Все эти мысли суетливо теснились в голове французского короля, пока он, испуганно вытаращив глаза, по самый подбородок окунулся в бочку, радуясь, что слуги так густо накидали в воду лепестков жасмина и листьев мяты. Его бы ничуть не смутило в такой ситуации присутствие любой знатной дамы, — даже, пожалуй, наоборот... Но Элеоноры он отчего-то стеснялся и сам не мог понять, что с ним происходит.

Между тем она слегка улыбнулась, остановившись в нескольких шагах от ванны и будто бы не замечая застывших у себя за спиной пажей, которые не знали, на что решиться: потребовать ли, чтобы она удалилась, или же поскорее убраться восвояси самим.

— Я рада видеть вас, ваше величество, великий король! От имени вашего вассала[103], моего сына короля Англии Ричарда, оставившего меня править страной в его отсутствие, выражаю почтение к блистательной французской короне! Не хотела отрывать вас от государственных дел и мешать вам, но обстоятельства сложились так, что приходится просить вашего внимания и вашей могущественной помощи.

Филипп-Август понимал: лучше всего было бы рассмеяться в ответ на эти слова, произнесённые так серьёзно, что при всей нелепости положения они никак не могли быть шуткой. Смех отнял бы у этой дьяволицы её превосходство. А ещё лучше — и впрямь подняться и вылезти из проклятой бочки, чтоб отучить отчаянную аквитанку от таких вот вольностей. Хотя её этим, пожалуй, не смутишь...

— Я тоже рад вам, благородная королева! — торчащее из бочки лицо, окружённое взлохмаченными волосами, осветилось благожелательной улыбкой. — И понимаю: если вы оставили Англию, где у вас сейчас так много хлопот, и приехали сюда, да ещё пришли к королю в столь ранний час, то дело действительно важное. Я охотно вас выслушаю. Но...

— Но? — переспросила Элеонора.

— Но хочу прежде выйти из ванны и хотя бы что-то на себя надеть! — Филипп, наконец, решился рассмеяться. — Король, принимающий своих вассалов нагишом, это уже достойно осуждения. Ну а если в роли вассала — ещё и благородная дама...

— О, мне нужно было сразу об этом подумать! — воскликнула королева Англии. — Простите глупую старуху! Но я так боялась, что у вас с утра уже полно дел и вы не сможете принять меня сразу же... Я подожду в соседней комнате.

Она вышла и не подумав затворить за собою дверь.

«А ведь я бы её действительно сегодня не принял, если б она, как положено, велела о себе доложить и стала ждать приглашения! — подумал король, знаком приказывая дамам уйти, а пажам подать себе простыню для вытирания и одежду. — Ведь догадаться, с чем она явилась, легко. Или станет жаловаться на очередное своеволие младшего сынка, или, что вернее, начнёт просить помощи в поисках сынка старшего. По мне — так если бы он не нашёлся, было б куда как спокойнее!»

Однако Филипп тут же и усомнился в своих соображениях: не похоже на Элеонору ни жаловаться, ни просить помощи у тех, кто помогать не расположен. Во всяком случае, если она на это решилась, повод должен быть очень важным.

— Итак? — спросил его величество, усаживаясь спустя полчаса в кресло, которое слуга принёс и поставил против кресла королевы Англии. — В чём же понадобилась моя, как вы изволили сказать, «могущественная помощь»?

Она подняла на него тот же спокойный взгляд изумрудных глаз, но на этот раз острые морщины вокруг них показались глубже и темнее:

— Я еду в Рим. К его святейшеству Папе. Еду с жалобой на преступление, совершаемое герцогом Леопольдом Австрийским и императором Германии Генрихом Шестым.

— Вот как! — если и не изумлённо, то озадаченно воскликнул Филипп. — И что же это за преступление?

Ответ он, пожалуй, уже знал. Удивила его уверенная решимость Элеоноры.

— Герцог Леопольд захватил в плен и более года насильно удерживал у себя в замке Дюренштейн короля Англии Ричарда, — королева говорила, играя концом своего драгоценного пояса, и это было единственное, что выдавало её волнение. — Меньше месяца назад герцога посетил император и увёз моего сына с собой. Генрих тоже не собирается возвращать ему свободу, хотя не имеет на то никакого права. С этим я и еду к его святейшеству.

— Вот так история! — ахнул король Франции. — Все гадают, куда подевался Ричард Львиное Сердце, болтают, что его давно нет в живых, а эти два германских гуся, выходит, просто-напросто держат его взаперти! Ничего себе, христианские рыцари!

Элеонора кивнула, и улыбка чуть тронула её твёрдые губы.

«Возможно, она думала, что я знаю!» — мелькнула у него невольная мысль.

Но женщина покачала головой:

— Нет, нет, Филипп! Я верю, что вы ни о чём не подозревали. Только спрашиваю себя — чему вы сейчас возмутились? Тому ли, что германцы лишили свободы вашего вассала, английского монарха, или тому, что они его не убили? А?

На этот раз он не успел возмутиться. Королева со свойственной ей непосредственностью рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— Попался! Вы даже покраснели, дорогой сюзерен! Нет, я пошутила. А теперь спросите то, что должны спросить: как вы можете мне помочь в этом деле?

Филипп отлично знал как. И понимал, что эта дьявольски проницательная женщина, которая прочитала его мысли так легко, будто он написал их на листе бумаги, читает их и дальше. И поэтому знает, что он ей ответит.

— Вы, должно быть, пришли просить, чтобы я отправился с вами, мадам? — сказал король. — Да, это ужасное преступление, и мне до сих пор трудно понять, как мог поступить подобным образом император Генрих. Ну, с Леопольда что и взять — если бы в один прекрасный день под его шлемом не оказалось головы, это вряд ли сразу бы заметили! А Генрих казался мне и умнее, и честней. Видно, правду говорят, будто он связался с Братством Грааля, во главе которого стоит колдун Парсифаль.

— Правду, — подтвердила Элеонора. — Вы не спросили, каковы доказательства моих утверждений, и я не успела вам рассказать: есть люди, которые видели Ричарда в замке Леопольда. Они же оказались свидетелями, как, попытавшись бежать, он едва не погиб. Эти люди видели и императора, там же, в Дюренштейне. И тот, кого вы сейчас назвали, был с ним вместе. Парсифаль, магистр Братства Грааля.

На этот раз Филипп действительно вполне искренне поёжился и перекрестился:

— Тьфу! Христианский император якшается с чернокнижником! Слыхал я разные слухи об этом Братстве. Да, вы поведали мне о печальных событиях, ваше величество. Печальных и тревожных. И, конечно, вы правы: мне, как близкому родственнику короля Ричарда, следовало бы поехать в Рим с вами, чтобы...

— Нет, — прервала его королева. — Ехать в Рим я вас не прошу.

— Вот как?

— Да, Филипп, — снова прямой взгляд странных глаз, таких красивых, но всё равно больше мужских, нежели женских. — Не придумывайте, как лучше мне отказать! Я никогда не попрошу того, в чём мне откажут.

Невольно он сделал протестующее движение, и она вдруг жёстко взяла его за руку:

— Вы не любите Ричарда, я это прекрасно знаю. Вы его даже ненавидите. Там, в лагере под Птолемиадой, я всё отлично видела. Вас коробило, когда все рыцари и воины — англичане, французы, датчане, даже германцы — кричали «Слава Ричарду Львиное Сердце!». Вы недоумевали: отчего вас, который вложил в Крестовый поход больше всех денег и привёл самое большое войско, не славят хотя бы так же, как моего сына? Вы негодовали, узнавая, как Ричард совершает подвиг за подвигом, как он сметает на своём пути армии Саладина, как неверные бегут при одном упоминании его имени, сдавая города и крепости. Вы не понимали, как это получается, что он бросается в бой, имея за спиной всего двести рыцарей, и сокрушает несколько тысяч противников![104]

Вы привыкли верить только в то, что может сделать человек. А в то, что Бог делает руками человека, когда человек верит в Него и не боится идти против зла, вы не верили никогда. Долгие месяцы величие Ричарда мучило вас, как незаживающая рана.