Он потребовал от короля отдать приказ напасть на пашу. Король кивнул головой и молчал. Баторий с состраданием взглянул на него и вышел; четверть часа спустя он выступил из лагеря с пятьюстами гусар.

Людовик позвал своего шталмейстера и тихо сказал:

— Выведи меня из палатки! Есть ли тут какой-нибудь холм?

— Там, на севере, — ответил Цетрик.

Опираясь на его плечо, король дошёл до холма и спросил:

— Где Офен?

— Там, — ответил шталмейстер, указывая на север.

— Там, там она! — повторил король, а затем сел на камень, обхватил колени руками и целый день просидел, глядя на север.

Вечером Цетрик насильно увёл его в палатку.

Час спустя в лагере произошло волнение, раздалась музыка и послышались радостные клики. Палатин вернулся с победой и привёл около двухсот пленных. Покрытый пылью и кровью, он вошёл в палатку короля, положил к его ногам конский хвост[2] и рассказал, как он напал на пашу, убил его и рассеял его войска. Людовик выслушал, улыбнулся, бросился на грудь Батория и разрыдался. Его уложили в постель; ночью у него сделался сильный жар.

Ранним утром с форпостов донесли о приближении с севера сильного отряда; ожидали подкрепления и не ошиблись. Впереди ехал эскадрон гусар, прекрасно вооружённых и одетых; за ними следовал отряд пеших солдат. Впереди этого отряда ехал стройный всадник в чёрном бархатном кафтане, опушённом соболем. На его голове была высокая соболья шапка, на лице — чёрная маска; его окружали двадцать также замаскированных всадников. При приближении этого отряда солдаты выскочили из палаток, радостно приветствовали вновь прибывших и сопровождали до палатки короля.

Перед палаткой таинственный всадник соскочил с лошади и потребовал, чтобы его ввели к королю. Ему отказали, говоря, что король болен.

— Болен? — воскликнул он. — Тем более никто не посмеет удерживать меня!

При звуке этого голоса король приподнялся и прислушался.

— Цетрик, мне, вероятно, приснилось? Это её голос, — сказал он шталмейстеру.

В эту минуту полы палатки распахнулись, в неё ворвался незнакомец и бросился к постели короля. Он быстро сорвал с себя шапку и маску — это была наложница. Людовик вскрикнул и со слезами прижал её к своей груди.

— Ты болен, мой король, мой возлюбленный, и меня не было около тебя?! — с беспокойством проговорила она.

Людовик улыбнулся.

— Я был болен от тоски по тебе, — прошептал он, гладя её волосы, — но теперь я поправлюсь; ты вылечишь меня своими поцелуями. Целуй меня!

Цетрик вышел из палатки и весь день и всю ночь пролежал у входа в неё, не впуская никого. Наложница была теперь врачом больного короля. Наутро он был здоров. Бодрый и свежий он пошёл по лагерю, зашёл к палатину, осмотрел весь лагерь и форпосты и осведомился о силе и передвижениях врага. Затем он осмотрел отряд, прибывший с наложницей, сам указал ему место в лагере и присутствовал при том, как разбивали палатку для его возлюбленной.

Палатин мрачно смотрел на это и сказал Томарри:

— Эта женщина опаснее Заполии и султана. Мы должны быть очень осторожны. Тут может помочь только Мария.

Король прождал ещё несколько дней, но подкрепления больше не появлялось. Дворянство, на которое сильно надеялись, не явилось; приходили печальные вести. Маленькая крепость Чаба была взята турками, её гарнизон умер геройской смертью; головы венгерцев были посажены на косы вдоль дороги, по которой шёл Сулейман, осаждавший Белград. В армии Людовика насчитывалось всего около десяти тысяч человек; было бы безумием идти вперёд. Белград пал. Король, получив это известие, бросился на постель и разрыдался.

Однако разведчики донесли, что султан, довольный результатом похода, решил вернуться в Константинополь. Тогда король отправил хорошо вооружённый отряд в Петервардейн, а сам решил вернуться в Офен. Перед тем как пуститься в обратный путь, он собрал всех дворян и сказал им:

— Мы исполнили свой долг, но народ покинул нас. Не забудь этого, мой верный Баторий!

В старом стольном Белграде, на площади перед собором собралась огромная пёстрая толпа народа, состоявшая из людей различных наций, населяющих Венгрию. Известие, что король женится на эрцгерцогине Марии и коронует её, привлекло тысячи любопытных. На ступеньках собора сидели жители окрестностей. У стены расположились словаки, продавали глиняную посуду. Там виднелась группа горбоносых, смуглых валахов, далее бродили, в лаптях и широкополых войлочных шляпах, несколько русских, населяющих Карпаты. Евреи, в длинных кафтанах и бархатных ермолках, кричали и торговали. Мелкие дворяне в тёмных городских костюмах и с оружием на боку с шумом и гамом разгуливали по улицам; толстые магнаты, сияя дорогими тканями и щеголяя ценными мехами, камнями и жемчугами, медленно разъезжали в толпе в сопровождении вооружённых слуг.

В ста шагах от собора находился скромный постоялый двор; это был высокий дом в готическом стиле, построенный каким-то заезжим немцем. В окне первого этажа на дорогом ковре, подперев голову руками, лежала наложница короля и равнодушно смотрела на пёструю толпу. Её густые волосы были схвачены жемчужными нитями; на ней была чёрная бархатная одежда с крупными пёстрыми цветами. Вдруг она стала внимательно всматриваться в узкий переулок, где появились тёмные фигуры двух мужчин. Один из них был одет пышно и нарядно; она узнала Заполию. Он играл рукояткой сабли, украшенной драгоценными камнями, и внимательно слушал речь своего спутника. Это был Вербочи, толстый, краснощёкий человек, совершенно лысый и только над лбом у него виднелся пучок рыжих волос. Всю нижнюю половину его лица покрывала густая рыжая борода. На нём были узкие красные панталоны и кафтан, плотно обтягивающий его жирное тело. Он сдвинул свою шапку на затылок и шёл, оживлённо разговаривая и жестикулируя, причём привешенные к его поясу чернильница, перо, бумага, нож и очки прыгали во все стороны.

Королевская фаворитка завернулась в широкий плащ, надела бархатную шапочку и быстро спустилась вниз по лестнице. На площади она поспешно пошла по направлению переулка, без церемоний расталкивая толпу рукояткой своего арабского кинжала.

— Заполия! — крикнула она.

Тот остановился.

— Это ты? — сказал он. — Пойдём, пойдём!

Он подхватил её под руку, потащил назад к постоялому двору и вошёл в сени.

— Надо действовать, — взволнованно продолжал он, — женитьба на эрцгерцогине поведёт к союзу с Австрией и направлена против меня. Я не хочу больше делать кляксы и слизывать их языком, как Вербочи, когда пишет свои прошения. Пусть меч решит всё.

— О, что вы говорите! — воскликнул Вербочи. — Чернила лучше крови, а сейм — лучше сражения. О, мой господин!.. Пейте побольше воды, ваша желчь разлилась! Не надо насилий; будем действовать мирным путём.

— Ты прав, мудрый Вербочи, — подхватила наложница, — ещё рано браться за меч. Неужели, Заполия, ты хочешь поставить на карту своё могущество, жизнь и судьбу всех нас? Власть в наших руках. Людовик всё ещё у моих ног.

— Господин, — проговорил Вербочи, — поцелуи лучше сабельных ударов.

Заполия покачал головой.

— Вы сами себя обманываете. Настало время точить сабли! Женившись на Марии, Людовик обойдётся и без тебя, моя прелестная союзница. Я развёртываю своё знамя и взываю: «Кто идёт со мной?»

— Ты рассчитываешь на народ? — спросила наложница.

— Что такое народ? — со смехом воскликнул Заполия. — Это — безвольная толпа! Я рассчитываю на своих друзей!

— И ты хочешь свергнуть Людовика? — резко спросила фаворитка.

— Я свергну его! — спокойно ответил воевода.

— Пока я жива, тебе это не удастся, — тихо, но решительно проговорила красавица.

Заполия изумлённо взглянул на неё.

— Что же, прикажешь ждать, пока он нападёт на меня? — сказал он. — А ты хочешь, чтобы он сам прогнал тебя?