— Что он говорит? — Луи растерянно посмотрел на молочного брата. — Если бы понимать по-арабски!

— Да зачем понимать-то? — пожал плечами Эдгар. — И ты, и я, и любой в таком положении просто попросил бы пить! У тебя ведь фляга с собой. Дай-ка!

— Да в ней же не вода, а вино...

— Ну и что? Кипрское вино хорошо утоляет жажду. Ну, парень, хлебни... Наверное, ты везучий, раз ещё живой. Хотя, как знать! Если ноги раздроблены, я тебе не завидую.

Раненый глотнул, закашлялся, потом с жадностью вновь потянулся к фляге. Сделав ещё несколько глотков, он перевёл дыхание и сказал на неплохом французском языке:

— Аллах отблагодарит вас, рыцари, если не смогу отблагодарить я. Моё имя — Рамиз-Гаджи, я — сын эмира Фарруха. Не оставляйте меня здесь — отец даст за меня выкуп...

Кузнец и его молочный брат быстро переглянулись. Они оба знали от графа Анри, что эмир Фаррух, защищавший Мушиную башню, был убит два дня назад, как раз тогда, когда его сын упал на эту стену вместе с куском Проклятой башни.

— Ну что мы стоим? — после нескольких мгновений молчания спросил Луи. — Темнеет. Ещё немного, и мы с такой ношей нипочём не спустимся. Я возьму его подмышки, а ты попытайся поаккуратней взять за ноги. Полезли вниз!

Лекарю Антуану, которого друзья вытащили из-за весёлого, обильного стола, ужасно не хотелось покидать пирушку и идти возиться с раненым.

— Я понимаю, этот ваш монах! — бурчал себе под нос хмельной костоправ. — Ну хоть византийской, но христианской веры. Тут грех не помочь! А это что? Чего ради я должен лечить магометанина? Это ваши любимые госпитальеры всегда помогают всем, кому не лень! К ним бы его и тащили... А у меня вон христиан раненых полно!..

Однако увидав, что раненый почти мальчик, Антуан смягчился. Он промыл и перевязал рану на его голове, затем осмотрел и прощупал неподвижные ноги.

— Говорите, он свалился вместе с обломком башни? Это с такой высоты? Ну так он не из плоти и костей, а видать, из хлебного мякиша... Сперва я так и подумал: обе ноги сломаны. Но — ничего подобного! Кости совершенно целы! Вы можете себе такое представить? Одна нога разодрана о камни от бедра до колена, но это пустяки — заживёт. Вторая опухла, но это — тоже безделица — даже и перелома нет! Просто вывих, да ещё хорошо пришиблено камнем: сплошной кровоподтёк. Дней через пяток мальчишка будет бегать как жеребёнок. Я наложу лубок на вывихнутую ногу, и можете его оставить у меня в шатре — я буду праздновать до утра, а утром проверю, как парень себя чувствует. Конечно, голову он тоже расшиб сильно, но отчасти это и хорошо: по крайней мере, пока караулить не нужно. А то ведь и сбежать мог бы — сарацины народ живучий...

Эдгар предложил Луи тоже вернуться в весёлую компанию, тем более, что граф Анри Шампанский приглашал молодых рыцарей за свой стол. Но Шато-Крайон отчего-то смутился и сказал, что хотел бы ещё кое с кем поговорить за пределами лагеря. Кузнец тотчас понял: его молочный брат собирается на свидание с Алисой. И вот тут что-то вдруг больно укололо юношу. Впервые он подумал о той пропасти, которая разделяла его и Луи. Молодой граф пока не мог открыто желать, но имел право надеяться на брак с принцессой. А ему такое не могло и прийти в голову — он стал бы смешон самому себе, если бы в его душе шевельнулось дерзкое «а вдруг»? «А что вдруг? — тут же и посмеялся над собою Эдгар. — Какое ещё „вдруг“? Да если бы я и был рыцарем, даже графом, как Луи, да хоть принцем, в конце концов — как мог бы я пожелать женщину, которая уже досталась другому? И не просто другому, а королю Ричарду, которого я боготворю!»

С тех пор, как там, в такой далёкой теперь Мессине, Эдгар за руку подвёл чернокудрую Беренгарию к её великолепному жениху, он запретил себе всякие вольные мысли о ней. Да эти мысли, по правде сказать, и не особенно часто пытались проникнуть в его сознание — он слишком много думал о предстоящих сражениях, возможной удаче... Потом сражения начались, потом был подкоп под Проклятой башней, последний день штурма, кровь, смерть, страх. И торжество. Жестокое торжество победителей.

В эти дни Эдгару как-то пришло в голову, что рыцари из баллад во время смертельной схватки не могли думать только о своих возлюбленных, как уверяли менестрели — тогда этих рыцарей тут же и убили бы. Во время битвы в сознании живёт только битва.

Однако именно сейчас странная и горькая мысль обожгла кузнеца. Он никогда и никому не завидовал. И вот застенчивая улыбка обычно бесшабашного Луи, румянец на его щеках, счастливый блеск его глаз неожиданно стали для Эдгара искушением. Впервые в его душе шевельнулось злое и горькое: «А я?» И тут же стало обидно, что он и в самом деле едва ли сможет принять участие в турнире: он ведь действительно ничего почти не умеет — над ним ещё, чего доброго, станут смеяться! Да и не хочется снова лгать — называть перед королями и рыцарями имя, которое ему на самом деле не принадлежит.

Вдруг на ум Эдгару пришла неожиданная мысль: а что если посоветоваться с королевой Элеонорой? Рассказать ей всё и спросить, возможно ли ему теперь просить Ричарда Львиное Сердце посвятить его в рыцари? Уж она-то не выдаст, почему-то юноша был в этом совершенно убеждён. А в самом деле — пойти прямо сейчас и поговорить! Скорее всего, королева не на пиру, давно уже ушла оттуда — вряд ли ей приятно, когда кругом столько пьяных.

Шатёр Элеоноры Аквитанской располагался в стороне от шатров её сына и молодой королевы. Охраны возле него не было — воины стояли лишь по углам небольшой площадки, где разместились походные жилища царственных особ и палатки их слуг.

Эдгар подошёл к шатру сзади. Вовсе не потому, что прятался от стражи — просто так было скорее. Кто-то из воинов видел его, но, узнав, лишь приветственно помахал рукой — героев, с риском для жизни сделавших подкоп под Проклятую башню, знали теперь почти все.

Молодой человек уже собирался, обогнув шатёр, войти в него, как вдруг до него долетел взволнованный женский голос. Вернее, не голос, нет, женщина полушептала, захлёбываясь словами и, возможно, слезами. И это была не Элеонора!

— Напрасно! Напрасно вы меня утешаете, ваше величество!.. Сир Эдгар никогда меня не полюбит, никогда!

Молодой человек замер, даже отшатнулся, словно кто-то резко толкнул его в грудь. Женщина говорила о нём! Но КТО это был?! Поздним вечером, почти ночью, здесь, в шатре королевы-матери... Сдавленный полушёпот не позволял узнать голос, было лишь понятно, что это — молодая женщина.

Меж тем послышался голос Элеоноры. Вернее, сперва она коротко засмеялась, потом проговорила:

— Девочка моя! Какой же ты хочешь любви, появившись перед ним в таком виде? Не думаешь ведь ты о нём дурно?

— Нет, нет! — отвечал дрожащий шёпот. — Но у меня просто не было другого выхода. Да если бы и был! Между нами пропасть, бездна... Он не станет и думать обо мне!

В голове, в душе, в мыслях Эдгара всё смешалось и спуталось. Одна лишь мысль, обжигающая и пугающая: Беренгария?! Она?! Это она говорит с королевой?! И говорит о том, что... его любит?! Да нет, нет, такое невозможно! Но кто же это может быть ещё? В лагере, если не считать пленных мусульманок, всего шесть женщин: принцесса Алиса, которая любит его друга Луи, её служанка Эмма, которая ни разу не видела Эдгара (даже её имя он узнал от Луи), королева Элеонора, почтенная Клотильда Ремо, служанка Беренгарии, но та говорит по-французски с каким-то смешным акцентом, и... и сама Беренгария!

«Она сказала, что между нами — бездна! Да — королева и простой рыцарь... Рыцарь? Ха-ха-ха! Знала бы она правду! Какая там бездна... Между нами — ад! Но отчего Элеонора упрекнула её? В каком таком виде явилась она передо мной? А-а-а! Её задранные юбки и стёртые о седло бёдра... Да, по мнению знатной дамы, это позор — так показаться рыцарю! Но мне-то только в радость было увидать её красоту!»