Призвав к себе на помощь всё своё мужество, герцог Уэссекский возможно осторожнее высвободился из её объятий и, нежно гладя её волосы, ждал, чтобы она немного успокоилась. В соседней комнате послышалось бряцание оружия: очевидно, смотритель Тауэра с нетерпением ожидал своего узника. При этом звуке Мария выпрямилась, обернулась лицом к двери с видом разъярённой львицы. Опасаясь с её стороны какого-нибудь отчаянного поступка и сознавая лишь серьёзность этого критического момента, герцог словно клещами стиснул ей руку, рассчитывая, что физическая боль заставит её прийти в себя.

Королева с нежней мольбой взглянула ему прямо в лицо и спросила:

— Разве вы не знали, что я... так униженно вас любила?

— Да благословит вас Бог за эту любовь, — серьёзно сказал герцог, — но клянусь перед Всевышним, что, если вы не дадите совершиться правосудию, я не переживу вашего и своего позора.

Королева закрыла глаза, чувствуя себя беспомощной, разбитой и невыразимо печальной.

— Господь да поможет вам, дорогой мой лорд! — прошептала она.

Он поцеловал её холодные как лёд руки; она всё ещё не открывала глаз, из которых катились крупные, горячие слёзы. Герцог Уэссекский видел, что она собрала всё своё мужество для последнего прощания, и решительно произнёс:

— Умоляю ваше величество разрешить мне позвать стражу!

Она пошатнулась и упала бы, если бы он не поддержал её.

— Не забывайте, что вы — Тюдор и королева, — тихо сказал он, когда она снова опустила голову к нему на плечо, — а я — только обыкновенный мужчина.

Усадив её в кресло, он позвонил и твёрдым голосом сказал явившемуся на его зов пажу:

— Я к услугам начальника Тауэра.

Ещё раз преклонив колено, он простился с королевой. Она не вымолвила ни слова; у неё достало сил только ещё раз взглянуть на любимого человека, когда он твёрдыми шагами направился к двери. Снова послышалось бряцание оружия, затем — слова команды и шум удаляющихся шагов; потом всё стихло, и королева Мария осталась одна, наедине со своим горем. Но она не была бы женщиной, если бы признала своё поражение, когда оставалась ещё хоть малейшая надежда на победу.

Выплакавшись вволю, она горячо помолилась, прося у Бога сил нести посланный ей крест.

— Пресвятая Дева, возьми мою жизнь, если он должен умереть! — умоляла она, распростёршись пред образом Богоматери.

Успокоив себя обращением к небесной помощи, Мария отёрла слёзы, позвонила дежурной камер-юнгфере и освежила лицо душистой водой.

«Я спасу его против его воли!» — решила она, вспоминая слова герцога: «Если бы, признав себя виновным, я был оправдан по желанию вашего величества, всякий мог бы сказать, что королева спасла своего возлюбленного, а потом вышла замуж за преступника».

В её распоряжении оставались ещё целые сутки.

Позвонив, она коротко приказала вошедшему слуге:

— Я желаю немедленно видеть у себя его преосвященство кардинала Морено.

Через пять минут кардинал уже стоял пред нею, как всегда, спокойный, подняв руку для благословения.

— Прошу ваше преосвященство сесть, — с лихорадочной поспешностью начала Мария. — Мне надо поговорить с вами о важном, неотложном деле; иначе я не оторвала бы вас от молитвы.

— Моё время всегда в распоряжении вашего величества, — почтительно сказал кардинал. — Чем сегодня могу быть полезным вашему величеству?

Он пытливо глядел на неё, и от его проницательных глаз не укрылось её волнение. По его тонким губам пробежала довольная улыбка, а в глазах сверкнуло торжество.

— Вам известно, милорд кардинал, — твёрдо заговорила королева, — что на завтра назначен суд над его светлостью герцогом Уэссекским по обвинению в низком преступлении?

— Мне известно, что его светлость признался в убийстве моего друга и товарища, дона Мигуэля де Суареса, — мягко ответил кардинал.

— Полноте, милорд, — с нетерпением сказала Мария, — вы не хуже меня знаете, что его светлость не способен на такую низость и что в основе этого чудовищного самообвинения лежит какая-то тайна.

— Каковы бы ни были мои личные чувства, ваше величество, — осторожно сказал кардинал, — я должен был исполнить свой долг, подав заявление, боюсь, подтверждающее его виновность.

— Я слышала о вашем показании, милорд. Оно основывается на том, что вы нашли кинжал его светлости...

— Возле трупа убитого; кинжал, запятнанный кровью дона Мигуэля.

— Так что же из этого следует? Кинжалом мог воспользоваться кто-нибудь другой. Упоминали ли вы об этом в своих показаниях?

— Меня не спрашивали.

— Но ещё не поздно дополнить показания. А ваш слуга солгал, утверждая, будто слышал громкий разговор между его светлостью и доном Мигуэлем.

— Он показал это под присягой. Паскуале — добрый католик, он не мог совершить клятвопреступление, так как это — смертный грех.

— Вы увёртываетесь от прямого ответа, — с нетерпением сказала Мария.

— Я ожидаю приказаний вашего величества, — спокойно возразил кардинал.

— Моих приказаний? — быстро произнесла она. — Спасите герцога Уэссекского от последствий преступления, которого он не совершал!

— Спасти его светлость? — с изумлением воскликнул он. — Я считаю это невозможным.

— В таком случае сделайте невозможное, — коротко сказала Мария.

— Но почему ваше величество возлагает такую странную задачу именно на меня? — спросил кардинал с хорошо разыгранным удивлением.

— Потому что вы умнее многих...

— Ваше величество очень милостивы ко мне.

— И потому, что от этого зависит успех и ваших личных планов, — многозначительно добавила королева.

— Так что, если мне не удастся сделать невозможное, ваше величество, — с нескрываемой насмешкой спросил кардинал, — мне предстоит завтра же бесславно отправиться в Испанию?

— Нет, — спокойно ответила Мария, — но, если ваши старания увенчаются успехом, вы в награду получите от меня всё, чего просите.

— Всё, дочь моя? Даже согласие на ваш брак с испанским королём Филиппом?

— Если вашему преосвященству удастся сделать невозможное, — с ударением сказала Мария, — я выйду за испанского короля Филиппа.

Несколько минут длилось молчание. Кардинал сидел задумавшись. Ему предстояла трудная, но не невозможная задача; он вообще был того мнения, что на свете нет ничего невозможного, но по опыту также знал цену королевских обещаний. Признавшись в затеянной им в ту ночь интриге, он, несомненно, спас бы герцога Уэссекского от обвинительного приговора, но это встретило бы такое неодобрение со стороны упрямых британцев, что Мария легко отказалась бы от данного слова, ссылаясь на единодушное мнение общества. Следовательно, этот самый прямой путь был отрезан кардиналу, и он был принуждён серьёзно всё обдумать, прежде чем заключит с Марией заманчивый договор. В средствах кардинал не стеснялся, считая, что для выигрыша серьёзной партии никогда нельзя останавливаться перед утратой какой бы то ни было пешки. Дона Мигуэля не было в живых; лорд Эверингем далеко; Мирраб скрылась неизвестно куда, испугавшись, вероятно, собственного деяния. Таким образом, до возвращения Эверингема из Шотландии кардинал мог быть покоен за сохранение своей интриги в тайне.

Герцог настаивал на том, чтобы суд над ним был назначен в ближайшее время; этого ему удалось добиться благодаря своей популярности. Судебное разбирательство должно было происходить уже на следующий день, и ввиду признания обвиняемого чтение второстепенных показаний являлось уже только проформой. На основании слов герцога судьям оставалось, во имя правосудия, лишь вынести ему обвинение, вопреки всеобщему убеждению в его невиновности и несмотря на все старания друзей герцога и личное повеление королевы. Удалив герцога со своего пути, кардинал мог бы свободно вздохнуть; надо лишь поторопиться с окончанием дела, так как известие об аресте герцога Уэссекского, как стало известно кардиналу, было послано и в Шотландию, и его преосвященство не сомневался, что это заставит Эверингема поспешить с возвращением в Англию. Хотя октябрь уже на исходе и осенние бури затрудняли путешествие морем, а сухопутные дороги, вследствие сильных дождей, находились в самом плачевном состоянии, тем не менее дней через десять Эверингема можно было ожидать обратно. И вдруг Мария Тюдор предлагает ему договор, разрушающий все его прежние планы!