— Что? — спросила Анна Федоровна, обеспокоенная лишь тем, что Василий Иванович столь необычно взволнован. — Какое еще море, Вася?

— Саргассово.

Василий Иванович провел ладонью по лбу и заговорил спокойнее.

Он услышал о Саргассовом море еще в ребяческие годы от отца, моряка торгового флота.

У отца вроде поговорки было:

— Да тут Саргассово море, конца-краю не найдешь!

Или же так:

— Подумаешь, нашли Саргассово море!

Из книг о путешествиях и приключениях Пахомов постепенно прознал, что это за море. Оно находится в кольце четырех океанских течений. Береговая линия у него неизменна со времен Колумба: море-то ведь почти неподвижно из-за скопления водорослей, которое делает его похожим на океанский луг.

Упоминание об океанских лугах можно найти еще у Аристотеля. Круто соленые, горячие, на глубину до трех тысяч метров воды Саргассова моря заполнены, можно сказать — забиты тропической растительностью, водоросли возле берегов цепляются за дно и растут, размножаются с невиданной силой. Оторванные от корней, становятся бесплодными, но продолжают расти. Получается заводь, из которой выхода нет: водоросли рождаются, живут и здесь же умирают. Переплетенные и перекрученные в плотные ряды, саргассы могут даже корабль остановить.

— Саргассово море, — после некоторого молчания повторил Василий Иванович, и Анна Федоровна поняла, что говорит он о сектантах. — А если заглянуть внутри, то что же обнаружится, как думаешь? Обнаружится прежде всего приспособленчество.

— Зачем им приспособленчество? — удивленно спросила Анна Федоровна.

— Чтобы существовать, — резко ответил Василий Иванович. — Чтобы крепче держать паству в руках. Сектантские вожаки понимают: не так-то легко перетянуть советского человека из нашего мира в это благостное затишье, где надо только заботиться о спасении души. У советского человека, даже у самого отсталого, все-таки имеются общественные навыки. Поэтому баптистские «пастыри» воздают, так сказать, «богово — богу, а кесарево — кесарю»: возглашают здравицы за наше правительство, молятся за «дело мира». С первого взгляда может показаться: эти люди не выключают себя из советской жизни. Но… — Василий Иванович раскрыл книжку журнала и постучал по странице согнутым пальцем, — с каким старанием прислушивается активное начало из того же, скажем, дела мира. Оказывается, борьба за мир — это дело господне, а «божий дух» сильнее бомб, потому что он делает людей лучшими… Представь себе, Аннушка, что было бы с делом мира, если бы мы в борьбе за мир в современной обстановке стали надеяться и ждать, когда «божий дух» сделает всех людей хорошими?

— Как все странно, — тихо произнесла Анна Федоровна. — Не приходилось об этом думать.

— Не приходилось, — с горечью согласился Василий Иванович. — Даже для меня, секретаря парткома, это новая «нагрузка». Но ты послушай, Анна, как они исхитряются. Когда речь заходит о библейских чудесах, слишком уж неправдоподобных, их, с позволения сказать, идеологи напускают густой туман. В древности, мол, дух святой сошел на апостолов в виде огненных языков и с шумом великим. И сейчас, дескать, дух святой тоже сходит на верующих, но по-новому, без шума и без огня. На языке человеческом, видишь ли, нет таких слов, которые смогли бы выразить божьи действия! Значит, в конечном счете тот же поповский запрет на трезвое понимание, на трезвую оценку: верь слепо и не рассуждай!

Василий Иванович перелистал журнал и после короткой паузы заговорил опять:

— Только баптистские идеологи похитрее попов. Те просто твердят: верь — и всё! А эти сплошь да рядом прибегают к доводам от науки. Вот, например, вопрос задают: мог ли появиться на челе Христа кровавый пот? И отвечают: да, мог. «В медицине известно, что кровь выступает через поры…» Слышишь? А вот объяснение: «Это порождается состоянием напряженной борьбы между сознанием долга и ясным сознанием страданий, которые должны последовать после выполнения долга…» Нескладно, но медицина все-таки упомянута. Чтобы, значит, покрепче было.

— Покрепче? — улыбнулась Анна Федоровна. — И что же, убеждает паству такая путаница?

— Должно быть, кое-кого убеждает, — раздраженно отозвался Василий Иванович и опять полистал журнал. — А вот, обрати внимание, на какие рассуждения пускается их главный брат Строев. Он, представь себе, пытается провести водораздел между умом и душой человека, а в более крупном плане — между наукой и религией. Он учит, что на вопросы души отвечает слово божие, а на вопросы ума ответы дает наука. И друг другу они, религия и наука, якобы не противоречат. Отсюда делается вывод о возможности и — слушай внимательно! — даже закономерности сосуществования коммунизма и Христова учения. Христос, по-ихнему, был первым коммунистом на земле.

— Христос был первым коммунистом, — повторила с иронией Анна Федоровна. — А я и не знала.

Василий Иванович помолчал, сдвинув светлые брови, он, кажется, даже зубы стиснул.

— Это уже рассчитано на людей, полностью одураченных, полностью ослепших! И знаешь, Анна, мне думается, они опаснее православных попов. Действуют тоньше, обдуманнее, находят время терпеливо обработать каждую «овцу». Крещение у них принимает взрослый человек, после долгой подготовки. Службу справляют не на церковнославянском, а на русском, можно сказать — на житейском языке. Иконы, рясы, кресты и всякую церковную парадность отвергают. Словом, простому человеку они понятнее, доступнее…

— Но ведь это всего только секта, одна из сект. Их, наверно, не много, Вася? — спросила Анна Федоровна.

— Нет, к сожалению, много, Аннушка. И у них международные связи. Их будущие пресвитеры, например, обучаются в баптистском колледже в Англии.

— Вот как!

Василий Иванович закрыл журнал, отложил в сторону. Мысли его, должно быть, вернулись к Катерине Лавровой, потому что он сказал:

— Женщин у них много… по крайней мере в московской общине. «Брат» Строев иногда обращается к ним с особым словом. И послушай, какое опять противоречие. — Василий Иванович придвинул к себе мелко исписанный блокнот. — «Первым снопом, пожатым в Европе для Христовых житниц, была женщина Лидия», — это слова Строева. И далее он добавляет не без расчетливой лести: «Как это должно быть отрадно для наших сестер!» А затем изрекает совсем уж всерьез: «Женщины в христианстве всегда имели большое значение, они много сделали для Христа… Влияние женщин вообще велико в мире. Кто-то сказал, что событиями мировой истории руководят женщины…»

Василий Иванович приглушенно засмеялся:

— Историей руководят женщины… Восхитительно, правда, Аннушка! Ну-с, а дальше следуют изречения совсем иного толка — из Евангелия, из Библии. Трудновато приходится «брату» Строеву: женщина у него то созидательница истории, а то мужняя раба. Да, да! Тут тебе и поучения, сестры должны распевать стишки о том, что доля женщины издавна полна скорби и суждена ей горькая жизнь и неволя, за первородный грех Евы.

— Какая чепуха!— возмутилась Анна Федоровна. Теперь-то и она поняла, почему так волнуется, так кипит Василий Иванович.

Поняла и тоже вспомнила о награжденной работнице, с которой начался их разговор.

— Очень трудное дело ты поднял, Вася. Хочешь говорить с Лавровой?

— Да.

Анна Федоровна с сомнением покачала головой и вдруг сказала:

— А ты ей, Вася, поверь.

— Как это — «поверь»? — недоуменно и даже чуть сердито спросил Василий Иванович.

— Ну, доверие выкажи, как хорошей работнице. Когда она увидит, что ты ей доверяешь…

— Ну, допустим, —нетерпеливо вставил Василий Иванович.

— Доверие всего важнее!—заторопилась Анна Федоровна. — Она явится к тебе настороженная, будет ждать внушения за то, что в Кремль не пошла. Доверием ты, Вася, сразу переломишь в ней настроение. Потом уж придется тебе тропку в каменной скале пробивать.

— Это так.

— Привел бы ты ее ко мне, — неожиданно закончила Анна Федоровна. — Я бы с ней попросту, по-бабьи, поговорила.

— Нет, тут по-бабьи нельзя, — возразил Василий Иванович. — Говорить надо не вокруг да около, а напрямую. Пожалуй, еще и в Библию придется заглянуть. Завтра обещали достать…