Эльза бросилась к шкатулке:

— Золота очень мало. Почти всё у Лоэнгрина, но ключа от его ларца у меня нет. Возьми, что есть! И ещё вот это.

Она подала кормилице длинную золотую цепь, серьги с изумрудами и большой золотой перстень с крупным рубином.

— Вот. Остальное заберу с собой — мне тоже может понадобиться. Скажи своему брату, что я его озолочу, когда всё закончится. Если закончится хорошо. Но как ты уйдёшь с детьми незаметно? Кругом стража проклятого грека!

— Какой он грек, такая у него и стража! — презрительно хмыкнула кормилица. — Дураки они. Я придумала кое-что. На рассвете мост опустят — из деревни должен приехать воз с оброком. Зерно. И ещё придут крестьяне с птицей и яйцами. А с возами и крестьянами — всегда много детворы: вдруг господа чем-нибудь угостят. Я и думаю: если девочкам постричь волосы да переодеть в простые рубашонки, сойдут за таких ребятишек и они. И я под крестьянку оденусь, наверчу на голову какое-нибудь тряпьё да как следует выпачкаю лицо и ноги. И малыша возьму — простолюдинки всегда с собой таскают сосунков: куда ж их девать? Ну а за пять-шесть золотых монеток возчик вывезет отсюда не только что нас — хоть коня его милости вывезет! Вот вы — другое дело, вам придётся уехать самой. Стража Паулоса не очень знает в лицо меня, а с чумазой рожей не узнает вовсе. Но вас они отлично помнят, и им наверняка приказано следить пуще глаза, чтоб вы никуда не девались.

— Но меня же не запирают! — возразила Эльза. — Я вот в Гент на целый день уехала, и ничего... Значит, могу просто отправиться верхом — будто бы на прогулку. Тоже на рассвете. Теперь только нужно молиться, чтобы до рассвета не вернулись Парсифаль с Лоэнгрином.

— Не до рассвета, — вздохнула Ингеборг. — Надо ведь ещё, чтоб оброк сосчитали, раньше крестьяне не уйдут. Но будем надеяться. Девочки ваши умницы, играть любят пуще всего, я им скажу, что это — игра такая, и они всё, как нужно, сделают. А уж мне совсем легко, я же и так деревенская. Если будут свои и признают меня — так тем паче не выдадут.

Эльза рассмеялась. Теперь, когда нужно было действовать, ей сделалось легче. Да, то, что они задумали, было очень опасно. Но сейчас она понимала: оставаться, когда здесь, в её родовом замке, затевалось нечто чудовищное, ещё опаснее. Даже если ей и детям пока ничто не угрожает, кто знает — что произойдёт завтра, послезавтра? Нет, прочь отсюда, прочь!

Мысль о муже, воспоминание об их любви пронеслись тенью и пропали. И Эльза ощутила: ей стало настолько легче от того, что теперь у неё есть право не любить его...

Либен шёл уверенной рысью, словно и не обращая внимания на скверную дорогу. Накануне пролились дожди, и хотя вода во впадинах и рытвинах уже почти высохла, земля оставалась рыхлой, а местами даже скользкой. В лесу, где солнечные лучи не пробивались сквозь громадные кроны вязов и дубов и почти всюду царила тень, оставались ещё большие лужи, которые фонтанами разбрызгивались из-под копыт.

До вечера было далеко, но и до большой проезжей дороги, вдоль которой уже не тянулась густая чаща, а шли поля и встречались редкие посёлки, тоже оставалось не менее двух часов езды, поэтому Эльза радовалась быстроте своего коня. Либен к тому же отличался спокойным нравом. В лесу многие лошади начинают вести себя нервно: шорохи, запахи, крики птиц, — всё это тревожит их и порой заставляет плохо повиноваться всаднику, особенно если его руке не хватает мужской твёрдости. Но Либен скакал через чащу невозмутимо и ровно, будто вокруг простирались окрестности родного замка.

Выехав утром, герцогиня Брабантская, как и надеялась, за день одолела большую часть пути до Антверпена. Можно было выбрать людную окружную дорогу, но это было бы куда дольше. А ей хотелось ещё до заката оказаться за надёжными стенами монастыря.

В душе Эльза не переставала радоваться выдумке Ингеборг, которой удалось благополучно уехать на крестьянской телеге вместе с детьми. Сельской ребятни действительно явилось много, и стража совершенно не обращала на неё внимания.

Повезло и самой Эльзе. Едва она отъехала от замка и повернула в сторону заросшего лесом холма, как на дороге, со стороны реки, показались всадники. По развевающемуся белому плащу и облаку светлых волос она узнала Лоэнгрина.

Будь он один, возможно, чувство долга толкнуло бы Эльзу вернуться, остановить его, объясниться. Но рядом с герцогом скакал его отец, и у молодой женщины не шевельнулось даже тени сомнения. Поговорить с Парсифалем? Только не это!

Теперь они знают, что её в замке нет. Придворным дамам герцогиня сказала, что вновь едет в Гент, в церковь. Кроме Ингеборг, она не доверяла никому из женщин: две дамы из четырёх, входивших в её свиту, открыто любезничали с Паулосом, две другие намекали Эльзе, что он вовсе не плох. Конечно, они уже передали её мужу, что хозяйку вновь потянуло послушать проповедь епископа Доменика (к счастью, в замке ещё не знают о его отъезде!). Но вечером Лоэнгрин наверняка захочет повидать детей — и тогда обнаружится исчезновение малышей. И станет ясно, что Эльза тоже сбежала. Слава Богу! Пускай думают, что она увезла дочерей и сына с собой. Тогда кормилица успеет их укрыть.

Косые лучи солнца, проникая сквозь зелёную завесу, временами попадали Эльзе в глаза, ей приходилось заслоняться: всадница боялась на миг ослепнуть, не заметить нависающую над тропой дубовую ветку и, ударившись об неё, выпасть из седла.

Обширная дубовая роща сменилась бором, но меж сосен мелькали осины и липы. Липы в это время года цвели, распространяя кругом пьяный запах тонкого медового настоя.

Внезапно Либен коротко заржал. Его уши нервно шевельнулись, он вскинул голову, и Эльза заметила, как раздулись резные ноздри коня. Это было совсем на него не похоже.

— Что случилось, мой дорогой? — спросила всадница, проводя рукой в тонкой шёлковой перчатке по светлой гриве скакуна. — Что такое ты услышал или учуял?

В ответ конь вновь издал глухое резкое ржание и остановился, мелко переступая ногами, фыркая и храпя.

— Да что с тобой происходит? Либен, мне это не нравится! Вперёд!

Эльза дала коню шпоры, что делала редко, щадя своего любимца. Тот рванулся с места, проскакал немного, вновь встал и вдруг, захрапев, поднялся на дыбы. Каким-то чудом всадница удержалась в седле, что есть силы сжав поводья. Она знала: её конь не мог просто взять и взбеситься. Значит, рядом затаилась какая-то опасность.

И почти сразу поняла какая. Недалеко, в расплывчатом полумраке чащи, послышался тонкий протяжный вой. И сразу семь-восемь голосов ответили таким же воем.

— Матерь Божия! Волки! — прошептала Эльза.

Волков в этом лесу водилось много. Но с другой стороны, летом они редко бывают опасны. И ещё реже нападают на человека днём. Но герцогиня была дочерью страстного охотника, часто охотилась и сама. И она знала, что означает этот одинокий призыв вожака стаи и её многоголосый ответ: стая шла по следу добычи. А реакция коня очевидно показывала, кто был сейчас избран добычей...

Переведя дыхание, Эльза попыталась взять себя в руки и определить, с какой стороны послышался вой. Вроде бы, сзади. Но если так, отчего Либен отказывается скакать вперёд?

Вой повторился, и теперь стало слышно, что долетает он слева. Ответили ему уже не семь-восемь, а не менее двадцати голосов, причём звучал этот хор и слева, и справа и... неужели впереди? Выходит, идя по следу всадницы, волки обогнали её?

Плохо понимая, что делает, Эльза развернула коня. Либен, на этот раз послушный посылу, помчался по дороге вихрем, его не нужно было погонять. Но вот он опять шарахнулся, замер, и герцогиня увидела, как в густой тени, снова впереди неё, сверкнули зелёные вспышки голодных волчьих глаз.

Волки вели себя странно. Если бы она могла думать спокойно, то поняла бы это. В лесу, где летом так много добычи, они выбрали человека, да ещё скачущего верхом на коне, с которым так просто не сладишь. И шли они не просто по следу, а окружая со всех сторон, словно бы зная, как может повести себя всадница.