Эльза просунула руку со светильником сквозь решётку и тоже ахнула. Фонарь осветил небольшое пространство кельи целиком. И женщины увидели, что к одному из намертво вделанных в каменную стену колец теперь прикреплена цепь. Совершенно новая, как и решётка — она блестела свежей ковкой тёмного железа. Цепь была очень толстой, такая легко удержит и медведя. Но ошейник на её конце на медвежью шею никак не налез бы. А чуть в стороне лежали ещё две цепи, почти такие же толстые. То были ручные и ножные кандалы.

— Что это значит, Ингеборг!? — с ужасом прошептала герцогиня. — Прежде этого здесь не было...

— Да и откуда бы могло взяться? — так же тихо ответила служанка. — Железо новёшенькое, будто вчера ковали. Не преступников же сюда собрались привозить! А если бы и преступников, то к чему такая тайна?

— У нас в замке давно не было тюрьмы, — растерянно проговорила Эльза. — Для того хватает других мест. Я ничего не понимаю.

— Идёмте, посмотрим, что здесь ещё появилось! — позвала кормилица. — Для тех здоровенных мешков, которые сюда везли, железа пока что маловато. Может статься, мы тут ещё и не такие диковины увидим!

Однако вторая келья оказалась пуста и так же запущенна, как прежде. Не задерживаясь возле неё, женщины прошли до конца коридора.

— Вверх или вниз? — спросила Ингеборг.

— Сперва вверх.

Спуск по узкой и крутой каменной лестнице отчего-то казался сейчас Эльзе страшным, и она решила оттянуть тот момент, когда придётся спускаться.

На первой площадке башни не обнаружилось ничего особенного. Правда, теперь там стояли деревянные лари, в каких обычно хранят оружие, и валялось несколько свёрнутых тюфяков. Скорее всего здесь оборудовали помещение для стражи. На двух верхних площадках вообще ничего не было. Там, где прежде пажи держали клетки для голубей, сейчас на деревянных стропилах сидели и мирно ворковали лишь несколько птиц.

— Теперь спускаемся! — скомандовала Эльза. — Скорее всего эти помещения освободили только для того, чтобы никто не мешал Парсифалю и его людям. Не знаю, как тебе, Ингеборг, но мне отчего-то жутко идти в подвал!

— Признаюсь, фру Эльза, мне тоже. Однако выхода-то у нас нет: поглядеть всё равно надо.

Лестница была очень крута, и женщинам пришлось высоко поднять подолы, чтобы невзначай не наступить на них. В башне, несмотря на летнее время, казалось прохладно, а из подвала тянуло настоящим холодом, будто там хранили лёд. Ингеборг была обута в деревянные башмаки, подошвы которых она подклеила войлоком — чтобы не стучали. Такая обувь, по крайней мере, защищала её ступни от прикосновения к ледяным, влажным ступеням. Но на ногах у Эльзы были мягкие кожаные чулки без твёрдой подошвы[106], и холод пробирал её до костей. Она сжимала зубы, чтобы не стучать ими — тем более что вместе с холодом в её душу всё глубже входил страх. В какой-то момент она ощутила желание повернуться и что есть духу кинуться назад. Не будь с нею кормилицы, герцогиня именно так бы и поступила...

Лестница кончилась. Фонарь, в котором огонёк свечи дрожал и метался, будто бы тоже испытывая ужас, выхватил из темноты часть широкого пространства.

Эльзу поразила вдруг окружившая её чернота. Словно серый камень стен и пола внезапно покрылся густым слоем копоти. Потом герцогиня различила странные отблески и поняла, что и пол и стены сплошь затянуты плотным чёрным шёлком. К полу он, возможно, был приклеен: плотная ткань не собиралась складками под ногами, но лежала ровно, похожая на застывшую воду омута. По сводчатому потолку тянулись складки, переходя в сборчатые занавеси, опускавшиеся по стенам. Черноту нарушала алая краска огромного рисунка, нанесённого по шёлку в самой середине пола.

Эльза осветила его фонарём.

— О, Боже! — прошептала кормилица. — Да что же это такое?

Рисунок представлял собой громадную звезду с пятью острыми лучами и кругом, начертанным в центре, по точкам пересечения линий, образующих эти лучи. Посредине круга, в свою очередь, поблёскивал какой-то предмет. То была небольшая чаша — также пятиугольной формы, пустая, но покрытая внутри жирной копотью, будто в ней постоянно что-то жгли.

Остальное пространство большого подвала поглощала темнота, особенно густая оттого, что стены с другой стороны, очевидно, тоже были затянуты чёрным. Во мраке удалось, правда, различить смутные очертания чего-то громоздкого, находившегося там, куда указывал острый луч звезды, противоположный входу. Там тоже что-то поблёскивало, ловя тусклые лучи фонаря.

Нужно было подойти ближе, но ни Эльзе, ни Ингеборг отчего-то очень не хотелось наступать на рисунок: у той и у другой возникло абсурдное, но неотвязное ощущение, что в эту звезду можно провалиться, как в гибельную черноту болота.

Вдруг кормилица, обернувшись, заметила укреплённый на стене факел.

— Ну-ка дайте! — проговорила она. И, взяв из дрогнувшей руки Эльзы фонарь, вытащила оттуда свечку и поднесла к смоляной головке.

Факел вспыхнул, разом осветив всё помещение. И обе женщины в ужасе ахнули.

Перед ними, за начертанной на полу багровой звездой, находилось возвышение, представляющее некое подобие алтаря. Алтарь этот был сложен из гладких чёрных камней и украшен накладными металлическими звёздами, каждая тоже с пятью лучами. Звёзды располагались с переднего торца тремя рядами, по шесть в каждом ряду. А над этим прямоугольником поднимался, доставая почти до свода, громадный крест, выкованный из тёмного железа. Крест, перевёрнутый перекладиной вниз...

— Они тут... — наконец выдавила Ингеборг, пытаясь прийти в себя. — Да они тут, выходит, сатане молятся! Либо собираются молиться... Ну, слыхала я про тамплиеров всякое, но чтоб такое!..

— А цепь-то с ошейником к чему? — слабым голосом спросила герцогиня. — Она... оно с этим как-нибудь связано?

В её голосе прозвучала надежда. Эльза надеялась, что два их жутких открытия всё-таки могут не иметь прямой связи. Но она не хуже, чем Ингеборг, понимала: это не так. И почувствовала, что её сознание начинает мутиться.

— Идёмте отсюда! — верная служанка схватила руку герцогини. — Вот только ещё тут в обморок падать! Пошли, пошли!

И бормоча молитву, потащила Эльзу к лестнице.

Они до конца опомнились, лишь добравшись до донжона, затворив за собою двери и поняв, что оказались в относительной безопасности. Ни та, ни другая не сомневались: застигни их в потайном капище Паулос либо его стража — ничего хорошего ждать бы не приходилось. У Эльзы даже мелькнула мысль, что и Лоэнгрин не смог бы её защитить в этом случае. Не смог бы или не стал бы?..

— Что же делать? — прошептала она, падая в кресло и бессознательно принимая из рук кормилицы чашку с горячим вином. — Что мне теперь делать?

— Бог ведает! — Ингеборг перекрестилась, пальцы у неё дрожали. — Теперь тут опасно. Не знаю, что они затеяли, однако мы обе видели, для кого они стараются!

— Я не буду участвовать в этом! — крикнула Эльза, ощутив в себе силу, которую даёт только отчаяние. — Епископ Доминик сказал, что простить можно всё, но не измену Господу. Раньше, пока я не знала, я имела право всё терпеть, но теперь... Послушай, кормилица, мне нужно ехать в Антверпен, к епископу. Только он сможет разобраться в том, что тут творится. А если нужно, он известит об этом церковь и Папу. Я бы увезла и детей, но с ними быстро не доберёшься, а если медленно, то меня догонят. Я даже думаю — стража бы не выпустила нас, вздумай мы тронуться в путь с детьми. И оставить их нельзя: Парсифаль на всё способен. Что нам делать? Посоветуй!

Ингеборг задумалась. На её лице читалось сомнение.

— Говори, кормилица! — взмолилась Эльза. — Не молчи!

Та посмотрела ей в глаза и улыбнулась.

— Ладно. Кажется, я придумала. В Генте у меня живёт двоюродный брат с семьёй. Он — кожевник, человек небедный. А детей у него — куча, жена их ему нарожала четырнадцать душ, и можете себе представить: все выжили! Старшему уже двадцать три, А последней дочке вроде бы сейчас четыре. И младшие двенадцать детей живут в доме родителей. Ну, где двенадцать, так и ещё троим место найдётся, а соседи и не приметят. Вот к ним-то я и поеду. Двоюродный брат — хороший человек, не откажет принять нас. А если вы ещё и дадите мне с собой денег...