Да, теперь старик барон мог спокойно отписать наследство Эдгару и его первенцу. Год назад его сын отправился навстречу подвигам и приключениям, будучи всего лишь бастардом[56], однако меч Ричарда Львиное Сердце сделал его рыцарем, дав право законно носить родовое имя и унаследовать титул отца[57].

Хорошо бы отправиться во Францию! Обнять отца, повидаться с молочным братом, графом Луи Шато-Крайоном, подбившим некогда простого кузнеца из Лиона поехать к святым местам и отвагой своей доказать, что не зря в его жилах течёт кровь прославленного рыцаря, героя Первого крестового похода Эдгара из Оверни...

Луи теперь состоит при дворе короля Филиппа-Августа. Он тоже стал знаменит во время осады Птолемиады, или Сен-Жан д’Акры, как её чаще называют христиане. Однако по мнению надменного Филиппа, этого оказалось недостаточно, чтобы отдать Луи руку сестры короля — принцессы Алисы. Ох, дождётся же Филипп-Август, что вообще ни за кого не выдаст сестрицу! Отказался от неё Ричард Львиное Сердце, предпочтя чернокудрую Беренгарию Наваррскую, не жаждали её руки ни овдовевший недавно герцог Бургундский, ни даже маркиз Тирский. И не потому, что девушка была чем-то плоха (уж в дурнушку или дуру Луи бы нипочём не влюбился!). Но, увы, Алису преследовала худая слава: многие болтали о её незаконном союзе с ныне покойным королём Генрихом Вторым, отцом короля Ричарда. К тому же все понимали, что никакого королевства Алиса не наследует, да и вообще за нею вряд ли стоит ожидать хорошего приданого. И потому для короля Филиппа имело бы смысл выдать её за графа Шато-Крайона — тут тебе и знатность рода, и воинские подвиги, и молодость — Луи, как и его другу Эдгару шёл теперь двадцать второй год. Но главного, что так любил король Французский, у Луи не было: он не нажил себе в крестовом походе сказочных богатств. Так, горсть — другая золота да хорошее оружие, но разве этого хотел бы от будущего родственника златолюбивый Филипп?.. Вот и служит ему Луи, стремясь, всё-таки добиться руки дамы своего сердца. Ну а если уж король вконец заупрямится, тогда (кто-кто, а Эдгар знает своего молочного братца!) можно будет и увезти Алису, чтобы тайком с нею обвенчаться. Принцесса тоже любила графа и не желала слышать ни о каком ином замужестве.

Раздумывая обо всём этом, рыцарь Эдгар неторопливо ехал вдоль Кизанского холма, за которым уже начиналась Птолемиадская долина и шла дорога, ведущая к городу.

Как ни огорчён был молодой воин своей неудачей, он не позволил себе ослабить внимание. Именно здесь промышляла в последнее время зловещая шайка «пустынных волков», опустошавших окрестности столицы. Правда, теперь «волки» уничтожены. Но от шайки мог остаться ещё небольшой отряд, а во-вторых — вдруг тут есть и иные разбойники? Что сарацинам (даже — самым мирным) доверять нельзя, рыцарь понял уже давно. Поэтому он ехал, внимательно оглядываясь и прислушиваясь, а более всего следя за поведением коня. Гнедой красавец по кличке Брандис, подарок старого барона, был очень умён и всегда издали чуял чужих.

За небольшой рощей, куда как раз въехал рыцарь, послышался топот копыт, и Брандис навострил уши, чутко раздув свои роскошные ноздри. Но тут же без понукания перешёл со спокойной рыси на быстрый галоп и весело заржал. Так он всегда встречал хозяйку.

Из-за деревьев между тем показался другой всадник и приветственно помахал рукой. Навстречу рыцарю, на чёрном как уголь, некрупном, но статном арабском жеребце ехал юноша в такой же, как у Эдгара, кольчуге, в таком же круглом шлеме с выступом, прикрывающим переносицу, с таким же арбалетом и мечом у пояса. Из-под шлема весело глядели большие карие глаза, на свежих, как абрикосы щеках играл румянец.

Всадник как всадник. Но и рыцарь, и его конь отлично знали, кто это на самом деле.

— Что случилось, Мария? — воскликнул Эдгар, подъехав к жене и обнимая её. — Куда это ты отправилась одна? Это же опасно!

— Ну что ты! — Она поцеловала рыцаря и залилась краской, будто не была уже больше года за ним замужем. — Дорога отсюда почти что видна. Разбойников вы перебили — твои воины вернулись в город ещё утром. Но они рассказали, что ты в одиночку поскакал за главарём «пустынных волков», и я подумала — тебе может понадобится оруженосец.

— Сумасшедшая! Вот сумасшедшая... Неужто даже после рождения нашего Анри ты не образумилась? Чего ради так рисковать?

Но притворная суровость его голоса не смущала женщину. Она знала, как муж любит её, и нет-нет да пользовалась этим...

— Я волновалась, Эдгар. И вижу, что не зря! У Брандиса седло в крови, и на твоей кольчуге тоже кровь.

— Не моя.

— Слава Богу! Но всё равно мне было не по себе. Что же, ты не догнал этого Селима-пашу?

— Догнал. Но проклятый ассасин предпочёл зарезаться, лишь бы не попасть в наши руки. Послушай, а с кем ты оставила малыша?

Мария улыбнулась, на её щеках мелькнули лукавые ямочки. Когда Эдгар их видел, ему почему-то всегда хотелось тронуть их пальцем. Что он и делал постоянно.

— Анри остался с кормилицей и с королевой. Для Изабеллы он прямо как родной. Поедем домой, да? Не печалься!

Её ласковый голос и взгляд почти совсем сгладили огорчение рыцаря. У Марии был невероятный дар: она умела понимать лошадей, собак и птиц, и они тоже понимали и слушались её. Порой Эдгару казалось, что жена умеет читать и его мысли. Во всяком случае, она часто говорила вслух то, о чём он думал.

— Поедем, — рыцарь отпустил, наконец, талию жены и усмехнулся, подумав, как это выглядит со стороны — объятия двух воинов в кольчугах! Бр-р-р! — Поедем, «малыш Ксавье», мой верный оруженосец. Если твоё чутьё подсказало тебе, где меня встречать, то моё чутьё сейчас говорит, что я вот-вот могу понадобиться королю.

И он вновь пустил Брандиса вскачь, зная наверняка, что Мария от него не отстанет.

К полудню песок так накалился под неистовыми лучами солнца, что стал, казалось, жечь даже копыта коня. Во всяком случае, породистый и рослый рыжий жеребец, хотя и утомлённый двухчасовой скачкой, не сбавлял хода. Когда же в дрожащем сиреневом мареве расплавленного горизонта прорисовались контуры зубчатой стены далёкого города, скакун пошёл ещё быстрее, торжествующе раздувая ноздри и раскидывая вокруг себя клочья пены.

Всадник, уставший почти так же, как его конь, перестал его пришпоривать, доверившись силе и упрямству прекрасного животного — раз тот завидел цель пути, то домчится туда без понуканий.

На коне были простые, но очень добротные, европейской работы седло и сбруя, на всаднике — тонкая, прочная кольчуга, немецкий шлем-шляпа, а на плечах, поверх кольчуги — белый плащ тонкой шерсти. Оружие состояло из привешенного к поясу боевого топора с длинной рукоятью, кинжала в дорогих восточных ножнах и большого лука, притороченного слева к седлу с таким расчётом, чтобы его можно было в одно мгновение отцепить и вскинуть. Колчан был за спиною всадника, и достать из него стрелу он мог с не меньшей быстротой. Размеры лука, его толщина и основательность говорили о силе воина не меньше, чем тяжесть его топора — чтобы натянуть такой лук нужна была по-настоящему могучая рука. Зато щит, что висел на правой стороне седла, был небольшой и не вытянутый, как обычно у рыцарей, но круглый — такие носили простые воины. Подтверждением «незнатности» щита было также отсутствие на нём герба либо какой-то эмблемы.

Всадник приближался к городской стене, зорко всматриваясь в линии стен и в высокие стрельчатые ворота, темневшие в одной из башен.

Эти ворота были великолепным сооружением, похожим на небольшую крепость. Огромная центральная внешняя арка как бы нависала над внутренней, которая была почти вдвое ниже и запиралась мощной дубовой дверью. Две боковые, совсем небольшие арки, такой же стрельчатой формы, как и центральная, тоже были закрыты. Над арками высоко поднималась обзорная площадка, обрамлённая узорчатыми башенками. Дорога, подходя к воротам, не обрывалась возле них, а сворачивала вдоль массивной стены, далее расширяясь и подступая к другой, более высокой и мощной башне, за которой ещё не виднелось, но угадывалось море.