— Без надежды на прощение.

— И вы по доброй воле сделаете это запоздалое заявление перед судьями его светлости?

— Если необходимо, я по доброй воле сделаю такое заявление перед судьями его светлости.

Сказав это, Урсула вдруг зашаталась, словно теряя сознание, но, увидев, что кардинал инстинктивно протянул руки, чтобы поддержать её, призвала на помощь всё своё мужество и, гордо выпрямившись, в полном сознании своего великодушного самопожертвования, окинула его величественным взглядом.

Однако гордому своей победой кардиналу было мало дела до презрения побеждённых им людей. Победа досталась ему нелегко, но герцог Уэссекский был спасён, и Мария Тюдор не могла отказаться от своего слова.

Позвонив, кардинал шёпотом дал вошедшему слуге какие-то приказания, и вопрос был исчерпан.

Судебные приставы и их помощники, вооружившись алебардами и булавами, с трудом сдерживали толпу, состоявшую из мужчин и женщин всех возрастов. В сумрачном освещении раннего осеннего утра отчётливо выделялись красные одежды двадцати четырёх пэров, пышные костюмы судей и чёрные платья младших служащих. В толпе слышался возбуждённый шёпот всякий раз, когда среди высокопоставленных особ появлялись знакомые большинству лондонских жителей лица.

— Ш-ш! — пронеслось вдруг по залу. — Вот сам лорд сенешал, а с ним и все судьи!

С благоговейным почтением смотрела толпа на торжественную процессию; у всех входивших были такие серьёзные и даже печальные лица, что толпа, собравшаяся сюда на интересное зрелище, мгновенно притихла, а некоторые благочестивые женщины даже принялись креститься, словно сейчас должно было начаться богослужение. Судебный пристав с белым свитком в руках проводил лорда сенешала к его креслу, по обе стороны которого разместились двадцать четыре пэра в горностаевых мантиях. Коронный делопроизводитель в чёрном платье и жёлтых чулках озабоченно разговаривал со своим помощником. Возле судей сидели некоторые из придворных в пышных шёлковых камзолах. Отдельное место было предоставлено Томасу Нортону, который составил сохранившийся между государственными документами отчёт об этом процессе.

Вот поднялся со своего места председатель суда, лорд Чендойс, с обнажённой головой и, держа в руках белый свиток, громко возгласил, обращаясь к толпе:

— Его светлость, уполномоченный её королевского величества, лорд сенешал Англии, приказывает всем под страхом тюремного заключения хранить молчание и выслушать постановление королевских уполномоченных.

За этими словами последовало чтение обвинительного акта коронным делопроизводителем, после чего громким голосом, который был слышен в самых отдалённых углах зала, прочёл: «Роберт д’Эсклад, пятый герцог Уэссекский, вечером четырнадцатого октября тысяча пятьсот пятьдесят третьего года от Рождества Христова беззаконно убил дона Мигуэля маркиза де Суареса, гранда Испании».

Поражённая толпа, боясь проронить хоть слово, слушала чтение документа, однозначно гласившего, что неслыханное по низости и жестокости преступление было совершено человеком, которого до сих пор считали образцом чести и справедливости. Когда чтение кончилось, всем присутствовавшим стало ясно, что для обвиняемого, несомненно, настал последний день.

Только ради формы были выслушаны некоторые свидетельства, в данном случае являвшиеся совершенно излишними. Кардинал Морено в своих показаниях придавал случившемуся политический оттенок. От имени своего государя он требовал суда для такого чудовищного вероломства и притеснения закона во всей его строгости. Кардинал высказал предположение, что герцог Уэссекский, будучи претендентом на руку английской королевы, по всей вероятности, намеренно отделался от искусного дипломата, грозившего разрушить его планы. Далее его преосвященство под клятвой утверждал, будто слышал крупный разговор между герцогом Уэссекским и доном Мигуэлем незадолго до того, как молодой испанец был найден мёртвым.

В большом зале царило тягостное молчание, но все знали, что всё предшествовавшее было только прологом к потрясающей драме, что сейчас должен подняться занавес, и на сцену выступит актёр, исполняющий главную роль. Уже издали доносился гул, свидетельствовавший о приближении стражи с обвиняемым. Взоры всех обратились ко входу в зал, толпа зашумела, и судебные приставы уже не могли больше добиться восстановления тишины.

— Ш-ш! пришли! — пронеслось вдруг в толпе, и она на минуту притихла, слушая, как судебный пристав громко прочёл обращённое к смотрителю Тауэра требование привести узника.

Снаружи ответили:

— Здесь!

Через минут большие входные двери распахнулись, вошли шесть вооружённых человек и направились прямо к решётке в середине зала. За ними следовали смотритель Тауэра и лорд Рич, между которыми шёл узник, Роберт д’Эсклад, пятый герцог Уэссекский. Весь в чёрном, он казался хорошо помнившей его толпе сильно постаревшим. В зале началось движение; всякому хотелось протолкаться вперёд, чтобы поближе взглянуть на герцога. Большинство зрителей относились к нему не враждебно, а равнодушно, и высказывали свои замечания, пока он проходил мимо них.

— Как вы думаете, его повесят?

— Нет, благородных лордов не вешают — им отрубают голову.

— Помоги Бог вашей светлости! — вздыхали женщины.

Герцогу Уэссекскому дорого стоило скрыть то, что он чувствовал в глубине души; по-видимому, это ему удалось, так как Томас Нортон, описывая процесс, заметил:

«Узник, очевидно, не сознавал всей серьёзности своего положения и не смущался низостью совершенного им преступления, чем доказывал своё безбожие или уверенность, что пэры, между которыми у него было много друзей, ввиду его богатства и высокого происхождения вынесут ему оправдательный приговор».

Только лорд Рич, всё время находившийся возле обвиняемого, в своих интересных мемуарах рассказывает, как глубоко был взволнован герцог, увидев, что ему придётся стоять на возвышении, на глазах у всей толпы.

«Когда же его светлость встретил мой взгляд, — записал благородный лорд, — взгляд, в котором он мог прочесть мою глубокую симпатию к нему, он гордо поднял голову и без малейшего страха посмотрел на толпу, скорей как король, собирающийся говорить с подданными, чем как преступник, ожидающий над собой приговора. Увидев кардинала Морено и рядом с ним закутанную женскую фигуру, он смертельно побледнел, и я, боясь обморока, схватил его за руку; но он пожал мою руку и поблагодарил, сказав, что в помещении страшная духота».

Во всём зале царило сильное возбуждение. Сам лорд Чендойс с трудом сохранял строгое достоинство, которого требовало его положение. Пэры оживлённо перешёптывались, а секретарь никак не мог откашляться, чтобы обратиться к подсудимому.

Толпа заметила закутанную женскую фигуру, молча и неподвижно сидевшую рядом с кардиналом, а быстрый разговор шёпотом между его преосвященством и лордом Чендойсом заинтересовал всех, но никто, разумеется, не осмелился никого ни о чём расспрашивать.

Заметив, что коронный делопроизводитель собирается говорить, толпа притихла.

— Роберт, герцог Уэссекский и Дорстерский, граф Лаусстон, Уэксфорд и Бридсорп, барон Грейстон и Эдбрук, первый пэр Англии, подними правую руку! — провозгласил коронный делопроизводитель.

Когда обвиняемый исполнил это требование, Баргэм, представитель обвинения, прочёл обвинительный акт и спросил, признает ли подсудимый себя виновным.

— Да, я виновен, — твёрдым голосом ответил герцог, — и я признался в этом.

— Кем желаешь ты быть судим?

— Господом Богом и моими пэрами.

— Признался ли ты добровольно или по принуждению?

— Совершенно добровольно, без всякого принуждения, и всё в моих показаниях верно.

— Читал ли ты показания свидетелей твоего преступления?

— Нет, не читал, потому что, когда я убивал дона Мигуэля, при этом никого не было, кроме меня, его убийцы, и Господа Бога.

При этом смелом ответе представитель обвинения обернулся к кардиналу Морено, словно ожидая от него указаний, но так как их не последовало, то он продолжал: