Брендон держал некоторое время девушку в своих объятиях, а затем упал перед ней на колени и спрятал лицо в складках её платья.

— Да поможет мне Небо! — воскликнул он.

Мэри провела рукой по его волосам, ласково откинула волосы с его лба и нежно шепнула:

— Да поможет Небо нам обоим, потому что я люблю вас!

Чарльз вскочил и бросился вон с криком:

— Пустите, пустите меня… молю вас!

Мэри последовала за ним до двери. Когда Чарльз обернулся, то увидел, что она стояла, закрыв лицо руками.

Брендон вернулся и сказал:

— О, я не хотел заводить это так далеко, и если бы вы сами не подтолкнули меня, то никогда… — но тут Чарльз вдруг вспомнил, с каким презрением относился он всегда к Адаму за то, что тот старался свалить всю вину на Еву, и продолжал: — Нет, это неправда! Тут виноват я один! Я должен был уже давно уехать.

Взор Мэри был прикован к полу, слёзы неудержимо лились из её глаз по разгорячённым поцелуями щекам.

— Никто здесь не виноват, ни вы, ни я, — пробормотала она.

— Нет, нет, тут нет вины, это — судьба. Я не таков, как другие мужчины; я никогда не смогу пережить это!

— О, я слишком хорошо знаю, что вы не похожи на остальных мужчин. Да ведь и я… тоже… не похожа на других девушек?

— О, ещё бы! Нет более такой женщины во всём огромном, необъятном свете.

И они снова упали в объятия друг друга.

Так прошло несколько мгновений. Наконец, опустив глаза, Мэри задумалась, и Брендон, слишком хорошо зная выражение её лица, сразу понял, что она чем-то недовольна.

— Вы хотите сказать что-то? — сказал он.

— Я — нет! — ответила она тихо.

— Значит, это я должен сказать что-то?

Мэри медленно кивнула головой и сказала:

— Да.

— Что же это такое? Объясните мне, и я скажу то, что нужно.

— Разве вам не понравилось слышать от меня, что я… вас… люблю?

— О, вы сами знаете! Но… но… вы хотите слышать это и от меня также?

Мэри быстро кивнула несколько раз головой, и при этом её длинные чёрные ресницы приподнялись, и из-под них сверкнула пара блестевших страстью глаз.

— Этого совершенно не нужно, — произнёс Брендон, — но я слишком охотно скажу вам: «Я люблю вас!»

Мэри прижалась к Чарльзу и спрятала лицо у него на груди.

— Ну, я сказал. А где награда? — спросил он.

Прекрасное лицо принцессы обернулось к нему, и посыпалась награда за наградой.

— Но это хуже, чем безумие! — крикнул наконец Брендон, почти грубо отталкивая от себя девушку. — Мы ведь никогда, никогда не можем принадлежать друг другу!

— Нет, — ответила Мэри, с отчаянием тряхнув головой, тогда как слёзы снова брызнули из её глаз, — нет, никогда!

Упав на колени, Чарльз ещё раз приник к её рукам, а затем вскочил и сломя голову кинулся к двери. Слова Мэри ещё раз наглядно показали ему непроходимую пропасть, которая сверху казалась ещё глубже, чем снизу. Тут оставалось одно: спасаться бегством!

Вернувшись в свою комнату, Чарльз принялся метаться взад и вперёд в страшном волнении.

— Дурак, дурак! — вопил он. — К чему я взвалил себе на всю жизнь такую смертную муку? К чему я прибыл к этому двору? О, Боже, сжалься надо мной, сжалься надо мной! — и Брендон кинулся на свою кровать, закрыв лицо руками.

Брендон боролся с собой, стараясь внушить себе твёрдое решение немедленно уехать в Бристоль, чтобы там дождаться отплытия судна. Быть может, в Новой Испании ему будет суждено хоть отчасти возродиться к радостям жизни!

К сожалению, Чарльз не мог исполнить это намерение из-за турнира в Ричмонде, где ему непременно надо было присутствовать. Тем не менее он не хотел выходить из своей комнаты, чтобы не видеться с девушкой, сводившей его с ума. Ему казалось, что будет гораздо лучше и умнее уехать, не простившись с ней.

«Если я ещё раз увижу её, то пойду на убийство, даже если это будет только самоубийство!» — сказал он себе.

Я слышал, как всю ночь напролёт он метался на кровати, а утром он был бледен и имел очень несчастный вид. Его решение уехать, не видевшись с Мэри, было теперь крепче, чем когда-либо. Однако Провидение и судьба решили иначе.

Сначала Мэри вздыхала, не видя Брендона, потом начала плакать, а в конце концов стала раздражаться. Правда, рассудок подсказывал ей, что так будет лучше, но страстное желание видеть Брендона становилось всё настоятельнее. Даже сознание разделявшей их пропасти притупилось у неё, и, как справедливо говорила Джейн, неудовлетворённое желание Мэри стало мукой для окружавших её лиц.

Вечером третьего дня Мэри послала за Брендоном, но Чарльз ответил коротенькой запиской, что не может и не хочет прийти. Он знал, что стоит ему ещё раз увидеть Мэри, и он не уедет в Новую Испанию, а останется в Англии, чтобы безнадёжно любить и в результате сложить свою голову на плахе. Уже теперь ему нужно было призывать всю свою силу воли, чтобы не отказаться от плана отправиться за море. Брендон был на границе предела самообладания и, умея разбираться в самом себе, отдавал себе отчёт в том, что не следует делать.

Зато принцесса Мэри, никогда не занимавшаяся мудрым самопознанием, не могла оценить мотивы Брендона и пришла в необузданную ярость от его ответа. Злоба и уязвлённое самолюбие заслонили в этот момент всю её любовь: она непрестанно твердила себе: «Я ненавижу этого негодяя! О, стоит только мне вспомнить, как далеко я зашла!» — и при этом слёзы раскаяния и стыда градом катились у неё.

До тех пор пока Мэри была уверена, что подарила свою любовь человеку, который платил ей той же страстью, она была рада и горда содеянным, но теперь стала сомневаться и сочла себя обманутой. Ей казалось совершенно ясным, что никакая сила не могла бы удержать Брендона вдали от неё, если бы он питал к ней те же чувства, что и сама она. Поэтому она в конце концов пришла к убеждению, что Чарльз просто пренебрёг ею. Воспоминание, что ей пришлось просить его признаться ей в любви, и мысль, что все авансы были сделаны ею самой, усиливали её подозрения, и она без сомнения считала, что ни с одной женщиной во всём мире никогда не поступали так скверно, как с ней.

А ко всему этому переговоры о браке Мэри с престарелым королём Людовиком XII получили огласку при дворе. Разумеется, саму Мэри даже и не спрашивали, и, по-видимому, на этот раз Генрих решил поступить по всей строгости: по крайней мере при дворе открыто говорили, что теперь просьбы и ухищрения Мэри останутся безрезультатными, и это опасение начала разделять и она сама.

Принцессе была ненавистна даже одна мысль об этом браке, но она ни с кем, кроме Джейн, не делилась своими чувствами, приберегая силы к решительному моменту. В первый раз за всю свою жизнь Мэри была вырвана из обычной безоблачности и поставлена лицом к лицу с тяжёлыми заботами. И самым невыносимым во всём этом была неизвестность!

В это время в Биллингсгейт-Уорде, самом мерзком квартале Лондона, поселился астролог и предсказатель Грауч, стяжавший широкую известность несколькими прорицаниями, чудесным образом буквально сбывшимися. Побывать у этого Грауча было уже давно заветной мечтой Мэри. Её интерес к кудеснику был подогрет главным образом тем, что король Генрих VIII крайне сурово относился к посещениям аристократией Грауча, и, например, леди Честерфильд и леди Ормонт, представительницам весьма почтенных семей, был безжалостно закрыт доступ ко двору, как только стало известно, что они украдкой ходили пытать свою судьбу.

То, о чём мечтала прежде Мэри только из любопытства, стало теперь для неё важнейшим вопросом. Действительно, ей было крайне важно узнать, удастся ли ей отговорить своего брата короля от его брачных проектов и как ей взяться за это дело, чтобы склонить его отказаться от мысли видеть её французской королевой. Но ещё важнее было для неё, пожалуй, узнать истину о чувствах Брендона. Поэтому Мэри решила тайно навестить Грауча.