В немногие дни, оставшиеся до судебного разбора дела, единственным компаньоном герцога был Гарри Плантагенет. Верный пёс как будто прекрасно знал, что его хозяин страдает, что его теперь нельзя ничем утешить, и часами сидел возле него, положив ему на колени свою умную голову, с немым сочувствием глядя ласковыми глазами в его серьёзное лицо. Лучше, нежели кому-нибудь, Гарри Плантагенету было известно, что когда никто не мог их видеть, гордость и горечь отступали на задний план, и горячие слёзы немного облегчали страдания, разрывавшие сердце герцога Уэссекского. И, видя эти слёзы, Гарри Плантагенет свёртывался клубочком и укладывался спать, своим тонким собачьим инстинктом чувствуя, что теперь в мрачной келье башни воцарялись мир и покой.

Дни шли за днями, и высшее общество Англии готовилось увидеть перед судом пэров самого известного из их круга, обвиняемого в низком убийстве, а в одной из самых маленьких комнат на половине королевы одиноко сидела Мария Тюдор, то молясь, то погружаясь в печальные мысли.

Теперь это была не гордая, своевольная Тюдор, страстная, жестокая, капризная, но просто средних лет женщина с разбитым сердцем, с распухшими от слёз глазами, занятая лишь одной мыслью: спасти его. Но как спасти?

Несмотря на собственное признание герцога, что он совершил низкое преступление, поразив своего врага в спину, Мария упорно отказывалась верить этому. До её ушей также достигли слухи о присутствии женщины в той части дворца именно в тот роковой час. Ревность и ненависть, бушевавшая в её душе, подсказывали ей, что если Урсула Глинд и не была главным действующим лицом, то, во всяком случае, была причиной этого возмутительного преступления. Все соглашались в том, что так или иначе женщина была причастна к ужасному событию этой ночи.

Налицо был несомненный факт, что маркиз де Суарес изменнически убит в спину и что герцог Уэссекский признал себя виновным в этом преступлении. Герцогу никто не верил. Для чего он сделал это?

— Чтобы спасти честь женщины, — утверждали друзья его светлости.

— Какой женщины? — допытывались его враги.

Втихомолку называли имя леди Урсулы Глинд, хотя казалось невозможным, чтобы у нежной, поэтичной молоденькой девушки достало физической силы для такого удара. Однако мало-помалу у всех росло убеждение, что если бы леди Урсула захотела, то могла бы пролить некоторый свет на события ужасной ночи, и эта мысль крепко засела в голове Марии Тюдор.

Молодая девушка, разумеется, отрицала, что ей что-либо известно. Она не могла припомнить ни одного факта, который свидетельствовал бы о предполагаемой вражде между герцогом Уэссекским и доном Мигуэлем. Кардинал ничего не говорил, потому что такой оборот дела прекрасно способствовал задуманному им плану. Лорд Эверингем находился в Шотландии, а в те времена всякие известия доходили не скоро. Что касается королевы, то основанием её подозрений служили лишь её ненависть к молодой девушке и твёрдое убеждение, что в ту ночь герцог Уэссекский и Урсула встречались за час или два до убийства. Она ведь сама видела девушку и унизила её в присутствии кардинала и придворных дам, герцога тогда там не было.

Что же случилось потом?

Если бы было возможно, Мария Тюдор подвергла бы соперницу нравственным и физическим пыткам, пока не добилась бы от неё признания; но в её власти было только не выпускать Урсулы из её комнаты; она не хотела терять её из вида, хотя молодая девушка просила разрешения покинуть двор и удалиться в монастырь: её измученная душа жаждала тишины и покоя.

С того рокового вечера прошло две недели. Его светлость всё время находился в заключении в Тауэре и, благодаря своему высокому положению и исключительным условиям, получил просимое разрешение на ускорение дела. Суд над ним был назначен на следующий день. В течение этих суток королева, может быть, нашла бы средство спасти любимого человека от позорной смерти. В последние две недели она выстрадала больше, чем иной женщине приходится выстрадать за всю жизнь. Хотя она была королевой, но оказывалась бессильной исполнить своё единственное горячее желание, за которое готова была отдать всё королевство.

Сегодня Мария всё утро провела за туалетом, заботливо выбирая то, что, по её мнению, было ей больше к лицу. Ввиду возраста королевы, охватившее её при этом волнение могло бы показаться смешным, если бы не носило такого трагического характера. Ей так хотелось быть привлекательной!

Внимательно изучив перед зеркалом своё лицо, она постаралась сделать незаметными многочисленные морщинки, навела на щёки лёгкий румянец и посвятила целый час убранству головы. Потом она перешла в маленькую комнату с тёмно-красной обивкой, в которую слабо проникал дневной свет, и стала нетерпеливо ходить взад и вперёд. Чуть не каждую минуту она звонила в колокольчик, спрашивая являвшегося на её зов пажа:

— Видна ли уже стража?

— Нет ещё, ваше величество, — неизменно отвечал ей паж.

Было около трёх часов, когда герцогиня Линкольн принесла наконец желанную весть.

— Начальник дворцовых телохранителей явился к вашему величеству с докладом, что стража Тауэра вместе с герцогом Уэссекским уже у ворот дворца.

Привычным жестом королева прижала руку к сердцу, не будучи в силах вымолвить ни слова. Добрая старая герцогиня, с выражением почтительного сочувствия на грустном лице, терпеливо ждала, когда королева оправится.

— Хорошо, — немного спустя, промолвила Мария. — Прикажите, пожалуйста, герцогиня, чтобы его светлость немедленно провели сюда.

Оставшись одна, она с рыданием упала на колени.

— Пресвятая Дева, Матерь Божия! — шептала она сквозь слёзы. — Услышь мою мольбу, моли за меня Бога! Помоги мне спасти его и сделать его королём! Царица Небесная, помоги мне! Сделай так, чтобы он... полюбил... меня!

Поднявшись с колен, королева тщательно вытерла слёзы, и, бросив взгляд в стоявшее на столе маленькое зеркало, оправила причёску и принудила себя улыбнуться.

Через минуту в дверь постучали, послышались бряцание оружия, шум голосов, и в комнату вошёл герцог Уэссекский. Мария протянула ему руку, и он почтительно склонился, чтобы поцеловать её; это дало королеве время оправиться от волнения. При виде изменившегося лица герцога у неё больно сжалось сердце. От прежней его весёлости и жизнерадостности не осталось и следа; он казался постаревшим, и даже походка его утратила прежнюю уверенность.

Мария указала ему место возле себя. Сама она предусмотрительно поставила своё кресло так, что свет из окна падал прямо на лицо герцога, оставляя её в тени.

— Надеюсь, милорд, — дрожащим голосом начала она, — что в Тауэре вам оказывали подобающий почёт, как я приказала?

— Ваше величество очень милостивы, — ответил герцог Уэссекский, — гораздо милостивее, нежели я заслуживаю. Все в Тауэре так добры и внимательны ко мне, что я всем доволен.

— О, если бы я могла, — вырвалось у королевы, но она тотчас же сдержалась, твёрдо решившись не давать воли волнению, пока не выскажет ему всего, что было у неё на душе. — Милорд, — твёрдо начала королева, — верите ли вы, что пред вами искренний и преданный друг, не ваша королева, но просто женщина, которая ничего так не желает, как... вашего счастья?.. Верите?

— Этому легко поверить, — с улыбкой ответил герцог. — Я часто бывал пристыжен чрезмерной добротой вашего величества.

— Если вы дорожите моей дружбой, милорд, — с жаром продолжала Мария, — обещайте мне, что завтра перед вашими судьями вы опровергнете предъявленное вам гнусное обвинение.

— Почтительно прошу прощения вашего величества, — сказал герцог, — но я признался в совершенном мною преступлении и ничего не могу опровергнуть.

— Это безумие, милорд! Вы, самый благородный джентльмен во всей Англии, совершили такое гнусное преступление, какого постыдился бы самый грубый человек? Всё это было бы безобразной шуткой, если бы не являлось такой страшной трагедией.