— Для чего вы мне это говорите? — отстраняясь, будто под градом пощёчин, спросил король Франции. — Какое вам дело, что за чувства я испытываю? Я тоже не выглядел трусом в Крестовом походе!

— Нет, — она опять покачала головой. — Вы просто были, как все остальные: там не было трусов. Многие отважные воины и рыцари, понимая, что им не достичь славы Ричарда, не завидовали ему, а любили его. Многие, но далеко не все. Поэтому и не удалось взять Иерусалим. Поэтому пришлось заключить договор с Саладином на несколько месяцев раньше, чем следовало бы. А говорю я всё это к тому, что вы меня не обманете! Вы радовались, думая, что мой сын утонул во время шторма год назад. Вы опечалились сейчас, узнав, что он жив.

Филипп-Август опустил голову, кусая губы и в ярости размышляя, как спровадить наглую аквитанку, не выходя за пределы куртуазного обращения. А то ведь все поймут, что она вывела его из себя!

— Но вы король, — вдруг совершенно другим тоном, с незнакомым прежде пылом произнесла Элеонора. — Вы — не сумасбродный Леопольд Австрийский и не чванливый герцог Бургундский. И не водитесь с колдунами, как император Генрих, верно, умирающий от зависти к своему отцу, великому Фридриху Барбароссе. У вас хватает и мудрости, и совести вести себя достойно, даже если вас посещают недостойные мысли. Вы могли пожелать смерти Ричарда, но вы не приказали бы убить его из-за угла или захватить на вашей земле, когда он, потерпев кораблекрушение, остался с тремя воинами и вынужден был тайно добираться до Англии. Я уверена, вы не сделали бы этого!

Сам Филипп вовсе не был в этом уверен, однако слова королевы заставили его вскинуть голову и распрямить спину. Думает она так или нет, но сказала настолько убедительно, что настроение короля разом изменилось.

— Право, а я думал... — начал он.

— Да кому какое дело, что мы думаем! — так же пылко прервала его Элеонора. — Только Бог вправе читать наши мысли и судить их. Поэтому простите меня: у всех нас бывают порывы, за которые Господь мог бы разом отправить нас в ад, не будь Он так бесконечно милостив. Человек хорош или плох не своими хорошими или дурными помыслами, а тем, каким из них он следует. Дурным намерениям следовать куда легче, так стоит ли удивляться поступку Леопольда или Генриха? Тем не менее я была бы глупа и наивна, если бы подумала, что вы оставите свою страну и отправитесь в Рим, чтобы присоединиться к моей жалобе. Я прошу вас только написать письмо его святейшеству.

— Написать письмо Папе?

Невольное облегчение, прозвучавшее в голосе короля, сказало Элеоноре, что она добилась своего. Заговори она сразу о письме, франкский хитрец сумел бы уйти от этого разговора и, напротив, стал бы обещать, что лучше сам отправится в Рим. А вот теперь ему некуда деваться!

— Напишете? — она улыбнулась. — Знаю, что напишете.

— Да, — он тоже постарался растянуть губы в улыбке. — Разумеется. Завтра же. Сегодня у меня действительно много дел. Да и своего писца я отпустил, а диктовать письмо столь важного содержания кому попало...

— Я и забыла, что вы не любитель сами писать послания! — воскликнула королева.

— О, только не думайте, что я не умею писать! — Филипп нахмурился, вспомнив, как в лагере под Птолемиадой Элеонора, будто бы невзначай, указала ему на ошибку, которую он сделал в письме, присланном Ричарду. — Но куда лучше, если это письмо будет написано красивым почерком и ровными строками.

Королева Англии опять наклонила голову, и он почти с торжеством заметил, наконец, пару седых волосков среди массы бронзовых прядей.

— Я тоже так думаю, — сказала она мягко. — Поэтому письмо привезла с собой. Вам осталось только подписать его, ваше величество.

Тройной хлопок в ладоши и точно из-под земли возле кресла королевы вырос юный паж, протянул плоский ларец. Элеонора вытащила из ларца аккуратный свиток. Там же лежали маленькая бронзовая чернильница, пара перьев, песочница[105], огниво, свёрнутый моточек бечевы и кусок сургуча.

«Предусмотрела всё! — почти с трепетом подумал Филипп. — Ведь в самом деле ведьма!»

— Могу я хотя бы прочитать? — спросил он, не сумев скрыть раздражения.

— А как же можно подписывать то, чего вы не читали? — изумлённо подняла брови женщина. — Так вам могут и чей-нибудь смертный приговор подсунуть, а вы возьмёте, да и подмахнёте.

Развернув свиток, король пробежал его глазами.

— Да, разумно и справедливо. Как бы вы ни думали обо мне, мадам, но я действительно возмущаюсь тем, что вытворили эти наглые германцы! И буду очень рад, если его святейшество накажет их.

«А хорошо бы было, если б Целестин отлучил Генриха от церкви! — мелькнула у него новая мысль. — Вот бы и повод появился отхватить у него Бургундию. Герцог-то Бургундский ни за что и никому не позволит усомниться в том, что он добрый католик! Ух, как можно сыграть на этом!»

Он улыбнулся такой приятной мысли, обмакнул перо в чернила и уверенно вывел на желтоватом листе свою подпись.

— Не следует так говорить, дитя моё! Если ты дала обет перед алтарём Господа Нашего Иисуса Христа, что будешь верной женою этому человеку, то грех даже и думать о нарушении обета. Выходя замуж, любая девушка мечтает, чтобы её брак был безоблачным, но так почти никогда не бывает: всегда случаются какие-то трудности и беды. Их нужно уметь выдерживать. Ты вот богата, ты не ведаешь, что такое тяжкий труд, постоянная усталость, голод. А знаешь, каково приходится женщинам в бедных семьях? Я слышал — ты часто помогаешь беднякам. Может, даже заглядываешь в бедные хижины, но только видишь ты лишь одну сотую того, что там происходит. У иной крестьянки жизнь — сущий ад! Нищета, болезни, недужные дети, половина которых умирает, не дожив до десяти лет. Да ещё муж, который от дурной пищи и тяжёлой работы в тридцать лет выглядит стариком, а своё горе срывает на жене! Каково такой женщине всё терпеть и остаться доброй и преданной своему супругу? А знаешь, какие великие долготерпицы есть среди них? Так не грех ли роптать тебе?

Епископ Доминик говорил без укора — ласково и мягко. При этом лицо его, округлое, с большущим лбом, тонкими волевыми губами и детскими голубыми глазами, излучало такую неподдельную доброту, что в его присутствии делалось легче.

— Я не ропщу, святой отец! — прошептала Эльза и вновь провела рукой по лицу, сгоняя слёзы. — И я не собираюсь нарушать обеты. Дело вовсе не в том, что я разлюбила моего мужа. Хотя...

Она запнулась и быстро опустила глаза под взглядом старого епископа.

— Хотя что? — так же мягко спросил отец Доминик.

Эльза набрала в грудь побольше воздуха, чтобы выговорить всё разом, и воскликнула:

— Наверное, я несу наказание за свой собственный грех! За свою гордыню, за своеволие. Я ведь с самого детства мечтала, чтобы у меня был необыкновенный жених. Самый необыкновенный!

— Об этом мечтают все девушки, — улыбнулся епископ.

— Да, я понимаю. Но мне-то казалось, что я больше других достойна такого жениха. Я — и красивая, и благородная, и богатая. И мне всё было мало, мало... Ко мне многие сватались. Знатные рыцари, графы. Я не хотела замуж, и отец не неволил меня. А потом всё это случилось, и... Это ведь было, как чудо. Как то самое чудо, о котором я так мечтала! Эта лодка посреди Рейна, огромный лебедь, который её будто бы тащил. Теперь-то я понимаю: она сама плыла по течению вслед за лебедем. Ещё меня поразила красота Лоэнгрина. И то, что он тогда за меня вступился и победил на поединке... До сих пор ума не приложу, как он мог одолеть Фридриха, которого никто никогда не побеждал? Ведь с тех пор муж несколько раз ездил на турниры и чаще всего проигрывал. Я ещё подумала — это любовь ко мне сделала его таким могучим! И согласилась на все его условия. Не спросила ни о родителях, ни откуда он родом. Ах, какая я была глупая! Какая глупая... Но мне и вправду тогда показалось, что я полюбила Лоэнгрина.