Чалкан молчал.

— Чокол, Чреберник, Тесна уже взяты султаном, — продолжал Баторий, — он подошёл к Белграду.

— Откуда ты знаешь это, палатин? — воскликнул король. — Кто принёс тебе эти удивительные известия? Где этот вестник?

— Здесь, — с достоинством ответил Баторий.

По его знаку из группы придворных отделился монах в тёмной рясе, опоясанной верёвкой. Из-под капюшона виднелось загорелое лицо, покрытое рубцами.

— Кто ты? — спросил Людовик.

— Я — Томарри, — ответил монах, после чего окинул взором всё собрание и, заметив движение, поднял руку, как бы для того, чтобы успокоить его.

— Ты — Томарри? — с удивлением воскликнул король. — Павел Томарри? Что привело тебя сюда?

— Мой обет, — ответил Томарри. — Я был солдатом, ты это знаешь, король, и участвовал во многих сражениях. Твой отец сделал меня своим телохранителем и управляющим замка Офен. Я любил горячо и искренне, как любят венгерцы; моя возлюбленная была цветком моей жизни и увяла, как цветок. Тогда я решил посвятить свою жизнь Богу, королю и отечеству и поступил в орден Святого Франциска. Молитва стала моим оружием, Евангелие — моим щитом, пока турки не объявили нам войну.

— Султан? Мне? — воскликнул Людовик.

Наместник рассмеялся. Его насмешка задела архиепископа; он поправил крест на своей груди и безучастным тоном проговорил:

— Да, это так; твоё величество, вероятно, ещё помнит, что наши посланники просили помощи против султана у святого отца в Риме. Они получили удовлетворительный ответ, но султан прислал своего агу, чтобы требовать от нас дань.

— Дань? — перебил его Людовик. — Томарри говорил об объявлении войны?

— Почему тебя так поражает это слово? — сказала наложница.

Людовик смотрел в землю, и на его бледных щеках выступил лихорадочный румянец.

— Дань, — глухо повторил он, — вот до чего дошло!.. — Затем он бросил взгляд на свою возлюбленную и продолжал: — Ты спрашиваешь, почему меня поражает это слово? Потому, что в этом одном слове заключается вся история моего правления. Дань! Что же дальше?

— Мы заключили посланных Сулеймана в темницу, — ответил архиепископ.

— Неуместное сопротивление и глупость, — пробормотал Баторий.

— А каким образом мои крепости попали в руки турок? — спросил Людовик. — Говори ты, Томарри!

— Подобное обращение с посланными, — начал монах, — возмутило падишаха; его полководцы тотчас же начали войну. Крепости Чреберник, Тесна и Чокол находились под начальством Фомы Матушная, любимца архиепископа, пьяницы и волокиты. Гарнизон был слаб, не имел провианта и сдался при первом штурме. Турки всех их перебили. Крепость Яица оказала, напротив, долгое и упорное сопротивление, находясь под начальством умного и храброго Петра Кеглевича. Он при помощи разведчиков узнал, что турки готовятся к нападению и находятся недалеко от крепости. Тогда Кеглевич послал на луг, находящийся недалеко от крепости, женщин и девушек в роскошных нарядах, чтобы они своими плясками и пением привлекли турок. Но, как только последние вышли из засады, Кеглевич бросился на них из ворот крепости, а его помощник напал на них с тыла. Турки потерпели полное поражение.

— Слава Богу! — серьёзно проговорил король. — Но Кеглевич... это — тот самый...

— Тот самый, — сказал Баторий, — которого твои мудрые советники так усердно советовали тебе отставить от командования крепостью.

— Но что дальше? — нетерпеливо проговорил Людовик.

— Султан с большим войском следует за своим пашой, — продолжал Баторий, — всему государству, столице и тебе самому грозит серьёзная опасность. Это известие не должно было дольше оставаться тайной для тебя, а потому прости, что я вынужден доставить его тебе с оружием в руках.

— Благодарю, — сказал король, — вы хоть и очень воинственные друзья, но всё же друзья. Чалкан, что ты сделал из меня? Куклу, которую раздевают и одевают, ребёнка, которого успокаивают игрушкой. Мои воины проливают кровь, умирают, а я в это время играю в шахматы и целую свою любовницу!.. Подайте мне оружие и лошадь!.. Я иду в поход!

Никто не ответил на этот воинственный призыв короля. Дворяне стояли молча, потупив взор. Наконец Баторий проговорил:

— Король, ты хочешь командовать армией, которой не существует. Страна беззащитна!

Людовик с ужасом взглянул на говорившего, потом на архиепископа и воскликнул:

— Невозможно!.. Не может быть! Меня обманывали самым подлым образом! Что ты скажешь на это, Чалкан?

Высокая, худая фигура архиепископа кротко и покорно согнулась. Он смущённо гладил свою рясу.

— Мой король... — пробормотал он.

Людовик приказал ему замолчать, топнул ногой и оттолкнул свою возлюбленную, которая старалась успокоить его. Архиепископ отошёл и прошипел над её ухом:

— Оставь его! Ты видишь, он вне себя. Когда эта вспышка пройдёт, он снова будет в наших руках, и ты можешь оттрепать его за уши за его поведение.

Король между тем быстро ходил взад и вперёд по комнате. Затем он остановился перед наместником и дрожащим голосом сказал:

— Говори дальше, Баторий!

Тот поклонился и произнёс:

— Государство беззащитно; его сердцевина прогнила, и оно разлагается. Ты стоишь над бездной, и мы вместе с тобой. Ты бессилен, беден и в опасности; твой народ разорён и в отчаянии проклинает управление твоих помощников. Уважение к королевской власти подорвано, никто не повелевает, никто не повинуется. Магнаты жиреют на твой счёт и на средства народа, мелкое дворянство прозябает и гибнет, а у тебя самого еле хватает средств на покрытие твоих личных расходов. Мы беззащитны и разорены!

Людовик закрыл лицо руками.

— Не сплю ли я? — тихо проговорил он. — Неужели мой народ несчастлив? Неужели мои советники лгут? О нет, я вижу всё это во сне! Я хочу проснуться от этого тяжёлого, отвратительного сна! — Он ощупал наместника. — Нет, это — не сон! Боже мой!.. Боже мой!

Среди дворян произошло сильное движение. Раздались голоса:

— Король обманут! Долой советников!

Баторий знаком успокоил их и серьёзно обратился к архиепископу:

— Канцлер, отвечай и оправдывайся!

— Только королю, — ответил Чалкан с льстивой улыбкой, смиренно кланяясь.

Дворяне, выхватив сабли, бросились к нему, однако наместник заслонил собой канцлера.

— Оправдывайся, — приказал король, — не пред ними, не предо мной, а перед Всевышним.

Чалкан тихими шагами подошёл к королю и чуть слышно проговорил:

— Всё так, как сказал Баторий: государство расшатано и находится в опасности; но разве мы не принимали всевозможных мер, чтобы отвратить её? К сожалению, мы — только люди и не можем изменить предопределения Всемогущего!

— Не греши! — перебил его Баторий. — Потребуй от него ответа, король! Народ виноват во многом, но и у короля Венгрии должна быть твёрдая рука!

— Вы обвиняете меня? — взволнованно спросил Людовик.

— Да, — воскликнул палатин, — я обвиняю тебя! Упрямый, гордый и своевольный народ требует бдительного глаза и деятельных рук. Ты сам нарушил власть законов, сам возбудил честолюбие Заполии и воинственность султана, твоё бессилие придаёт им силу. Две сильные руки протянуты к твоей короне, а ты забавляешься со своей любовницей. Полумесяц угрожающе восходит над горизонтом Венгрии, турки берут наши крепости, разоряют нашу страну, а у нас есть оружие только для турниров, а деньги только для забавы. Сулейман могуч, под его шагами стонет земля. Перед королём Людовиком не дрожит даже повар, когда пересолит суп, или портной, когда испортит его кафтан. Сулейман играет коронами, а Людовик — локонами своей любовницы. Ты — ребёнок. Горе тем, кто довёл тебя до этого.

Король молча слушал Батория, но затем быстро подошёл к нему. Однако наместник сделал знак, что ещё не кончил.

— Ещё не всё? — воскликнул Людовик, дрожа всем телом.

— Ещё не всё! — холодно ответил Баторий. — Государству нужен мужчина; если же ты называешь управлением охоты, удовольствия и женские ласки, то сойди с трона своих предков и уступи своё место более достойному.