«Да, Парсифаль темнит со мной! — мрачные мысли Генриха мешали ему даже по-настоящему злиться на очевидную наглость вассала. — Колдун унюхал мои сомнения и решил всё проделать без меня. А мне через кого-то из братьев пришлёт своё повеление явиться в капище. Окончательно повяжет со своим рогатым покровителем, а взамен не даст ни обещанной великой силы, ни долголетия. Так с чего же я буду его слушаться? Из одного страха, что мне всадят в шею ядовитый шип, как моему отцу? Но есть ли уверенность в том, что этого не случится и так? Может, я больше уже не нужен Парсифалю?»

— Постойте, герцог! — император остановил Леопольда на пороге комнаты. — У меня ещё будет поручение для вас.

«Я бы тебе показал поручение, приспешник чернокнижников! — чуть было не сорвался австриец. — Кабы не дал бы слова быть с тобой шёлковым, так уже послал бы в болото, где тебе и место!»

— Всегда готов послужить моему сюзерену! — возможно, в голосе Леопольда снова была издёвка, но Генрих предпочёл её не расслышать.

— Отсюда ведь очень недалеко до герцогства Брабантского, — небрежно проговорил император, натягивая на ноги пушистое лисье одеяло, хотя в комнате стояла духота от жарко пылавшего очага. — Вы, возможно, слышали, что там произошло несчастье — полгода назад погибла герцогиня Эльза. А совсем недавно мне сообщили и о смерти её супруга. Кажется, его убили в Вормсе, вскоре после моего отъезда?

— Да, прямо у ворот замка тамошнего епископа, — невозмутимо подтвердил Леопольд. — Он приезжал повидать своего друга, одного из рыцарей короля Ричарда, да они и двух слов сказать не успели, как беднягу кто-то подстрелил. Но ведь у него есть наследник.

— Есть. Однако никто сейчас не знает, куда он делся и где дочери герцога Лоэнгрина. Их, всех троих, то ли похитила, то ли увезла куда-то по приказу самой герцогини нянька-кормилица, которую нигде не могут отыскать. Замок стоит пустой, там хозяйничает управляющий, некий грек, который, как уверены многие из слуг, нечист на руку. Так вот, мой верный герцог: я хочу, чтобы вы после турнира, а ещё лучше, — тут голос Генриха сделался особенно твёрдым, — за день до его окончания поехали в Брабант и посетили замок. Можете сказать, что вас просил об этом, умирая, сам герцог. (Насколько я слышал, вы в тот злополучный день были в замке епископа Валентина.) В Брабанте сами всё проверьте, убедитесь, что этот грек по крайней мере не распродал имущество герцога и герцогини, да заодно попробуйте разузнать, куда могли подеваться дети. Если их не удастся отыскать, мне ведь придётся кому-то передать владение и замком, и самим герцогством. Поедете?

— Как будет угодно вашему величеству. — В глазах Леопольда вспыхнули и погасли насмешливые огоньки. — Как вы прикажете, так и будет сделано.

«Этим он облегчает дело рыцарям короля! — думал, садясь в седло, герцог. — И явно делает это нарочно. Ну и человек! И кого же он только ещё не успел предать!»

«Если что, я всегда смогу доказать колдуну, что не отдавал Леопольду такого приказания! — в свою очередь, прикидывал Генрих. — С эдакого дурня сталось бы безо всякого приказа сунуть нос не в своё дело. Допустим, Парсифаль покончит с Леопольдом. Неплохо — после всего случившегося герцог стал для меня опасен. Ну а если вдруг обжора Лео снесёт башку моему чернокнижнику и разгонит его сатанинскую свору, это будет просто великолепно! О том, что я был среди них, знают немногие, да и кто в это поверит? Нет, так или иначе, я поступил правильно. Теперь бы ещё доказать папе Целестину Третьему мою непричастность к пленению Ричарда! Но это уж едва ли удастся. Хотя, с другой стороны, ведь я и не брал его в плен. Правда, три месяца продержал в Гогенау, да ещё в кандалах, зато теперь выпустил. Нужно только придумать, чем смягчить церковь. Другое дело, что для этого в любом случае придётся избавиться от Парсифаля».

Рассуждая таким образом, император всё больше приходил к мысли об опрометчивости своего союза с приспешниками сатаны. Его робкое сердце и прежде ёжилось в груди, когда он представлял, чем всё может обернуться ещё при жизни. А уж после смерти!.. Даже и думать не хочется!

Когда за окном смолк стук копыт герцогского дестриера, Генрих отбросил своё лисье одеяло, поднялся из кресла и подошёл к установленному возле постели распятию.

— Господи! — воскликнул венценосный тамплиер, рухнув на колени и с искренним рвением трижды осеняя себя крестом. — Прости мне мои заблуждения! Клянусь славой отца, я просто влип, как муха, в сети проходимца-колдуна. И если ты поможешь мне теперь от него избавиться, помириться с Папой Римским и оказаться возвращённым в лоно Твоей Церкви, даю слово всю оставшуюся жизнь каяться в принесённых ужасных обетах... Хотя, по правде сказать, что такое обеты? Просто слова, притом — ещё и глупые. Я буду также приносить щедрые жертвы церквам и монастырям, заботиться о монашествующих, помогать пилигримам. Даже стану, как мой отец, император Фридрих, защищать вдов и сирот[121], буду помогать им. Другое дело, что после ужасного Крестового похода, в котором погибли десятки тысяч германцев, вдов и сирот развелось столько, что всех не прокормишь. (Хорошо было отцу давать свой обет, когда их было куда меньше!) Но я не отступлюсь от своих слов, Господи! Только ты уж прости меня и устрой так, чтоб колдун сгинул, а я бы остался в живых. Спаси мою жизнь и мою душу, Господи!

Некоторое время Генрих продолжал набожно креститься, заискивающе глядя на распятие, потом понурил голову и прошептал:

— Понимаю, понимаю: чтобы получить прощение, надо бы предупредить короля Ричарда о том, какую участь ему готовят. Но как это сделать? Он же меня ненавидит! И наверняка не поверит. Да и потом, это выдаст меня с головой! Я же направил в Брабант Леопольда, и как тот ни глуп, но, думаю, расстроит замыслы Парсифаля. А если всё же... Ведь Ричард и сам — первый богохульник и еретик. Ну нет: не еретик, конечно, но и особого благочестия в нём не замечали. Что ж, мне теперь из-за него пропасть? Господи, я верю, что если он и впрямь так хорош, как вопили жители Вормса на сейме, то Ты его избавишь от ужасной гибели. Ведь правда?

Тут император залился слезами и ткнулся лбом в свежую траву, которой слуги обильно устлали пол его комнаты[122].

Против ожидания, первые два дня Кёльнского турнира прошли совершенно спокойно. Вернее — так, как проходили и обычно: ежедневно — по двенадцать поединков, два из них завершились ранениями рыцарей. А ещё в одном погиб конь, что повергло его хозяина, небогатого немецкого барона, в жестокое уныние — купить другого чистокровного жеребца ему было положительно не на что...

Ричард Львиное Сердце знал этого барона по Крестовому походу, уважал за отвагу, а кроме того, именно в его старом-престаром замке, вблизи города, король и остановился со своей небольшой свитой. Кроме преданного Блонделя в эту свиту входили лишь несколько рыцарей герцога Леопольда, воевавших в своё время под началом Ричарда.

Это было единственное уязвимое место в разработанном заговорщиками плане: такая хитрая лисица, как Парсифаль, могла заподозрить обман, узнав, что английский король едет из плена без сопровождения своих отважных друзей. Но каковы бы ни были подозрения, отступать Братству Грааля уже некуда. Значит, Парсифаль всё равно примет вызов, а там уж нужно надеяться на свои силы, а в первую очередь — на помощь Божию и на отвагу рыцарей.

Львиное Сердце предполагал, что тамплиеры используют то же средство, к которому пару лет назад прибег в Палестине «византийский купец», он же «торговец Муталиб», он же шпион Саладина и одновременно магистра Ожера Рафлуа — Шмуль бен-Рувим. «Купец» подарил королю роскошного коня, но тот оказался отравлен и впал в бешенство, вскоре после того, как Ричард вскочил в седло. Всадника спасло не чудо, но собственное хладнокровие: во время сумасшедшей скачки, невероятными усилиями сохраняя равновесие, король ухитрился надрезать кинжалом сонную артерию дестриера. Истекая кровью, конь замедлил бег и наконец рухнул — всего в нескольких шагах от нагромождения скал, среди которых наездник наверняка не смог бы усидеть верхом.