— Доброе утро, матушка!

То была Беренгария, показавшаяся на пороге их с Ричардом шатра. Судя по утомлённым глазам и немного рассеянному виду, молодая королева тоже провела бессонную ночь и тоже находилась не в самом хорошем расположении духа.

— Доброе утро! — Элеонора решила, что должна ободряюще улыбнуться. — Утешаюсь тем, что не мне одной спалось дурно... Надеюсь, хотя бы Ричард спит?

— Что вы! — Беренгария махнула рукой. — Если бы... Он пришёл, когда уже светало...

— Ну да, — подхватила Элеонора, — от меня.

— Да, да, он мне говорил. Мы ещё немного... немного побеседовали, и он было собрался ложиться, но тут явился мессир Блондель. Он, по-моему, вообще никогда не спит! Мне говорили, что ночами он пишет свои баллады. Так вот, Блондель пришёл и сообщил, что некий греческий купец пригнал в лагерь десяток лошадей. Говорит, ужасно плакался и жаловался на судьбу: сарацины ограбили его караван и часть лошадей отобрали. Ну, конечно, нужно иметь охрану, а не шесть-семь лучников, как у него... Вы согласны, матушка?

Элеонора вздохнула. В последнее время молодой королеве ужасно хотелось показать, что она, совершив долгий поход с крестоносцами, стала разбираться в лошадях, оружии, боевых отрядах. Прекрасно! Но из-за этого её рассказы сделались такими длинными...

— Сейчас христианам вообще лучше не путешествовать по этим местам, — заметила королева-мать. — Как только сюда занесло этого грека? И что же?

— А вот что! Граф Анри Шампанский, чтобы утешить беднягу, купил у него всех оставшихся лошадок. Тем более, граф обещал подарить новых коней воинам, вместе с ним поскакавшим на подмогу Ричарду в этой ужасной резне... То есть, в этой битве! Купец растрогался и сказал, что двух коней за это просто дарит — одного графу, а второго, конечно, самого красивого — предводителю похода — вашему сыну и моему супругу.

— Граф Анри, как обычно, в убытке не остался! — рассмеялась Элеонора, хотя её глаза почему-то становились всё серьёзнее. — Хотелось бы, чтоб ему так везло всю жизнь — он очень славный. Пожалуй, самый славный из моих внуков. Правда, он не желает звать меня бабушкой, а зовёт, наглец этакий, «милой леди Элеонорой»! И что, Блондель позвал короля посмотреть на нового коня, а тот, само собою, не устоял и пошёл?

— А вы как думаете? — пожала плечами Беренгария. — Тем более, что его любимый конь погиб в этой битве. Только не он пошёл, а ему привели коня, и Ричард тут же, едва одевшись, вскочил верхом и отправился покататься.

Вот оно! Дрожавшая в душе струна как будто лопнула — острый укол в сердце заставил Элеонору вздрогнуть. Но почему ей кажется, что в этом заключена опасность? Почему?

— Очень умно с его стороны! — пытаясь говорить обычным своим тоном, она с неудовольствием заметила, что её голос всё равно задрожал. — У него едва начала затягиваться рана, а он скачет верхом, да ещё неизвестно, хорошо ли объезжена лошадь... И что его принесло именно сегодня, этого греческого купца!

— Его не сегодня принесло, — заметила молодая королева, кажется, разделявшая тревогу Элеоноры и тоже пытавшаяся этого не показать. — Блондель говорил, что видел его ещё вчера. Купец сперва оказался в стане тамплиеров. Шёл и дружелюбно беседовал с этой лисой Ожером Рафлуа. Но, как видно, купить у него лошадей мессир Ожер не захотел — как ни богаты тамплиеры, щедрыми их уж никак не назовёшь.

— Тамплиеры? — Элеонора вздрогнула, будто её внезапно ударили. — Он был у тамплиеров? О, Господи!

— Ну да! — Беренгария, казалось, не понимала волнения королевы-матери. — Но ведь в последнее время они не враждуют с Ричардом. Или вы всё не можете забыть, как Жерар де Ридфор приказал этому лесному разбойнику меня похитить? Это было ужасно, но с тех пор прошло много времени, и Ричард сумел подчинить себе храмовников, ну... по крайней мере, тех, которые участвуют в походе. Рафлуа вообще не такой уж противный. И... куда же вы, матушка?

Элеонора, уже почти не слушая невестку, стремительным шагом направлялась к палатке Блонделя. Однако того, как назло, не было — то ли он ушёл купаться, то ли отправился обследовать развалины крепости, которую Львиное Сердце собирался восстанавливать, равно, как и другие разрушенные по приказу Саладина города.

— Ваше величество, что-то случилось?

Она опустила полог пустого шатра и обернулась. Позади неё стоял Седрик Сеймур. Несмотря на раннее утро, он был уже в кольчуге и гамбезоне, будто не встал с постели, а слез с седла.

— Я могу чем-то помочь вам? — спросил Седой Волк.

— Можете. Мне нужен конь и немедленно. И если бы вы поехали со мной вместе, я была бы вам благодарна до конца жизни.

— Вашей или моей? — спросил Седрик. — Впрочем, и мне, и вам, вряд ли жить ещё по сто лет. Мой конь осёдлан: я как раз собирался прокатиться и осмотреть окрестности. Второго осёдланного сейчас отберу у оруженосца — прекрасная животина, из сарацинских лошадок, брошенных на поле битвы. Вы ведь умеете ездить в любом седле?

— В любом. И без седла тоже. Скорее, прошу вас. Кстати, ваши друзья не вернулись?

— Луи и Ксавье? Вы правы, миледи, малыш Ксавье — тоже мой друг. Нет, они не возвращались пока. А куда с утра пораньше, да в одиночку поскакал ваш царственный сын?

Элеонора встрепенулась:

— Вы его видели? Слава Богу! Значит, знаете, в каком направлении он поехал.

— Туда, в сторону горных отрогов. Ни разу не видел у вас такого лица. Сейчас я буду здесь с лошадьми. Подождите!

С этими словами старый рыцарь развернулся и, не тратя больше ни секунды, исчез за длинными рядами шатров.

Выбраться из Яффы не составило большого труда. Беглецам помогло то, что город лежал в руинах, и армия Саладина собиралась через два дня его покинуть. Занятые разрушением последних ещё уцелевших зданий и сборами в поход, воины мало обращали внимания друг на друга. Поэтому сообразительный Фаррух-Аббас достал для всех троих христиан одежду и вооружение сарацинских всадников. Всадники носили на голове небольшие круглые шлемы, обмотанные светлыми тюрбанами, и при быстрой езде, когда кони поднимают тучи пыли, прикрывали свои лица концами этих тюрбанов. Здешнюю посадку в седле оба рыцаря и «маленький оруженосец» давно уже успели изучить, поэтому внешне не отличались от воинов Салах-ад-Дина.

Ещё не рассвело, когда они выехали за пределы разрушенной крепостной стены.

— А вот здесь нужно соблюдать осторожность! — предупредил Фаррух. — Часть конницы султан разослал с разъездами, чтобы предупредить возможное приближение христианской армии либо только её передовых отрядов. Если вы натолкнётесь на такой разъезд, они непременно спросят, куда вы едете.

— Поэтому я поеду с ними, отец! — заявил Рамиз. — Если что, я-то не вызову подозрений, ни своей речью, ни обликом.

— Но потом ты вернёшься? — с некоторой тревогой спросил эмир.

На лице юноши отразилось сомнение. Он явно колебался.

— Не знаю, что и сказать! — произнёс он наконец. — Я хочу быть с тобой, отец! Но я не хочу расставаться с мессиром Луи и мессиром Эдгаром. И никогда больше не стану сражаться с христианами...

— Возвращайся, — попросил Фаррух. — Кроме тебя, у меня никого не осталось. Клянусь, воевать тебе не придётся. Да и я не хочу. Хватит служить курду... Мы уедем в Дамаск, а оттуда в Персию. Я сумел увезти из Акры немного золота, нам его хватит.

— А вы что скажете мне, мессир Эдгар? — юноша повернулся к молодому рыцарю.

Тот откинул с лица плотную ткань тюрбана и улыбнулся:

— Ты — славный оруженосец, Рамиз. Но ослушаться отца нехорошо. По крайней мере, у нас, христиан, это не принято. Ступай с Богом! Но вначале и вправду — проводи нас, так будет спокойнее.

Они отъехали от города неторопливой рысью, затем, убедившись, что никто за ними не гонится (а значит, побег пленника ещё не обнаружен), поскакали быстрее.

— Как тебе показался Ксавье в девичьей одежде? — поравнявшись с молочным братом, спросил Эдгар.