Ночью к палатке короля прискакал Подманицкий.

— Султан двинулся вперёд, — доложил он.

Зазвучали трубы, палатки были сняты, и король двинулся к Могачу, чтобы соединиться с Томарри. Утром состоялся военный совет. Это было блестящее собрание. По правую руку короля сидел Томарри, налево — бан Батани, Пётр Перен, Стефан Шлик, Тарчай, поляк Тренка и Драгфи. А напротив них — венгерские, польские и богемские магнаты. У входа в палатку стояли Борнемиса, Цетрик и Гавриил Перен.

Король открыл военный совет, повторив сообщение о приближении Заполии с сорока тысячами человек и Франджипани с пятнадцатью тысячами богемских и силезских войск. Он советовал медленно отступить к северу по берегу Дуная, избегая сражения и выжидая подкрепления.

Опытные богемцы и поляки, Пётр Перен и Тарчай, не раз воевавшие с турками, вполне согласились с Людовиком. Однако магнаты, до тех пор воевавшие только языком, бурно требовали сражения.

Поднялись ожесточённые споры и крики.

— Мадьяры ещё никогда не бежали от турок! — кричал Драгфи.

— Победа несомненна! — восклицал Батани.

— Нам не нужно иностранцев, — шумел третий, — мы победим и без них.

Людовик обратился к Томарри и спросил его мнения.

— Я стою за битву, — спокойно проговорил тот, — было бы опасно для нас разделять победу с богемцами и немцами и опасно для короля делить её с Заполией.

— Как велика наша армия? — спросил король.

— Около двадцати шести тысяч.

— А армия неприятеля?

— Триста тысяч человек и триста пушек, но из них способны вступить в бой с мадьярами лишь тысяч тридцать.

— Подумайте, господа, — сказал Тарчай, — насколько турецкая армия сильнее нашей, не говоря уже об артиллерии; она в одну минуту разнесёт нас в прах.

Томарри рассмеялся.

— Я же говорю вам, — высокомерно произнёс он, — что турецкие орудия не причинят нам никакого вреда, так как их обслуживают христиане, которые при атаке нашей кавалерии немедленно перейдут на нашу сторону.

— Откуда вы это знаете? — спросил граф Шлик.

— От перебежчиков, — ответил Томарри.

— Сражение, сражение! — закричали магнаты.

— Вы забываете, что короля нельзя подвергать случайностям битвы, — заметил палатин, молчавший до тех пор.

— На голоса! — воскликнул король.

В эту минуту вошли два епископа; один из них держал в руках окровавленную голову ребёнка, другой — женскую руку.

— Посмотрите, — сказал первый из них, — как турки зверствуют. Разбейте их!..

— Если вы не дадите им сражения, мы все должны будем погибнуть[14].

Король взял голову ребёнка и долго смотрел на неё.

— Я подаю голос за сражение! — воскликнул он. — Кто ещё?

Собрание почти единогласно закричало:

— Сражение, сражение!

Палатин грустно опустил голову.

— Когда же мы дадим его? — спросил Шлик. — Подождём хотя бы до прибытия моих людей.

— Не больше двух дней, — сказал король.

— Значит, двадцать девятого августа, в день усекновения главы Иоанна Крестителя, — проговорил Томарри.

Борнемиса бросил многозначительный взгляд на Цетрика.

Король объявил, что военный совет окончен, и собрание молча разошлось.

Король долго сидел понурившись, Цетрик с участием смотрел на него. Вдруг Людовик поднял голову:

— Через два дня в Венгрии, может быть, не будет больше короля.

Венгерские войска стояли в болотистой равнине близ Могача; здесь же Томарри предполагал дать султану сражение. Борнемиса тщетно предлагал ему занять соседние холмы. По Дунаю были привезены орудия, подходили небольшие подкрепления; накануне сражения в венгерской армии насчитывалось двадцать шесть тысяч человек при восьмидесяти пушках.

Пётр Перен предложил поставить короля с небольшим отрядом вне поля сражения, но его не стали слушать.

Палатин умолял магнатов послать на поле битвы кого-нибудь другого в костюме короля, но дворяне ограничились тем, что выбрали трёх храбрых человек для его защиты.

Наступила ночь. Всё небо было усеяно звёздами, на земле тоже виднелись повсюду яркие огоньки; то был турецкий лагерь, раскинутый султаном в двух милях от Могача.

Солнце ещё не взошло, когда в лагере венгерцев послышался первый звук трубы. Король первым был готов к битве и стоял у своей палатки. К нему подошёл старший повар с вопросом, где приготовить обед.

— Бог знает, где мы сегодня будем обедать, — с грустной улыбкой проговорил Людовик.

Лагерь шумел, как море; солдаты снимали палатки, седлали лошадей и готовились к выступлению.

Было чудное летнее утро; лошади стучали копытами о землю и весело ржали; высоко в воздухе носились жаворонки. Войска медленно выступили из лагеря и заняли позицию, выстроившись между Беркабахом и Могачем. Томарри стоял в центре первого отряда, — впереди расположились богемцы и монахи, также выступившие в поход. Правым крылом командовал бан Батани, левым, расположенным по Дунаю, — Перен. Позади первого отряда замерли, готовые к бою, восемьдесят пушек. За ними выстроился второй отряд, под начальством Шлика и Тренка. Их прикрывали гусары. Резерв состоял из тысячи прекрасно вооружённых всадников, среди которых находились король, палатин и многие магнаты.

Цетрик, Борнемиса и Гавриил Перен держались около короля, чтобы защитить его, в чём они поклялись друг другу. Мужественный старец Вилани находился в первых рядах, близ Томарри.

Восемь часов простояла венгерская армия в полном боевом порядке, без еды и отдыха.

Около полудня с правого фланга за холмами показались верхушки пик. Томарри прискакал к королю.

— Султан собирается обойти нас и напасть с тыла, — взволнованно проговорил он, — я прошу ваше величество подать сигнал к наступлению.

Турки выступили ранним утром, но, увидев холмы незанятыми, заподозрили ловушку и стали очень осторожно продвигаться вперёд. Вот их конница показалась на холмах, за ней следовала пехота, длинной колонной спускаясь в равнину. Султан ехал во главе батальона янычар. Рядом с ним на белоснежной лошади — бывшая фаворитка Людовика; у неё за поясом блестел ятаган, а к седлу была прикреплена короткая пика.

Достигнув вершины холмов, Сулейман сошёл с лошади; около него было поставлено знамя пророка; он стал молча рассматривать расположение неприятельской армии; его окружили аги и паши, ожидая приказаний.

— Балибег, — сказал султан, — ты под прикрытием этого холма подойдёшь к неприятелю с тыла.

— Там есть церковь, — прошептала фаворитка, — вели поставить рядом орудия и обстреливать долину. Я поведу Балибега.

— Хорошо, — мрачно ответил султан.

Фаворитка-изменница пришпорила лошадь и поскакала вперёд, за ней следовал Балибег с пятьюдесятью тысячами всадников.

— Аллах, Аллах! — раздалось со стороны турок. — Это султан приказал наступать!

Людовик, увидев тёмные массы турок, побледнел как полотно.

Впереди подвигалась румелийская армия, имея сто пятьдесят пушек, за нею следовала анатолийская и султан со своими янычарами. Румелийские всадники с громкими криками «Аллах!» бросились вперёд, держа в зубах свои кривые сабли.

Томарри отправил для прикрытия короля Раская Торока и Киллая и подал знак к наступлению.

С криками «Иисус! Иисус!» первые колонны венгерцев, под начальством Томарри и Петра Перена, бросились на турок. Тяжеловооружённые всадники смяли лёгкую турецкую кавалерию и бросились на пехоту. Румелийскай армия отступила и устремилась с холма вниз.

Однако Сулейман спокойно смотрел на это смятение.

— Дай знак Балибегу, повелитель! — просил Олим-паша.

Но султан даже бровью не повёл.

В это время Андрей Баторий поспешил к королю и, задыхаясь, сообщил:

— Победа за нами, враг бежит... Идите вперёд!..

Король повёл вторую колонну.

На холмах уже раздавались возгласы «Иисус!», первые взводы гусар уже достигли турецких пушек, как вдруг раздался оглушительный залп трёхсот турецких орудий, и густой дым окутал ряды венгров и турок. Венгерцы были смяты и отступили к долине Ниярад, продолжая, тем не менее, отвечать на турецкие выстрелы.