в сражениях во время Третьего Крестового похода, далеко не столь велика, как, скажем, доля Филиппа-Августа, ловко сумевшего урвать себе лучший кусок. К тому же часть добычи Ричарда утонула вместе с двумя погибшими кораблями. Да и остальное почти целиком разошлось по чужим рукам. Королева, как и обещала сыну, возвратила его долги вассалам, помогавшим снаряжать поход, выдала вознаграждение особенно отличившимся в битвах рыцарям, которым почему-либо не удалось привезти с собою ни золота, ни драгоценностей. Кроме того, она помогла вдовам и детям тех, кто из похода не вернулся.

А добрая половина палестинских сокровищ вообще попала не к Элеоноре: этим богатством завладел граф Иоанн, младший брат короля, уже видевший себя на троне. Всё, что он обманом смог захватить, «принц Джони» использовал для подкупа вассалов и для организации смут и восстаний по всей стране, которые с таким трудом удавалось подавлять Элеоноре.

Так страна, чей монарх проявил самую большую отвагу и героизм в Крестовом походе, оказалась разорённой.

Всё это друзья короля в той или иной мере знали, однако Ричард рассказал им все подробности и прибавил: дабы исправить положение, ему нужно как можно скорее вернуться в Англию, но вернуться он сможет, лишь найдя деньги, которых негде взять.

— Прямо будто в какой-то сказке! — нарушил молчание Блондель, когда король умолк и в просторной комнате под каменными сводами повисла тяжёлая тишина. — Словно некая фея даёт принцу приказ принести ей к такому-то дню то, чего и на земле-то нет.

— Вот-вот! — подхватил Фридрих Тельрамунд. — Но в сказках должна появиться добрая фея, чтобы тут же наделить принца «тем, чего нет». Добрая фея, где ты? Ау!

— Я здесь! — послышался ответ.

Все обернулись и невольно рассмеялись. «Фея» отозвалась густым и мощным басом и оказалась «она» не кем иным, как старым рыцарем Седриком Сеймуром.

— Клянусь, такой фее, если бы мне случилось быть героем сказки, я бы скорее доверил свою жизнь, чем какой-нибудь порхающей красавице! — вскричал Эдгар.

— Спасибо, мой мальчик! — Седой Волк подошёл к столу, возле которого сидел король, задумчиво передвигая шахматные фигуры по клеткам оставленной кем-то шахматной доски. — Видит Бог, порхать я не умею — тяжеловат. И феей назвался шутки ради. Фея-то не я. Но она существует. И поручила мне исполнить её волю, если дело дойдёт до выкупа. А до того молчать о том, что она дала мне с собою, поэтому я и веду об этом речь только сейчас.

— Клянусь Небом, это вы о моей матушке говорите! — Ричард вскочил на ноги, и костяные всадники, башни, короли покатились с чёрных и светлых клеток на полированную столешницу. — Но неужели она взяла последнее из того, что ещё оставалось в нашей казне? Такую жертву принять нельзя! Если я, правитель Англии, сейчас отниму последние скудные средства у её народа, то буду не королём, а свиньёй!

Седрик невозмутимо покачал головой:

— Ну да, я говорю о её величестве Элеоноре Английской. И не беспокойтесь, мой король, она не прикоснулась к государственным средствам. Но вот это принадлежало ей самой.

Седой Волк положил на стол небольшой кожаный мешочек, развязал шнурки и вытащил на свет объёмистую плоскую шкатулку.

— О, Господи! — вырвалось у Ричарда. — Я помню её... Но ведь это последнее, что осталось у Элеоноры!

— Неправда! — неожиданно резко возразил старый рыцарь. — Ваша мать богаче нас всех во много раз. У кого ещё есть столько любви в душе, столько веры в Бога, столько друзей? Хотя бы и в двадцать лет, не говоря о семидесяти? Наконец, у кого ещё есть такой сын, какого она родила и вырастила на славу и на радость всем христианам? А? И что такое, в сравнении со всеми этими сокровищами, те побрякушки, которые звякали в моей сумке все эти месяцы? Вот, смотрите. И, может быть, кто-нибудь сможет оценить их стоимость в серебре. Я в этом смыслю мало.