У соседнего парадного крыльца она почти столкнулась с высоким офицером. Это был новый муж Катеньки; он, наверное, возвращался со службы. Вера видела его несколько раз издали и только сейчас разглядела как следует: у него было хмурое розовое лицо, крючковатый нос и тонкий, словно с силой сжатый, рот. Вера успела разглядеть на его плечах погоны майора административной службы. Она оглянулась ему вслед и вздохнула: совсем не такой, как Сережа…

На огороде шумно перекликались женщины, бегали полуголые ребятишки, журчала вода. Лейка была одна на весь двор, на нее устанавливалась очередь. Многие поливали из консервных банок, дно у которых продырявили гвоздем.

Вера включилась в эту веселую работу. Ребята бегали за ней по пятам, восхищаясь ее крошечной лейкой. Свежая зелень поблескивала росой, в воздухе пахло влажной землей.

Вера поливала длинные грядки Евдокии Степановны и думала о том, что в мастерской теперь уже состоялась торжественная сдача заказа. Она представила себе нарядную, важно насупленную Евдокию Степановну, носатого закройщика — он тоже состоял в почетной комиссии — и, наконец, Марью Николаевну…

Как-то она, бедная, таит про себя горе, нависшее над ней и над ее ребятами?

А что, если б Петр лежал вот так в беспамятстве и сестра из госпиталя прислала бы торопливую записочку о «неудовлетворительном состоянии», о возможности газовой гангрены? Вера вздрогнула и едва не выронила лейку.

«Милая, милая, не может быть, чтобы это с тобой случилось!» — подумала она о Марье Николаевне.

Поливка скоро кончилась, женщины еще раз оглядели грядки, шуганули ребят с огорода и отправились по домам. Вере не хотелось уходить в пустые комнаты, и она, забрав ведро и лейку, поднялась в цветничок. Здесь над узкими цветочными грядками колдовала маленькая Наташа. Рыжая гривка упала ей на глаза, и толстенькие пальцы быстро, энергически что-то проделывали с землей.

— Посмотрите — цветочки уже вылезли. Я им помогаю, — сказала она, очень старательно и твердо произнося слова и взмахивая рыжей гривкой.

Вера наклонилась к ней, с наслаждением вдыхая знакомые, полузабытые запахи здорового детского тельца.

— Не вылезли, а взошли, — дрогнувшим голосом сказала она.

Наташа послушно повторила:

— Взошли!

Вера только теперь заметила, что девочка освободила от земли все ростки, дружно показавшиеся на грядке. Некоторые всходы были уже по третьему листку. Вглядевшись в них пристальнее, Вера горестно заметила:

— Наташка, да это крапива!

— Крапива! — с восторгом повторила Наташа: она была слишком мала, выросла на городском дворе и не знала разницы между цветами и крапивой.

Вера хотела выдернуть ростки крапивы, но Наташа обиженно закричала.

В тот же момент Вера услышала тяжелые шаги по асфальту. Загорелый военный в пропыленных сапогах и в помятой гимнастерке, с орденом и гвардейским значком на груди, шел прямо на огород.

— Дядя военный! — крикнула Наташа и поманила его ладошкой.

Вера невольно приподнялась со скамьи. Военный улыбался ей, но она не узнавала его.

— Вера Николаевна! — сказал он и перешагнул длинными ногами через ржавую изгородь. — Вы совсем не изменились, только поседели.

Наташка с любопытством смотрела на обоих. Она увидела, как тетя Вера испугалась, сложила руки на груди и прошептала: «Как же это? Как же это?» — а вслух сказала громко и ненастоящим голосом:

— Сережа! Сергей… извините, по отчеству не помню…

Военный поднялся к ним в цветник, задел обе грядки, засмеялся и, совсем не видя, что Вера его испугалась, принялся трясти ей руки.

— Не надо отчества! Ну, здравствуйте! Вы первая мне встретились в доме. В моем доме…

— И я тоже! — крикнула Наташа, но дядя ее не услышал, он был какой-то чудной.

Наташа попыталась овладеть его вниманием.

— Дядя Сережа, а у нас крапива, — тормошила она военного, но он все держал Веру за руки, и смеялся, и говорил что-то быстро-быстро.

— Ну, а… — Сережа вдруг поперхнулся и вытаращил глаза, — а Катенька… жива? Здесь?

— З-здесь, — сказала Вера все тем же ненастоящим голосом. — Она комендантша…

Сережа рванулся было уходить, но его полевая сумка зацепилась за скамейку, а потом Вера схватила его за рукав.

— Ее нет дома… И она поздно придет, — испуганно сказала она, насильно усаживая его на скамью. — Подождите здесь.

Он с недоумением оглянулся и, наверно, только сейчас увидел и огород, и цветничок, и Наташу, смотревшую на него во все глаза. Девочка подошла и сказала, твердо выговаривая:

— А я тетю Катеньку знаю.

— Ага, — рассеянно отозвался Сергей, едва ли ее слыша.

Но, помолчав, он уставился на девочку со странной пристальностью. Наташка тотчас же взгромоздилась к нему на колени и бесцеремонно потерла пальчиком красную эмаль ордена.

— А у тети Катенькиного дяди военного…

— Наташка! — крикнула Вера с отчаяньем.

— …нету ордена, — договорила Наташка, но с колен Сергея все-таки соскользнула.

— Ступай домой! Сейчас же! — задыхаясь, сказала Вера.

Оба не заметили, как исчезла девочка. Вера видела, как побледнел Сережа и бледнел все больше и больше: у него стали пепельными виски и даже ноздри.

— Катенька… — Сережа несколько раз порывисто, словно из кислородной подушки, глотнул воздуха, — она не ждет меня? Вера Николаевна, вы, как мать, скажите… Я ведь сразу все понял по вашей растерянности, а только дурака валял, старался замять, обмануться. Вера Николаевна!

— Вас считали погибшим, — робко сказала Вера.

— Был в окружении, тяжело раненный. Но я писал два месяца назад…

— Писали? — пролепетала Вера.

— Значит, правда, — медленно сказал он, пристально глядя на нее, — она — замужем?

Вера тяжело опустила голову.

Он отцепил свою полевую сумку, громко щелкнул застежкой, — руки у него тряслись.

— Я уеду… Я сейчас уеду, — пробормотал он сквозь зубы, мучительно краснея и вдруг становясь похожим на прежнего молоденького Сережу-плановика, который играл в теннис и писал стихи.

Вера взяла его за руки.

— Никуда вы не поедете. Пойдемте ко мне!

Он попытался выдернуть руки, но тотчас же ослабел, усмехнулся, опустил голову.

— Мне стыдно… Мне должно быть больно, а мне стыдно, очень стыдно, Вера Николаевна. Я почти не знаю вас, а вы… Но мне очень, очень… Вера Николаевна, спасибо, но, может, мне лучше уехать все-таки сейчас, а?

— Уедете завтра, — спокойно возразила Вера и повела его за собой.

Они прошли по темному двору, где оба знали каждый камушек. Сереже, наверное, трудно и страшно было проходить мимо плотно закрытой двери своей квартиры, — тут его даже шатнуло, он больно толкнул Веру плечом и совсем этого не заметил.

Вера ввела его в свою комнату, опустила шторы, зажгла свет и, почти не думая о том, что это она делает, сняла ключ со стены, отперла комнату Лени и принялась стирать пыль со стола, со стульев, с этажерки, торопясь так, словно все это было раскаленным и обжигало пальцы.

Ничего не подозревая и громко стуча сапогами, Сережа прошел в комнату Лени, снял с себя полевую сумку и повесил на кровать.

— Располагайтесь, — тихонько сказала Вера и взяла одеяло с постели, чтобы стряхнуть трехлетнюю пыль.

В коридоре она постучала к бабушке. Галя уже спала. Бабушка, выслушав краткую историю Сережи, сказала с уверенностью:

— Теперь ему водочка нужна. Ты его не утешай, не останавливай. Заплачет — пусть плачет, ругаться зачнет — пусть поругается. Ему теперь с самим собой счет свести надо…

Бабушка пошуршала чем-то в темноте и сунула в руки Вере теплую бутылку.

Сережа пил молча, почти не закусывая, и был все еще бледен. Вера пригубливала свою рюмку, нерешительно улыбалась и вспоминала его, Сережу, и Катеньку — какими они были до войны.

Сережа был юный увалень, толстогубый, смешливый, конфузливый. Во дворе почему-то относились к нему со снисходительным добродушием и справедливо считали, что главная у них в семье Катенька.

И вот теперь он сидел перед Верой — худой, скуластый, суровый, с таким же, как у Петра, пронзительным взглядом человека войны, с жестким, обветренным ртом, в котором уже не было ничего юношеского. На лбу у него пролегли глубокие морщины, — они рассекали лоб не вдоль, как обычно, а поперек. И все-таки в цветничке, пока он не знал про беду с Катенькой, он еще был похож на прежнего Сережу.